Есть люди, которые не только оставляют весомый след в нашей жизни, но продолжают присутствовать в ней даже после своего ухода с этой земли. К таким людям относился и Аркадий Штейнберг, поэт, художник, перелагатель (он не любил слова «переводчик», считая его неточным). Сказать о нем, что он был яркой личностью недостаточно.
Он был уникален во всем, за что бы ни брался: в живописи, в поэзии, в кулинарии или рыбалке. Для него не существовало понятия «низкого или высокого». Он любил и ценил жизнь во всех ее проявлениях. Постоянно общаясь с ним на протяжении одиннадцати лет, я много узнал о нем, многому научился от него. Но еще больше открылось мне после его смерти. И продолжает открываться.
В конце семидесятых годов я записал на диктофон рассказ о его жизни и лагерных страданиях. К сожалению, его рассказ оборвался на начале 50-х годов. Но узнавание продолжилось, когда его младший сын, художник Эдуард Штейнберг, дал мне доверенность и я смог получить из архивов КГБ оба его следственных дела.
До сих для меня остается загадкой — почему, беседуя со мной и повествуя о своем первом аресте он ни словом не обмолвился о том, что был арестован по доносу Радуле Стийенского. Этот черногорский коммунист, или просто разбойник, бежал в СССР от преследования властей. Был ли он на самом деле коммунистом, установить сейчас невозможно.
Познакомившись со Штейнбергом в начале 30-х годов, он много рассказывал и пел о Черногории. На самом деле это волшебная страна, с богатым прошлым. Я убедился в этом не так давно, проведя две недели в Черногории и объехав все ее сказочные уголки. Видимо, Аркадий Акимович был зачарован рассказами и пением Стийенского. Поэтому предложил ему сотрудничество — тот будет петь и вспоминать, а он и его близкий друг Арсений Тарковский - облекать его рассказы и песни в стихи. Так Стийенский стал черногорским поэтом, стихи которого в переводах Штейнберга и Тарковского начали публиковаться в советской периодике.
Открыв первое уголовное дело Штейнберга 1937 года, я неожиданно уперся в донос Стийенского. Тот сообщал сотрудникам НКВД, что Штейнберг сочувственно относится к Гитлеру и даже перед зеркалом, приклеив усики, подражал ему. Более того, поносил Сталина и Ежова, утверждая, что придет время, когда коммунистов будут душить.
Зная артистизм Аркадия Акимовича, я вполне допускаю, что он мог дурачиться. Но вряд ли он не знал, что евреи в нацистской Германии подвергаются жестокому преследованию. Поэтому заподозрить его в симпатиях к фюреру было бы смешно. Но это был первый год «большого террора», и, несмотря на симпатии Сталина к Гитлеру, Штейнберга арестовали. Он рассказывал мне, что попал к следователю «забойщику», который методически избивал его, требуя, чтобы он назвал сообщников. (Следователей в те годы делили на «забойщиков», которые пытками выбивали признания, и «писателей», которые предпочитали писать протоколы за арестантов, требуя от них, чтобы они подписывали их.)
Следователь был мастером своего дела, но выбить из этого упрямого арестанта ему ничего не удалось. Аркадий Акимович рассказывал мне, что после допросов его приносили без чувств в камеру и бросали на пол. Когда его везли этапом в Комсомольск-на-Амуре, он еще месяц писал кровью. И только когда привезли в этот строящийся город, ему огласили приговор. Он был обвинен в контрреволюционной деятельности и получил свои восемь лет.
Внимательно изучив его уголовное дело (политических в СССР не существовало), я задумался — почему он не рассказал мне об истинной причине своего ареста? Среди сталинских зэка, которые дожили до освобождения, наоборот было принято называть доносчиков и провокаторов. Это входило в своеобразный кодекс чести зэка. Штейнберг не сделал этого. Он покрывал виновника своего первого ареста. Судя по фотографиям, Стийенский не был интеллектуалом. По внешности это был типичный пролетарий. Скорее всего, им руководила зависть к талантливому и одаренному поэту.
Когда в 1938 году Аркадия Штейнберга привезли с Дальнего Востока в Москву, то в суд вызвали его друзей — Александра Гуровича, художника Виктора Таубера и Вильгельма Левика. Они свидетельствовали, что показания Стийенского не соответствуют действительности. Но следователи все же устроили несколько очных ставок Штейнберга со Стийенским и его женой. И черногорец и его супруга продолжали обвинять его.
Пока шло разбирательство, Аркадий Акимович почти год отсидел в Бутырках. Он держался однажды избранной позиции — отрицал все обвинения. И произошло чудо — в конце 1939 года он был оправдан и вышел из зала суда в лагерной телогрейке с нашитым на спине номером. Так, торжествующе, и шел по Москве, а потом и по жизни, окруженный друзьями.
Многие величественные замыслы рождаются в детские годы. Потом наступает юность, приходят различные и многообразные увлечения, но где-то глубоко в подсознании творца они продолжают жить и терпеливо ожидают своего срока. И лишь когда человек созревает, обретает мастерство, тогда-то они выходят из тени и требуют воплощения.
В жизни Аркадия Штейнберга таким замыслом явилась эпическая поэма Джона Мильтона «Потерянный Рай», прочитанная им в двенадцатилетнем возрасте.
Он признавался: «Я этот случай рассматриваю, как знамение свыше. Помню то невероятное потрясение, которое я испытал, прочитав эту поэму. Эта книга странствовала со мной полжизни. Когда я сам стал писать стихи, когда я осознал, что буду этим заниматься всегда, что существует такая деятельность поэта как переводы, я начал понимать, что перевод Чюминой недостаточен. Тогда-то у меня наконец появилось желание своей рукой сделать перевод Мильтона».
Это признание, сделанное им в семьдесят лет, приоткрывает многое не только в жизни, но и в творчестве Аркадия Штейнберга.
Он рос и мужал во времена, которые не способствовали религиозному взгляду на жизнь. Но взгляды и быт, которые окружали его с детства, заложили религиозную (не скажу — церковную) основу. Недаром он вспоминал, что в их доме отмечались три Пасхи — еврейская, католическая и православная. Католичкой была его немка-бонна. Православной — его няня. Традиций иудаизма придерживались родители. Но мальчика никто не принуждал выбирать ту или иную конфессию. В родительском доме царила религиозная свобода.
Повествуя о своем детстве, Аркадий Акимович поведал, какое сильное воздействие на него оказало скаутское движение. Он оставался скаутом и на всю жизнь усвоил основное правило: скаут верит Богу и своему народу. Признавался, что старается и в старости исполнять первое правило — ни дня без доброго дела. Это движение возникло на христианской почве в Англии и с трудом прививалось в дореволюционной России.
Правда, Одесса, его родной город, жил особенной жизнью. В нем дышалось гораздо более свободно, чем в других городах России. Далось ли скаутство ему без труда? Он был человеком страстным, и порой ему приходилось нелегко, особенно в молодости. Жизнь его протекала, по словам Пастернака, в постоянной борьбе «с самим собой». Но эта борьба таилась в неведомых для чужого глаза глубинах. Доверие к Творцу отличало его.
Второе сильное впечатление, навсегда оставшееся в его памяти, посещение Коктебеля и знакомство с Максимилианом Волошиным. Он вспоминал слова поэта, сказанные ему после того, как он выслушал его стихи: «Поэт — это образ жизни, образ мышления. Поэтому работайте над собой, главное ваше творение — это вы сами.» Эти два завета определили жизнь Аркадия Штейнберга. Он щедро раздаривал свои знания, связи, помогая тем, кто окружал его. И никогда не ждал благодарности.
Что же так поразило его в поэме Мильтона?
Отец Александр Мень, который с огромным вниманием следил за переводческим трудом Штейнберга, отмечал: «...И вот космическая картина: Сатана, подобно чёрному грифу, распростёр исполинские крылья и через звёздные сферы несётся к шару Земли. Бог видит, что эта чёрная тень приближается к Земле. Но победы Сатана не достигает. Он проходит через всевозможные космические препятствия, бури, туманы, скалы... И вдруг мы чувствуем, что Сатана вызывает у нас симпатию! Что этот мощный герой, отважный космический путешественник, который способен преодолеть (пусть ради мести, ненависти) гигантские пространства. Он вторгся на нашу планету и достигает райских садов — великолепных джунглей, где он блуждает в унынии, в отчаянии, находит людей — и совершается опять та же самая драма».
Священник вплотную приблизился к разгадке тайны, которую в течении десятилетий таил в душе Аркадий Штейнберг. Ему, как и главному герою поэмы Мильтона, пришлось пройти чрез немыслимые испытания, которые не сломили его. Более того — закалили, помогли преодолеть страх, который так унижает человека. Штейнберг был бесстрашным человеком — мне неоднократно пришлось убеждаться в этом, наблюдая за ним в различных ситуациях.
Он не был безрассуден. Сталинские лагеря научили его многому. Но страх ему был неведом.
Почему же Мильтон и его главный герой очаровали юного школьника из Одессы? Отец Александр Мень высказал парадоксальную точку зрения: «Почему Сатана у Мильтона выглядит симпатичным? Потому что в процессе поэтического творчества он перестает быть Сатаной. Он становится просто героем борьбы за какую-то цель. Мильтон вложил в него часть своей души — души несгибаемого борца! Пушкин восхищался Мильтоном, его стойкостью, верностью принципам до конца жизни. На самом деле, это не дьявол, не Сатана — это поэтический образ, отражающий душу автора».
Как тут не вспомнить эпизод из тюремной жизни Штейнберга — на пересылке он зашел в гигантский клозет и, рассматривая многочисленные надписи на стене, прочитал одну из них: «Мозес и Пантелей не боятся статей!» Его взору мгновенно представились два бредущих по бескрайней снежной пустыне путника — огромный, носатый еврей Мозес и крохотный мужичишка Пантелей. И он тут же решил, что будет третьим: «Мозес, Пантелей и Аркадий не боятся статей!» И он сказал себе: «Барал я эти статьи, и всё!» Эти его герои, которые были сродни мильтоновскому Сатане, несколько раз потом возникали в набросках-рисунках Штейнберга, а затем утвердились на большом графическом листе...
О его готовности прийти на помощь к тем, кто в том нуждался, вспоминали многие. Хочу добавить несколько слов и я.
Когда в издательстве «Художественная литература» издавался двухсоттомник «Библиотека всемирной литературы», он всячески стремился помочь нам, молодым переводчикам, получить заказы. Платили в этой серии щедро, и желающих было немало.
В частности, готовился том средневековой поэзии Китая и Кореи. И Акимыч договорился с китаистом Львом Эйдлиным — тот взялся за просвещение молодых переводчиков. Помню, как мы ездили к нему в Дом творчества в Малеевку и он щедро делился с нами своими знаниями. Рекомендовал, какие исследования следует прочесть, чтобы понять специфику культуры древнего Китая и Кореи. Эйдлин же готовил подстрочники и был первым редактором этого тома.
Но сначала мы читали свои переводы Акимычу. Он воспитывал в нас стремление к профессионализму. Дилетантизма не переносил. Иногда мы читали свои переводы у него дома, иногда в ЦДЛ на занятиях творческого семинара. Его душевная щедрость была естественна, как дыхание.
Когда Аркадий Акимович завершил работу над «Потерянным Раем», он решил передохнуть от многолетнего труда.
И... начал переводить китайского поэта Ван Вэя, мудреца, близкого ему по духу. Настало время отрешенности от мирских забот.
Завершив эту работу, он взялся опять-таки за Мильтона. На этот раз за «Возвращённый Рай». Отец Александр Мень заметил о концовке «Потерянного Рая»: «Замечательный момент в конце, когда Адам и Ева должны покинуть рай. Ангел говорит им, что они найдут другой рай, они не будут жалеть об этом, покинутом. Есть рай: это любовь, это милосердие. Это будет рай внутренний. Внутренний рай! И он будет лучше, чем этот земной, внешний.»
Работа над второй частью поэмы не заладилась. И дело было не столько в переводчике. Изменился главный герой Мильтона. Он уже был лишён героических черт борца. Штейнберг часто уединялся в своей мастерской, грунтовал полотна. Готовил краски, дописывал начатые картины.
Разглядывая его полотна, я отмечал их сходство с оруэлловской антиутопией.
Как жаден и ненасытим он был к книгам! В советские времена запретную книгу можно было только «достать» и часто лишь ненадолго. Так, я как-то принёс ему на пару дней «1984» Джорджа Оруэлла. Когда я приехал за книгой, он признался: «Серёжа! Такого ужаса я не испытывал ни во время следствия, когда следователь избивал меня до полусмерти, ни в лагере!»
Его живописный город Петуха оказался пророческим предсказанием. Обветшавшая, осыпающаяся, когда-то грозная советская империя, которая все еще победно посматривает на окружающую рукотворную пустыню. А пустыня — дело ее рук! Поймут ли потомки этот образ? Что говорит для них империя, скрывавшаяся под аббревиатурой СССР? Она уже подобна Антлантиде, покоящейся под волнами всепожирающего Хроноса.
Когда его полотна и графика, наконец, увидели свет в 1998 году в шести просторных залах бывшего дома Остроухова, некогда возглавлявшего Третьяковку, а затем создавшего в своём доме собственный музей-коллекцию (Трубниковский переулок, 17, ныне — Литературный музей), эти грани таланта Штейнберга засверкали алмазным блеском, как сверкают ныне его стихи, которые при жизни были заслонены его блистательными переводами...
В отличие от многих знаменитых современников и друзей Штейнберг постоянно размышлял о вечных вопросах. В круг его чтения входила богословская литература — еврейская, католическая, протестантская и православная. Без знания её он вряд ли мог бы так переложить на русский язык Мильтона. Быть может, поэтому он столь жадно прислушивался к религиозным поискам своих современников — Анатолия Краснова-Левитина, священника-правозащитника Сергия Желудкова и священника Александра Меня. Мне приходилось быть свидетелем жарких споров и спокойных бесед Аркадия Акимовича с православными священниками, моими друзьями.
Оценивая многолетний труд Штейнберга, отец Александр Мень писал: «Это напоминает нам грандиозные картины, мощные фрески, всё это остаётся в памяти. Я думаю, не случайно мы можем возвращаться к эти темам, потому что это вечные проблемы — они всегда были великими проблемами.
А драма Адама — это наша общая драма! Человек выбирает свой путь. Он выбирает сегодня! Адам живёт в нас и мы живём в Адаме — в первом человеке, в прачеловеке, в едином и единственном человеке. И то, что происходит в истории сейчас — между народами, внутри государства, внутри обществ, городов и семей — это всё та же драма человека. Бог дал нам свободу, чтобы мы выбрали настоящий путь. Он не принуждает нас выбрать путь истины, но Он открывает его и указывает».
Время всё расставляет по своим местам. Бесчисленные споры о русской поэзии конца ХХ столетия, о том, кому надлежит войти в число «бессмертных», утратили актуальность в начале ХХI века. Я согласен с мнением поэта Александра Ревича, что Аркадий Штейнберг был и остаётся «одним из самых замечательных поэтов ХХ века.» Не только потому, что он был одним из моих учителей и не только потому, что нас связывало десять лет дружбы, которая не была омрачена ничем.
Время безжалостно обрывает кроны деревьев, которые чаровали современников своей красотой и необычностью. Проходят годы и столетия, но по словам Пушкина: «...созданье гения пред нами Выходит с прежней красотой». Поэтическое дарование Аркадия Штейнберга по гамбургскому счету — среди самых выдающихся имен русской поэзии.
В конце 70-х годов прихожане отца Александра Меня дружили не только с баптистами-инициативниками, но и греко-католиками, которые находились в это время на нелегальном положении. Инициативниками их называли потому, что в отличие от обычных советских баптистов, они отказывались регистрировать свои общины в советских органах власти, активно занимались миссионерством и религиозным воспитанием детей. КГБ жестоко преследовал их – многие пасторы находились в заключении. Они подвергались обыскам, их увольняли с работы. Были у нас общие проекты – в том числе размножение на ксероксе религиозной литературы.
Но как я был потрясен, когда мои друзья-баптисты показали мне отпечатанный на ксероксе (примитивный вариант этого аппарата в СССР назывался «Эра») «Потерянный рай» Мильтона в переводе Штейнберга. Мы пришли к Акимычу, и он предложил поменяться - снял с полки том БВЛ, надписал и получил в обмен копию. Потом она красовалась на полке его библиотеки. Это было высшей оценкой его труда. И подвигло добиваться переиздания «Потерянного рая» в издательстве «Художественная литература». К счастью, его усилия увенчались успехом.
Сергей Бычков
На смерть А.А.Штейнберга
Он исподволь учил своим примером
Претерпевать невзгоды бытия.
Беспечно жил, ленясь, трудясь и веря,
И знал, казалось, в этом мире все и вся....
...Я вспоминаю августовский вечер
Растерянность, и горечь, и надлом -
Он уходил в светящуюся вечность,
Как в обжитой и долгожданный дом.
Он шел второй, воспетой им дорогой,
Открывшейся в видении ему.
Объятые и горем, и тревогой,
Мы погружались медленно во тьму.
Вдруг яркою звездою свет его страданья,
Испитого им полной чашею, до дна,
Над нами вспыхнул, осветив сознанье
И наши души пробудив от сна.
8 августа 2013 года
Добавить комментарий