Есть на земле болота и болота, их уйма, и ничего в них нет такого особого. У нашего же болота было гордое имя, правда, больше для внутреннего потребления. Поначалу оно звалось Топь, потом стало Трясиной. И все помаленьку привыкли к этому гордому и славному именованию. Корни его, считалось, в слове «сотрясение» - сотрясение основ, сотрясение врагов. Злопыхатели же злорадствовали - совместное, мол, трясение, со-трясение.
Митинг всесмыкающихся был в разгаре.
- Какого хрена он змей? - спросил змееныш. - Змея-гадюка, как все, - у змееныша ныл верхний левый зуб.
Гадюка-папа отполз от него немного в сторону.
- Змеи и змеечки! Пацаны! Братья и дядья, сестры и тетки! Враг у осоки! - голос Самого Главного змея висел над болотом. - Враг будет стерт! С лица… с личины… с личика земли...
Слушали все, дрожа кончиками хвостов и готовностью к подвигам. Главный змей все звуки произносил четко, не одни только шипящие и свистящие. Именно по причине почти полного отсутствия шипящих мат на болоте был запрещен, как, впрочем, и курево, но уже по иной причине - слишком долог путь дыма до хвоста, да и нечем гадюке держать в паузах сигарету. Огонь и свежий воздух тоже были запрещены, запреты множились каждую секунду, так что и перечислять их нет смысла. Но было одно исключение: для куража и сугрева вся Трясина поголовно употребляла придонный отстой, насыщенный сероводородом.
Легкая суета вокруг папы с сыночком вспыхнула и угасла, никем не замеченная. Восторженное шипенье с подсвистом глушило всё, родственники и близкие исчезали незаметно, в болоте вообще никого не трогали, ползучие просто исчезали, словно никогда и не существовали. Это вдруг, потом уже, высунулся какой-то тритончик недоросток: где, мол, те двое? Его и послали: не было никогда в заводе считать по головам, мерили поначалу на тысячи, да трудно - перешли на миллионы.
- Моя родня - вся трясина, - постоянно твердил Главный на приемах дипломатов и в телеинтервью в своей резиденции.
Пространство резиденции, едва он принял должность, было очищено от всего живого, от водорослей, в первую очередь, а кувшинки выкорчеваны на километр вокруг. Змей сотрясался от одной мысли о покушении.
Каждый в Трясине был занят исключительно собой, рожали - и как можно быстрее швыряли детей куда попало, в свободное, так сказать, плавание. Думал обо всем, вся и всех Сам, и у всех было легко на душе. Приветствовался и поощрялся громоподобный ор во славу Его, а пресса восторженно писала о Трясине единомыслия, единосердия, можно было бы и о единстве души, если б только это не сбивало со счета.
Главный на деле был плюгавенькой гадючкой. Глаза только носил особые, конечно, змеиные, но как бы в квадрате. И еще он умел ими улыбаться, всегда глядя в переносицу собеседника. Головка у него была маленькая, узкая, сжатая с боков, много часов ежедневных занятий спортом неправомерно развили его бюст и наградили раком какой-то железы.
Топью когда-то давным-давно правил Змей Горыныч, нет-нет, не серб и, вроде, не еврей. У него были две головы, два полутуловища и единый хвост. Главный Змей, тогда еще просто змей-дитя, но уже сотрудник охраны, мечтал прирасти к Горынычу третьим туловом, да не поспел, Горыныч помер, и топь - еще с маленькой буквы - попытались осушить. Денег вбухали столько, что появился малый островок, его крутили по всем человечьим телеканалам триумфально. У осушителей выросли затейливые дворцы на дальнем озере, а топь стала Топью, а потом переросла в Трясину с большой буквы и сразу.
Болоту было лет сто, никто их не считал. Ночами над болотом возникали ниоткуда и танцевали посередь сполохов мутные, дымящиеся, колеблющиеся в испарениях призраки. Болото пресуществовало среди вольных, изобилующих цветами и многими злаками лугов, на опушке старинной дубравы. Предания толкуют, что поначалу это был небольшой заболоченный участок, даже сапоги, чтобы перейти его, не требовались. Шумели дубы и клены, цвели луга, никто и не думал осушать малую землю.
Горыныч многое успел для приращения топкой хляби, но множащимся болотным обитателям жизненного пространства всё не хватало и не хватало. Поначалу болото поползло вглубь, что было естественно, потом полегоньку вширь - либо почвы пограничья были податливы, либо окрестные земли решили: раз уж вам надобно, нам не жаль, отчего бы не поделиться с убогими. А болото, ничтоже сумняшеся, поперло во все стороны, окрестные люди только рты разинули, потом кинулись копать траншеи и рвы, едва приостановили наступление Трясины. Один лес не дрогнул, выстоял. В конечном счете, все к Трясине привыкли. Тем более, днем здесь вообще царила благодать - осока, колеблющийся от малого ветерка тростник, нежные кувшинки, дрейфующие в оконцах зеленой ряски.
Жизнь Трясины была организована по нерушимым законам естественной природы: змеи питались лягушками, лягушки - насекомыми и т.д., жили дружно, быть недовольными никому и в голову не могло прийти. Даже призраки устраивали свои игры только ночами, чаще при луне.
Всё и вся здесь издревле подчинялось змеям. Во-первых, они пресмыкающиеся, т.е. отлично ладят с начальством. Во-вторых, они скользкие, т.е. легко пролезают в руководство. В-третьих, они не умеют моргать. Кроме того, змеи так лихо управляются со своим телом, что никому не понять, где у них право, а где лево, и есть ли право вообще. И наконец, сама их наружность, не говоря о манерах, всегда располагает к дружелюбию. Самого Главного змея и сближало с подданными, и отличало от них выражение неподвижных глаз без ресниц - при леденящей полуулыбке - каменное, без единой искорки, вызывающее дрожь и желание согласиться.
Внешний же мир будто заморозило, хотя связи Трясины с ним достигли точки кипения. Телеканалы Трясины работали с перегрузкой. Переводчики со змеиного потели до потери сознания. Надо заметить, что луга и даже дубрава всегда лояльно относились к Трясине, не возражали против ее существования, а из людей кое-кто даже вступал туда в сапогах, надеясь чем-нибудь разжиться.
Единым государственным языком Трясины, понятно, был змеиный, причем, в двух ипостасях - язык дня и язык ночи. Для общения с внешним миром, предельно редким, язык дня использовал самые что ни на есть красивые слова, придавая им удобный Главному смысл. Возник, правда, вначале легкий дисбаланс - слишком звонко ныли комары, но эту проблему решили быстро, запретив комарам звенеть, что стало им в очевидную пользу - жертва перестала их слышать. Лягушкам же предписали квакать с пришепетыванием, раз уж не умеют они присвистывать.
Благолепие воцарилось в Трясине, особенно с приходом к руководству наследника Горыныча. Он очень быстро подрос, конечно, в переносном смысле. Крестили его именем Шуущ, но, едва ухватив власть, он запретил и помнить об этом, именуясь Самым и т. д., чего выговорить в болоте мало кто умел. Начал он сознательную жизнь с вербовки кого придется на самой окраине, потом прикармливал и приручал лягушек для бесхлопотного питания начальства. Потом придушил змейку, решившую облапошить его друга и руководителя, потом и того закатал в топь. Потом тихой сапой подмял под себя весь прикорм лягушек. И все змеи до единой поняли и провозгласили, что лучшего вождя не было и нигде не будет во все времена. Главной его заслугой, вписавшей имя его во все учебники, стало повсеместное внедрение языка дня, самого могучего и великого, как гласил декрет. Словам - куда тут деться? - все и повсюду им верят, даже зная, что всё не так. Вроде и не сомневаешься, что безбожно врет бедолага, да слова-то говорит - закачаешься. Ложь для иных - религия. Сам же Главный думал всегда на языке ночи. Слова в этом языке были самые обыкновенные, из словаря и энциклопедии, то есть, не примитивные «я этого не делал», «я этого не брал». Нет! - «честь» означала «низость», «долг» - «прихлебательство», далее по списку. Высокое искусство жонглирования мозгами.
Гром уже катался кругом как оглашенный, гулял во всю, выплясывая на гигантских листах жести. Едва посветлело, стало видно, как Главный, стоя на кончике хвоста, танцует, зажатый охраной, среди рушащихся потоков, мерцая аспидного цвета кожей. Глаза его блистали шибче молний. Он даже мог показаться издали коброй, а то и покойным Горынычем. Он предвкушал победу. Тогда-то, кстати, и был издан рескрипт «О необходимости двоения и троения в глазах подданных».
Очнувшиеся с солнцем селяне только ахнули, увидев катаклизм, революцию, или что там произошло с их посевами и красотой лугов, но, посовещавшись, решили объединиться и вернуть болото в его границы. Они не учли только, что болото давно не болото, а Трясина.
Лепота, только и выдохнул Главный, это единственное слово, что он знал из иноязычных, но его выговаривал четко. При этом и он, и подданные ему змеи считались повсюду полиглотами, просто потому, что, едва уловив свистящее шипенье, все пускались наутек.
Как раз в это время над новой зыбью пролетал отбившийся от стаи журавель, жалобным курлыканием призывающий приятелей.
- Жулик! Нарушитель! - взвился от гнева Главный. - Граница на замке!
Был среди змеек умелец, лихо плюющийся ядовитой слюной и довольно далеко, его и призвал Главный. Харкнул змееныш раз, не попал, собрался, сконцентрировался, насосал побольше ядовитой слюны и врезал журавлю прямо в длинную шею. Птичка успела только крякнуть и, даже не вздохнув, врезалась в осоку.
Главный наблюдал за операцией в бинокль. Потом собрал лягушек на пресс-конференцию. Мастеру плевков присвоили звание Героя Трясины, а он тотчас же основал школу, дорогую до жути, и прямо на глазах изумленных лягушек распух чуть не до размеров удава.
- Принуждение к любви! Любви к миру! Чтоб и не смели шептаться! - вещал он на языке дня, и глаза его напоминали сверла, вращающиеся на предельной скорости. - Жмурики-непослушники!
На пресс-конференции Главный даже как бы раздался в плечах, только вот плеч у змей не бывает, короче, он завелся.
- Это что ж такое? Это позволено? Это над Трясиной? - шипел он, уже не стесняясь, на языке ночи. - Кукиш вам, у нас тряс иной. Сотрясти, стрясти всех национал-заморышей - наша святая цель и задача, - он долго не мог успокоиться, и все вокруг трепетно и громко дышали и отводили глаза. Помолчав, змей добавил. - Всех распну в клозете! - и заулыбался, ласковее даже, чем когда-либо. – Не хотите добром, принудим. К самому светлому – к любви.
Отныне пресса мира только о Трясине и писала и показывала во всех мыслимых видах. Главный змей единым мнением маститых политтехнологов был объявлен самой влиятельной персоной всех болот, а Трясина - светочем, зовущим, ведущим и идущим к процветанию, в журнале «Time» на обложке поместили змея, нюхающего лилию.
Трясина тем временем тихой сапой подбиралась к домам ближних деревень, и кувшинки распускались на их окраинах, а гадючек и ужиков в спецшколах принялись учить ловить мышей.
Змееныш, оставшийся без родителей и очень тем довольный,
никогда не был дураком и знал приличия. С его подачи был обнародован закон, категорически запрещающий понятия «этика» и «свобода», нарушение каралось 99 годами заключения или штрафом в три журавля с четвертью. Гуманизм, однако, торжествовал: не возбранялось свободно обожать лидера, нести свободу угнетенным ползунам. Для змей, для комаров, лягв и прочих эти слова все равно были непроизносимы. Закон был, так сказать, острасткой, чтоб не зарывались. Впрочем, для развернувшегося государственного строительства болота он был необходим, и Змееныш, умелый наглец, был обласкан. Главный назначил его спикером-идеологом Трясины. Как в свое время людям картофель, было решено внедрять демократию, с парламентом, советами и прочими причиндалами. Всё отныне решали все. Как везде. И как везде среди победившей демократии гадюки, едва научившись крутить хвостом, полезли друг по дружке в начальники, они тут же распухали до размеров удава, иные от того лопались, но все равно множились как водяные блохи.
И когда наконец мир и демократия были - в целом - внедрены, в ранг госзабот было возведено сватовство Главного. Ему вдруг приспичило жениться:
- Не тебя же в наследники. Свой нужен.
Змееныш впервые всерьез испугался.
- Может, сестренку? В соку змейка, акробаточка, - он не мог скрыть дрожи хвоста.
- Одну? чушь лепишь, двушечку навешу. Нарой с десяток. И поизгибче, - когда Главный увлекался, он забывал о грамматике.
Но о женитьбе он скоро позабыл за более важными госделами. - Слышь, - сказал он однажды Змеенышу, - странная штука получается. Не угодили мы людям, не ценят нас, Горыныч им судья. На себя бы посмотрели, мало им раздвоиться внизу, так еще ходить вздумали.
Змееныш поддержал: «Ползать не умеют, жалить не могут, шантрапа!»
Тут появился гонец с потрясающим известием: вода достигла, а с ней и болотная живность внедрилась аж в дальние выселки Яшки. Это было торжество любви.
- Принудили! - извивался, торжествуя, Змееныш. - Яшки наши!
- Я что толковал? - Самый Главный был полон достоинства. - И никакой войнушки!
Трясина тем временем захлебывалось торжеством. Из всех телевизоров, на всех плакатах, в оглушающем шипении стоял над болотом клич: Яшки наши! Информационная радиация густым мутным облаком укрыла всю заросшую ряской поверхность и беспрепятственно ползла вширь; навстречу ей торжественно поднимался сероводородный отстой. Гадюки даже решили простить ужей за их беззубость и пятнышки, дело шло к всеобщей амнистии. Призраки теперь веселились и плясали от души даже в полдень. Хотя ели болотные обитатели друг дружку как и прежде, может, даже чуть в больших размерах.
- Что он там про крокодила шелестел? - Главный глубоко задумался. - Союзники позарез надобны. Понял меня?
- Как не понять? Это в миг! Крокодила.
И полетели депеши от полюса до полюса, в тропики в том числе. Как ни странно, Крокодил откликнулся. Крокодил жаждал новых впечатлений:
- Одно условие - вы меня харчите, поросята, там, ягнята, живность, в общем, - и зевнул, чуть не проглотив крошечного гонца.
Такого добра у гадюк после «яшкинаши» было хоть залейся. Крокодил назначил дату своего прибытия в Трясину, а Змееныш вновь получил награду, он же разработал церемониал встречи высокого гостя.
Удивительное дело, редкое благолепие, тишина и всеобщее удовольствие царили надо всей Трясиной, самая пора задуматься над новым, отражающим потрясающе новые реалии, названием державы. Похоже, дубы и клены и небесные тучки со снисходительным восторгом смотрели вниз, на осчастливленное болото. Змееныш, не будь дурак, влез к Главному с новацией переименования и тоже был обласкан. Счастливей болота, ищи не ищи, отныне не найти на всей планете.
На годовщину «яшкинаши» состоялась неслыханная по мощи и размаху демонстрация, на которую Главный приплыл на черепахе, арендованной для сего случая, в новом обличье - по всему аспидному тельцу были гармонично разбросаны алые и золотые звездочки. Вся поверхность болота бурлила и кипела, победа и торжество сплотили всех вплоть до младенцев.
Никто не обратил внимания, что глубоко внизу под толстым слоем тины возникла небольшая воронка. Какой-то заморыш головастик рискнул доложить об этом Змеенышу, тот отмахнулся - в день торжества такая мелочь, к тому же, доклад головастика, пока шел по инстанциям, безнадежно устарел. И правда, жизнь Трясины текла от победы к торжеству, и то, что водоросли жухли и всяких жуков стало много меньше, не влияло на ощущение славной жизни. Уже и змейки-лапоньки, невесты, начали успешно собираться в клубочек, уже и Главный подобрел телом на глазах. Одно солнце не желало прятаться в тучах.
День настал, потому что не мог не настать. Настал вопреки тому, что у людей начали опускаться руки, машины ломались, деньги испарялись, дворцы росли, болото еще радужнее сверкало, покачивая тростником и осокой. День пришел в ослепительном сиянии солнечного света. Болото, всё как было, всей массой своей, в одночасье ухнуло под землю. Слой, отделявший болото от подземной реки, лопнул, порвался, и вся вода, сгнившая и омерзительно вонючая, в считанные минуты утекла неизвестно куда, таща за собой не успевшую опомниться живность, все население болота - головастиков, гадюк, ужей, лягушек, даже удавчика. На глазах потрясенных поначалу случайных зрителей пролег по земле огромный овраг с гнилыми склонами, усеянными начавшими разлагаться водорослями и всякой хлябью. На самом краю нововозникшего оврага под яркими лучами можно было разглядеть съежившийся червячок аспидного цвета - Главный спасался из последних сил. Возник неуловимый почти прозрачный призрак в мятой войлочной шляпе, снял шляпу в знак скорби, подхватил останки, оставив на земле мокрый след, и исчез. Шляпа повисела в воздухе - и тоже исчезла.
… Прошел, еще один, всего-то год или вроде того. Склоны оврага покрылись изумрудной травой, поползли жучки, замельтешили бабочки, встали над частыми цветками стрекозы. История на том не закончилась. Время летело по своим канонам. Понять, чего оно, время, хочет, невозможно. Чего оно добивалось на этот раз? Поди пойми. Видимо, что-то все-таки задумало. Вот уже территория бывшей Трясины потихоньку, затем все решительнее стала буйно зарастать коноплей. В свое время команда борцов с зельем повсюду истребила ее под корень, и больше не совались - чисто. Ан, жив курилка. Само собой, рванули сюда самые оторванные добытчики марихуаны. И вновь стало в забытом месте раздолье. Вот и маки прелестными алыми головками расцветили усопшую Трясину. Раздолье!
Добавить комментарий