Недостающие двадцать процентов

Дорога на работу занимает час, это в хорошую погоду. А в снегопад Галя даже ехала два с половиной часа. Никогда не думала, что придется ездить в такую даль, на интервью поехала просто так, ничего другого серьезного на горизонте не намечалось. В конце концов, любой опыт полезен. Как в том анекдоте — не догоню, так хоть согреюсь. Когда начались подъемы, спуски и головокружительные дуги поворотов, вцепилась в руль и только повторяла про себя, как всегда в таких случаях, “Господи, помилуй и спаси”, хотя не была религиозной. Заметив табличку “rough road next 4 miles” , она совсем струхнула и свернула к белому бараку с надписью “Таверна”, у которого было припарковано несколько грузовиков-рефрижераторов. По-видимому, шоферы подкреплялись (надеюсь, не пивом! — подумала Галя) перед крутым извилистым спуском, уходящим вниз, оставляя слева поросший лесом склон, а справа овраг с журчащим на дне ручьем.

Но компания, куда она приехала, оказалась на удивление хорошей, научно-исследовательский центр был прекрасно оборудован, симпатичные толковые люди. Ее всегда поражало в Америке, что в самой Богом забытой глухой дыре вдруг неожиданно оказывался интересный музей, или престижный колледж, или памятник старины (относительной, по американской мерке), или элегантная гостиница с лучшим в округе рестораном. И поэтому, когда начальник отдела позвонил ей через день и предложил работу, Галя согласилась. Только откровенно сказала, что боится, как она будет ездить, — за руль села совсем недавно, в Москве машину не водила и не представляет себе, как будет ездить по этой дороге зимой. Через десять минут ей позвонила начальница отдела кадров и предложила первое время возить ее на работу, пообещав в будущем найти ей “карпул”.

С карпулом все решилось просто, даже оказались варианты. Галя договорилась с двумя инженерами. Один из них, Рон, работал в соседнем офисе, второй, по имени Фрэнк, работал в цеху, в соседнем здании. Оба ездили на работу в одиночку, а тут, обсуждая, как лучше помочь Гале, решили ездить втроем. Они встречались на паркинге большого магазина и пересаживались в одну машину. Рон и Фрэнк водили по очереди — неделю один, неделю другой — а Галя платила свою долю за бензин.

Ничего общего не было между Галиными попутчиками, кроме, пожалуй, чувства юмора. Рон любил музыку, литературу, вместе с женой пел в хоре, был членом местного клуба фотографов-любителей, знал толк в хорошей еде и винах. Фрэнк был охотником, рыболовом и собачником, читал книжки по военной истории и современные романы с “клубничкой” и не мыслил себя без пива, которое было для него непременным фоном любого времяпрепровождения, кроме работы.

Галя не испытывала никогда симпатии к охотникам и рыболовам. Подростком она была тайно влюблена в мальчика-художника с соседней дачи и с тех пор стала предпочитать мальчиков с кисточкой мальчикам с удочкой. Поэтому, наверное, Гале и понравился когда-то Миша и его окружение, почти сплошь ученые-физики. Ученые всех мастей — это гибрид удочки с кистью, тогда как инженеры-технари, которые окружали ее на работе и в институте, — это скорее люди-удочки, чем кисти. Так что когда через пару месяцев Рон купил себе двухместную спортивную машину, Галя стала ездить с ним. И интереснее, и удобнее — не надо было ждать, когда Фрэнк задерживался после работы в цеху.

Галя и Рон брали в дорогу любимые записи классической музыки и вместе слушали их в машине. Рон принес как-то джаз, но Галя джаз не любила. В другой раз он принес записи Джоан Баез и удивился, что Галя ее знает. Но в Москве она слышала только баллады и народные песни в ее исполнении, а эти слышала впервые. Они совершенно захватили ее. В одной — случайный звонок из прошлого, напомнивший об отношениях, закончившихся “пару световых лет назад”, о его глазах, синих, как яйца малиновки, о запонках, которые она ему подарила. Дешевый отель, снегопад, конец, и ей больше не нужны бриллианты и ржавчина, которые он предлагает, — за все уже заплачено. А в другой песне она поет о двух днях, проведенных в отеле с незнакомцем, который взглядом своих темных глаз растопил ее душу до самого дна. “Не говори мне о вечной любви и прочих печальных мечтах, я не хочу об этом слышать; просто расскажи о страстных незнакомцах, спасающих друг друга от суеты жизни... Ты дал мне столько, что я не пойму, как все это может быть моим? А я отдала тебе только взгляд своих глаз, что растопил твою душу до самого дна, куда она всегда стремилась...” Галя в ответ принесла Рону послушать русские романсы. Но переводы — “умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда” — вызывали у него только смех, Галя даже обиделась. Правда, ему понравился голос Козловского.

Галино музыкальное образование пострадало из-за того, что отец, военнослужащий, часто переезжал с семьей, пока не осел в Москве, когда Галя училась уже в старших классах. Когда жили в Сочи, к ней приходила на дом учительница (“Гали-ина! Деви-ица!” — до сих пор слышит Галя ее страдающий от неверных нот голос, но Галю она любила и интереса к музыке не подавила). А в поселке, куда они после этого переехали, единственная преподавательница музыки нещадно пила, и мама не захотела отдавать ей Галю. На этом ее обучение музыке закончилось, но она любила в детстве, забравшись с ногами в кресло, слушать музыкальные передачи по радио и пластинки, которые привозил отец.

Галя рано вышла замуж, к большому неудовольствию папы, который считал, что жизнь, как сказка, кончается свадьбой. Но жизнь не кончилась. Галя родила сына, окончила институт. Жизнь с Мишей была насыщенной и интересной. Миша — интеллектуал, эрудит, память необыкновенная. До Гали доходило, что некоторые их знакомые женщины говорили, что она не достойна его. Галя восхищалась им, но в глубине души шевелились сомнения, что, может быть, они правы. Ее всегда как будто что-то подстегивало, заставляя наверстывать. Она читала серьезные труды по истории, по искусству, по музыке. Пока была жива мама, ходила с ней в оперу (Миша оперу не любил). Он интуитивно, с легкостью находил то, что ему было нужно, хватал все на лету; Галя восполняла недостаток легкости системой и капитальным подходом. Когда они купили дом, она неожиданно для себя увлеклась садоводством, накупила книг и совершенно преобразила участок возле дома. Брала у друзей и соседей рассаду понравившихся ей цветов, покупала деревья и кусты. Когда в июле на поляне у леса, мимо которой они ездили, расцвели красные лилии-однодневки, Рон, заметив, как они ей нравятся, предложил выкопать несколько штук для ее сада.

Рон — прекрасный водитель, с ним Галя чувствовала себя в безопасности. В хорошую погоду он иногда вдруг сворачивал с дороги — “давай прокатимся” — и они оказывались на холме, откуда открывался изумительный вид, или проезжали по берегу небольшого озера, или мимо водопада, или мимо особняка интересной архитектуры. Галя молча подчинялась: эти несколько лишних минут уводили от повседневности и давали ей заряд на остаток дня. Раньше Галя по утрам вскакивала, летела, делала быстро, чувствовала остро, хотела сильно, радовалась до детского визга на лужайке, хотя визг подавлялся и выражался только быстрой походкой, деловитостью, открытостью всему новому. А недавно она поймала себя утром на мысли “I have nothing to get up for” , почему-то по-английски. Эта мысль ее огорчила и испугала.

Удивительным было в Роне то, что он неизменно отказывался от того, что больше всего любил, даже в мелочах. Например, сказал, что больше не пьет, потому что ему это слишком нравилось. Именно так, а не что боялся спиться, что было бы понятно. Перестал кататься на горных лыжах, перестал путешествовать — все потому, что слишком любил. Разве можно слишком любить?! Да, люди часто боятся перемен, боятся сильных чувств, предпочитая журавлю синицу. Но это уже потом, обжегшись на журавле, когда стихия захватит, закружит водоворотом, и, поиграв, выбросит на берег. Тогда они поплывут по течению, радуясь обретенному покою. А тут человек сознательно и твердо нацелен на синицу в руках. Вот Миша — один из немногих, чье зрение устроено особым образом: синиц он просто не замечает, видит только журавлей. Но журавли залетают так высоко, другим и не разглядеть. Иногда Гале казалось, что важный, недоступный ей кусок Мишиного мира закрыт от нее непроницаемой поверхностью. Однажды она сказала Мише, что он живет по касательной. А может, это она сама живет по касательной, не видя всех красок мира?..

* * *

А тут нагрянули перемены. Миша получил хорошее предложение в Бостоне, кафедру, лабораторию, да и сын только что поступил в МТИ и переехал в Бостон, они снова жили бы в одном городе. Мысль о предстоящем переезде нагоняла тоску. Не зря говорят, что один переезд равносилен двум пожарам. Галя любила свой дом, в который столько уже было вложено, на работе втянулась, ее ценили. Но поползли слухи, что компанию собираются продать, и народ начал потихоньку разбегаться. Рон, Фрэнк и кое-кто из коллег тоже начали подыскивать другую работу. Так что, может, все и к лучшему. Решили, что Миша поедет пока один, снимет квартиру, осмотрится. А Галя дотянет до весны, поставит дом на продажу, начнет подыскивать работу на новом месте. Если компанию продадут и ее уволят, то, по крайней мере, она получит пособие.

Миша уехал. Теплые утренние туманы конца лета сменились зябкой, несмотря на яркое, уже низкое солнце, прозрачностью воздуха. Вдоль дороги еще цвели последние цветы лета, но деревья начинали менять цвет и терять листву, и трава на высоких холмах все чаще бывала покрыта инеем, когда они ехали по утрам на работу.

Солнечное сентябрьское утро. Рон мрачен, молча ведет машину. Галя тоже молчит — пусть сам переваривает свои проблемы. “Плохое настроение” — это вообще осталось в прошлом. В Америке она забыла о настроениях: есть проблемы — решай их, предаваться же хандре — непозволительная роскошь. Она смотрит на блестящий под солнцем иней за окнами и, не сразу понимая, слышит голос Рона:

— У тебя когда-нибудь так бывает, что ты встаешь утром и вдруг понимаешь, что живешь с чужим человеком?

Галя опешила и от неожиданности, и от смысла вопроса. Инстинктивно ответила “нет”, как будто уходя от опасности. Не хочется думать об этом и не хочется вступать в такой откровенный разговор. Что это он, вздумал ей жаловаться на жену? Или это намек, попытка вызвать на ответную откровенность?

— А я сегодня утром это понял, — глухо говорит Рон и, поскольку Галя молчит, тоже замолкает. Чтобы утешить его, Галя говорит, что это, может быть, только кажется — как говорят в России, встал не с той ноги — и завтра все пройдет. Рон вздыхает и молчит — то ли не верит, что все наладится, то ли разочарован ее реакцией. Но мрачность постепенно покидает его, и они начинают, как обычно болтать о пустяках. Но у Гали в голове осело: “Он несчастлив с женой. Бедный! Ведь это его второй брак”. Она знала, что первая жена Рона ушла от него к женщине, когда стало можно, как здесь говорят, “выходить из чулана”.

— На самом деле это легче, — сказал тогда Рон, заметив ужас в Галиных глазах. — Если бы она ушла к другому мужчине, было бы тяжело, я бы мучился, что, значит, он лучше меня. А так — переживай-не переживай — я же не могу стать женщиной.

Улыбка у Рона sheepish, mousy . Не красит его, хоть и говорят, что улыбка идет любому лицу. А голос сексапильный, низкий и нежный, ирония проступает мягкой усмешкой. По телефону это проявляется даже больше, когда остается только голос. С ним легко говорить о чем угодно. Миша о пустяках говорить не любит, он слишком занят, чтобы тратить время на то, что его не интересует. А с Роном о чем только они не говорят! Он часто смешит ее своими замечаниями об их коллегах, рассказывает анекдоты. Коллеги при Гале не матерятся, и Рон говорит, что она много теряет — эти истории, простеганные матом (да какой это мат после русского?), бывают очень интересны. “А ты сама выругайся при них пару раз, чтобы растопить лед” — советует он. А на кой? Странные эти американцы!

Но вообще ей хорошо с ним, легко и спокойно от взгляда его медово-желтых глаз, такого же цвета, как его борода и начинающие редеть волосы. Даже когда он подшучивает над ней, мягко усмехаясь, и когда он смеется над русскими романсами, Галя чувствует его расположение к ней. Рон старше всего на несколько лет, но выглядит она намного моложе. Наверно, на правах старшего и аборигена он старается ее опекать. Когда она заказала себе контактные линзы, и в магазине оптики в торговом центре ей подсунули нечто совершенно неподходящее и потом отказались поменять, он предложил позвонить и поговорить с ними, на что Галя, все еще чувствующая себя в Америке неуверенно, тут же согласилась. Миша сказал только: “Вечно ты найдешь себе проблемы”, предлагая ей самой расхлебывать кашу. Впрочем, при Мишиной занятости и вечных командировках она уже привыкла сама ее и заваривать, и расхлебывать.

* * *

Между Галей и Роном установились доверительные отношения, с легким налетом безопасного флирта. Эти совместные поездки утром и вечером стали естественной частью дневного ритуала, как восход и заход солнца. И вдруг что-то изменилось. Галя сама не понимала, как это произошло, но ее внезапно захлестнула, оглушила неодолимая тяга к Рону. Чувство было таким сильным, что подавить его было невозможно. Внешне все было, как обычно — они встречались утром, ехали, слушали музыку, болтали, но говорить становилось все труднее. Все чаще она молчала, глядя перед собой и следя за ним краем глаза. Он тоже замолкал. Было непонятно, чувствовал ли он ее состояние, но ей казалось, что удушливое напряжение повисало в машине. А тут еще музыка! Ноктюрны Шопена, которые он принес. Тринадцатый, начинающийся, как “Осенняя песня” из “Времен года”, подстать октябрьскому пейзажу за окнами: глухой вопрос в левой руке — меланхолический ответ в правой. Но в 13-ом меланхолия обманчива — басы слишком низки и глухи, ритм сбивается синкопами. Мелодия становится все более капризной и причудливой, короткий переход в мажор — и вот лавиной обрушиваются аккорды, торопясь, настигая друг друга; шквал звуков, несущий страсть, счастье, муку, и когда уже совсем невмоготу — еле слышный конец. Дома Галя снова и снова ставит кассету с ноктюрнами, впитывает эту музыку, но она не приносит облегчения. Все чувства обострились, тело стало вдруг таким чутким: каждое движение, каждое случайное прикосновение — как головокружение, как сладкая боль. Медленно-медленно языком по нёбу... кончиками пальцев по руке — от плеча к локтю и вниз... Как будто каждая клетка кожи живет своей жизнью, как каждый звук этой необыкновенной музыки.

Непонятно, чувствует ли Рон что-нибудь? Вот он переключает скорость и как будто невзначай прижимается локтем к ее руке. Галя не отводит руку, он тоже. Он молчит, она тоже. Потом она отодвигается. Иногда ее подмывает сказать или сделать что-то такое, чтобы все стало ясно в их отношениях, но она боится. Ведь они коллеги! Если он разделяет ее чувства, что будет? Служебные романы в этой стране добром не кончаются. И потом, она никогда не оставит Мишу.

В одно прекрасное утро Рон объявляет, что получил предложение в компании, где у него было интервью, и сегодня подаст заявление об уходе. Галя неожиданно чувствует облегчение: закончатся эти ежедневные пытки, теперь все должно как-то разъясниться. Даже если последует продолжение их отношений, они уже не будут работать вместе, и все будет проще. Дни идут, уже намечен срок отвальной для Рона. Он по-прежнему молчит, и за три дня до его ухода Галя решается:

— Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что между нами что-то есть, какие-то vibes , что ли, — говорит она, радуясь, что американский сленг позволяет быть предельно откровенной, в то же время своей ироничной нейтральностью ограждая от возможной неловкости.

— Не ошибаешься, — горячо откликнулся Рон. — Я это чувствую уже несколько месяцев и рад, что у тебя хватило смелости об этом заговорить. — Его как будто разбудили — Галя никогда не видела его таким.

— А ты? Когда ты это почувствовала?

— Месяц назад.

— Почему же ты раньше молчала? Теперь я ухожу, и у нас так мало времени.

— Если бы ты не уходил, я бы и сейчас ничего не сказала.

Рон берет ее руку, подносит к губам. Не отнимая руки, Галя прижимается щекой к его руке. Рон, волнуясь, говорит какие-то слова, паузы говорят еще больше. “Хорошо, что мне ничего не нужно делать сегодня, я бы не смог работать”, — говорит он, когда они расходятся по своим офисам. А у Гали полно работы, но лицо горит, голова кружится, сосредоточиться невозможно. Механически она берется за таблицы с данными, пытается втянуться. В одиннадцать часов в дверях появляется Рон, сияя улыбкой — не овечьей, не мышиной! — и вручает ей прозрачный пластиковый футляр с единственной красной розой.

— Пойдем на ланч?

— Хорошо! — Галя чувствует облегчение: теперь ее дело только соглашаться.

— Пойдем пораньше, я буду ждать тебя в машине без четверти двенадцать.

После того, как Рон объявил о своем уходе, его каждый день кто-нибудь водит на ланч, поэтому, когда они вместе уходят, никто не обращает на это внимания. Рон везет ее в деревенский ресторан неподалеку, переоборудованный из большого старого амбара. Народу там мало. Горит камин. На стенах уже развесили рождественские украшения.

— Ginger bells? — вопросительно говорит Галя, указывая на колокольчики, связанные красной лентой.

— Jingle bells! — улыбается Рон со снисходительным умилением, как влюбленные мужчины поначалу относятся к глупостям, смороженным их избранницами. Галя, выросшая в семье, где ее ничего на заставляли делать, когда-то спрашивала Мишу: “Когда твои родители будут выкапывать огурцы? Почему ты не помыл макароны перед тем, как варить?” — и Мише нравилось. Но образ глупой девочки тридцати семи лет имеет ограниченную привлекательность, что бы ни писали поэты. Вообще-то Галя многому научилась за время своей взрослой жизни: и готовить, и работать в саду, и самой принимать решения.

— Давай прокатимся, — предлагает Рон, когда они садятся в машину. Он едет через лес, по извилистой дороге они поднимаются на площадку рядом с памятником. Летом здесь, наверное, бывают посетители, а сейчас — ни души. Рон остановил машину. Они бросились в объятия друг к другу, стукнувшись очками. Губы горели, таяли, плавились. Она проводит языком по его нёбу, кусает нижнюю губу. Чувствует губами его мягкую усмешку. Где-то глубоко закралось сомнение: не смеется ли он над ней? Но тепло медово-желтых глаз согревает и успокаивает ее. “С тобой я чувствую себя, как мальчишка”, — говорит он. Так не хочется возвращаться! По дороге Рон берет ее за руку, она кладет его руку к себе на колено в тонком чулке. “Искушаешь?” — говорит он и медленно убирает руку.

Вечером в машине Рон спрашивает, изменяла ли она мужу.

— А ты?

— Нет. Но хотел. Просто мы оба вовремя остановились, это была подруга моей жены.

Рон рассказывает, что его жена развелась с первым мужем, когда обнаружила, что он изменяет ей с ее подругой, добавив, вздыхая:

— Жаль, что мы не можем explore .

Еще одно удобное словечко, которым американцы обозначают сближение, узнавание, отношения, из которых еще неизвестно, что получится. Галя замечает, что Рон свернул по проселочной дороге в лес. Вокруг не было ни домов, ни огней, только фары освещали снег и деревья. Он поставил машину на опушке и выключил фары. Опять они вместе, как днем, только ближе, лучше, откровенней. “Не хочу в машине”, — шепчет Галя, и он не настаивает, не задает вопросов. На парковке у магазина Галя, не помня себя, выходит из машины и, не застегивая пальто, идет к своей. Рон нагоняет ее, обнимает: “Я знаю, растревожить — и ничего не сделать”. Галя не помнит, как доехала домой. Замечала только мотели, расположенные по сторонам дороги. Почему он не предложил поехать в мотель?

Наутро в машине Рон был бодр и деловит, хотя сказал, что не спал до утра.

— Я думал всю ночь и решил, что нам нужно делать: ты разводишься с Майклом, я развожусь с Мэрилин, и мы посмотрим, что получится из наших отношений. Я уверен, что с тобой я буду гораздо счастливее, чем с ней. — Рон берет ее руку.

— Но я не хочу разводиться с Майклом!

Рон опешил, смотрит удивленно и потерянно:

— Чего же ты хочешь?

— Это слишком прямой вопрос, — еле слышно говорит Галя.

На работе суета с утра завертела ее. Рона сегодня ведут на ланч Фрэнк и еще несколько инженеров с завода. Галя сидит в офисе одна в тишине. Нет, нельзя свою жизнь связывать с Роном, она это скорей угадывала, чем понимала. Почему она не хочет быть с ним? Когда меняешь свою жизнь, то рассчитываешь только на себя или полностью доверяешься другому. А если сразу сомневаешься... Ее мудрая прабабушка наставляла: “Не верь и не удивляйся”. Доверие не должно быть слепым. Но, может быть, это ложная мудрость? Ведь мудрость — это слияние любви и истины. Нельзя достигнуть единения с другим, не удивляясь и не веря, а слияние любви и истины происходит там, где царят нежность и доверие. Может быть, боязнь полностью доверить себя другому и есть ее проблема? Но тогда почему же, почему так кружится голова?

Когда они ехали домой, Рон сказал:

— Ты хочешь короткий роман, интрижку. Я так не могу, для этого ты мне слишком нравишься. Быть с тобой, а потом ты будешь возвращаться к мужу... Для меня это было бы невыносимо. А если Мэрилин узнает? Второй раз она этого не перенесет. А Майкл? Лучше пусть два человека будут несчастны, чем четыре. — И добавил: — Я знаю, я не говорю того, что тебе хочется слышать.

В темноте его лица не было видно. “Не говорю того, что тебе хочется слышать”. Нет ли в этом изощренного садизма, характерного для слабого человека? Ну, не говоришь — и промолчи великодушно. Да и не нужно ей ничего слышать, довольно того, что они друг к другу чувствуют. Но ведь и Миша тоже хорош, говорил же он ей: “Не буду перед тобой извиняться, даже если я не прав”. Какую бессильную обиду она тогда чувствовала! Когда-то Миша спас Галю, когда она, подхваченная сильным течением, едва не утонула. С тех пор была уверенность: если с ней что-то случится, Миша ее спасет. Этим не бросаются. Во всяком случае, для нее это было важно. Вдруг возникла в голове фраза: “Навеки мы друг к другу приговорены”. Их с Мишей связывало то, что было вместе прожито, пережито, прочитано, увидено, передумано, переговорено. Связывало прочно, как цемент. Это придавало отношениям обреченность, но и надежность. Нужна огромная сила, чтобы оторваться от прошлого. “Давай разведемся” — как с моста в реку! Пусть Рон остается со своей синицей. Да он и сам не журавль в небе. У Рона есть достоинства, которых нет у Миши, но у него есть и недостатки, которых у Миши нет. Еще неизвестно, что хуже. То есть, хуже то, что неизвестно. Лучше синица в руках, чем кот в мешке. Да Миша и не синица, он птица покрупнее.

Машина подъезжает к парковке. Рон берет в руки Галино лицо и целует в нос. Он ласков, но грустен, его утренний энтузиазм растаял.

Назавтра они едут на работу отдельно: после отвальной ребята будут допоздна сидеть с Роном в баре, так что ей нужна своя машина. Вечером в ресторане шум и суматоха. Рон переходит с бокалом от одной группы к другой. Они с Галей оказываются рядом, его рука лежит на узком декоративном столике позади нее. Она присаживается на край столика, прижимая его руку, и с возбуждением канатоходца, идущего над пропастью, боковым зрением видит удивление на его лице. Никто ничего не заметил, он медлит, но все-таки убирает руку. Нет, она совсем потеряла голову!..

окончание следует