– Не кощунствуй, Бах, – говорит Бог.
– А ты дослушай, Бог, – говорит Бах.
– Ты дослушай!
А. Галич
Поезда метро в этой части города идут не под землёй и не по ней. Да и есть ли там земля? – асфальт, бетон, стальные решётки и чугунные люки, из-под которых, как из адского подземелья, вырывается горячий и остро пахнущий пар поджидающих новых грешников котлов. Даже редкие чахлые деревья растут здесь, кажется, пробившись сквозь камень прямо оттуда – из тех дьявольских глубин, и каждое из них для того и сковано у основания ажурной металлической решёткой, чтобы не выскочило, не вырвалось наружу во весь свой немыслимый рост и не пошло чудить, круша всё так тщательно выстроенное, выстраданное и изуродованное людьми. По рельсам, поднятым ввысь на мощных двутавровых опорах, усеянных ржавыми заклёпками, поезда с шипением и воем несутся над улицей, в двух стальных лестничных пролётах над ползущими внизу машинами, над пешеходами, которые научились не вздрагивать и не втягивать с ужасом головы в плечи, а привычно прерывать разговор и молча дожидаться, пока грохочущее и лязгающее чудовище не отъедет подальше, чтобы возобновить его с той же фразы. Над их головами переплетения рельс, проводов, загаженных балок, между которыми шныряют закопчённые голуби – и нет иного неба над ними.
1
Они выходят из метро – усталые, с серыми, затёртыми за день лицами. Прикрывая зажигалку ладошкой от сырого ветра, закуривают и неторопливо бредут домой. Он выбирает миловидную брюнетку лет тридцати в длинном бесформенном дутом пальто и джинсах, заправленных в короткие чёрные полусапожки, пристраивается сзади шагах в десяти и идёт с той же скоростью – не обгоняя, но и стараясь, чтобы между ними никого не было. До него доносит дым её сигареты – он морщится и затаивает дыхание, но продолжает, держа дистанцию, идти следом. Он и сам курильщик, и заядлый, но на улице, когда выходит проветриться вечером после целого дня, проведённого с сигаретой у компьютера, дым раздражает. Обычно, курящих путников он или обходит, или просто сворачивает в другую сторону – ему же всё равно куда идти – он просто гуляет. Но сейчас он терпит – ему нужны именно они, курящие на ходу.
Что? Не было возможности покурить днём? Вряд ли. Она похожа на офисного работника – не секретарша, нет – скорее, что-то бухгалтерское, бумажное, а может, она продавщица в большом магазине – в любом случае, перекуры на работе у неё есть. Скорее всего, накуривается впрок, про запас. У неё дома муж, не одобряющий курение (её курение), дочь - школьница и масса вечерних домашних забот: приготовить, накормить, сделать уроки, выслушать, проникнутся их проблемами, посочувствовать, уложить. Ей, может, и удастся перед сном выскочить на улицу – на лестничной площадке-то уже не покуришь – и, словно выполняя надоевший, но обязательный ритуал, жадно сделать несколько затяжек, мечтая поскорее вернуться и перебить мятным вкусом зубной пасты накопившуюся за день горечь. А, может, и не удастся, и останется только свалиться спать – едва сил помыться хватит.
Она не торопится, не перебегает улицу на красный свет, даже если не видать машин. Пока она стоит у светофора, он догоняет, пристраивается рядом и, скосив глаза, норовит аккуратно сбоку заглянуть в лицо, полуприкрытое опушкой капюшона. Прямой нос, длинные ресницы, маленькая родинка над верхней губой. Она, чуть повернув голову, бросает безразличный взгляд на стоящего рядом, но, опередив это движение, он уже внимательно следит за тем, как красный человечек на табло сменяется грязно белым, и она не заинтересовавшись снова затягивается и шагает вперёд.
Глаз не видно, но я буду думать, что они зелёные. Только не бледные водянисто-зелёные, а изумрудные, глубокие, изнутри которых, отражаясь от невидимых граней, вылетают наружу шаловливые искорки. А зовут её... ну, пусть будет Женя... Женечка... Имя-то какое... круглое, пушистое. У женщины с таким именем должна быть яркая, красивая, полная страсти, любви и увлекательных, радостных событий жизнь. У тебя такая, а Женя? Всё отлично, да? Без монотонного ежедневного труда, без выматывающих, долгих поездок в гремящем метро, без вонючего подъезда, без запаха пота и перегара. Да-да, от Него, который сидит сейчас в майке на тускло освещённой кухне, рядом с раковиной, полной грязной посуды, и ждёт, когда ты придёшь его накормить, – должно пахнуть хорошим лосьоном и упругим чистым телом. И свежие цветы в вазе млеют влажно, и ужин готов, и скатерть постелена, и свечи оплывают длинными нитями в высоких серебряных подсвечниках – весь романтический комплект. Ведь он же всё это обещал – вспомни, Женя! Когда уговорил уйти от первого мужа (где сейчас он, тот первый), когда на руках вынес тебя из ЗАГСА – там и тогда ещё были ЗАГСы – обещал! А потом ещё раз... ну, правда, один только раз, когда дочка родилась – он был так счастлив... и так пьян. А потом всё изменилось... Хорошо ещё, что уехали – там сейчас были бы совсем в дерьме... а так ничего вроде – живёте кое-как. Вон квартиру сняли недавно другую, получше: и недорого, и район чистый, и школа у Машки хорошая. И работа у обоих есть – всё отлично! Он на траке, товар какой-то по магазинам развозит, хорошо зарабатывает, вот только выпивают они там каждый день после смены – ну, шоферня, она везде шоферня. И у тебя работа приличная... и начальник новый вроде ничего оказался... зануда только и придирается по мелочам, и добираться до офиса уж очень долго, и платят мало, а так ничего работа. А Машка вот, по-русски уже почти не говорит. Муж бесится – у самого-то английский никакой – а что ты можешь сделать? Целый день ребёнок в школе – на продлёнку приходится оставлять. Бебиситтер – удовольствие дорогое. Да они все такие – эмигрантские детишки – забывают ненужный язык быстро, понимают, что им тут жить... и нам тут ещё... и ещё... но почему её так мало?! Почему когда только-только разберёшься, что к чему, когда только начинаешь что-то понимать, чувствовать, как она и прошла... А там у них, вон-вон в том окне на первом этаже: зал большой, шторы распахнуты, свет яркий и танцуют... вон они в ярких платьях-колокольчиках кружатся, и музыка такая лёгкая, и мужчины рядом ласковые... ах, как красиво кружатся... и музыка, музыка-то какая... почему ты не там, Женя?
Замедлила шаг, сигарета потухла – ты уже пришла? Женя, подожди – я же ещё не дослушал, не договорил... Не бросай меня одного!.. Подожди!.. Сучка... Все вы... Та тоже курила на ходу...
Выронила окурок в раскисший снег обочины, свернула в проулок, хлопнула входная дверь. Четырёхэтажный, краснокирпичный дом без лифта – он не заходя представил кислый запах, затоптанный холл со стёртым кафельным полом, мутный свет, растекающийся из пыльных коридорных плафонов, возню за соседскими дверями.
2
Медленно, осторожно пересекая нерасчищенные от снега участки тротуара, вернулся к метро. Один шнурок развязался и намок в пропитанной солью грязной жиже. Неуклюже присев, заледеневшими сразу пальцами, с отвращением затянул его, поискал по сторонам, обо что бы вытереть руки, не нашёл и, брезгливо отряхнув, засунул в карманы куртки. Обкусанный заусениц на большом пальце сразу защипало от холода и соли, захотелось сунуть его в рот. Ещё не поздно, не темно хоть и зима, январь – нью-йоркский тёплый январь: влажный, иногда снежный, редко морозный, но даже когда морозный – всё равно влажный. Сырой ветер забирался под полы короткой куртки, и он с неудовольствием подумал, что забыл намотать под рубашку старый шерстяной шарф – проверенное домашнее средство, и теперь вечером, а особенно завтра с утра будет ныть поясница. Похлопал себя по карманам в поисках сигарет – вспомнил, что нарочно не берет их на прогулку, и чертыхнулся. В ожидании следующего поезда он сделал вид, что рассматривает витрину углового магазина, но к моменту, когда подошёл состав, так и не понял, чем тот торгует. Через опущенные решётчатые жалюзи с крупной ячейкой виднелись вырезанные из плакатов выцветшие изображения счастливых родителей, подкидывающих в воздух пухлого, улыбающегося взрослой, все понимающей улыбкой, младенца.
Поезд оказался со стороны Брайтона, и он, снова вернувшись в роль, придирчиво осматривал выходящих. Нет – не то... и это не то... а этот тип я уже знаю хорошо – мимо-мимо, крепкие, горластые кишинёвские и одесские дамы, мимо – не то чтобы не интересно – просто уже знакомы – ваши истории уже написаны.
Выбрал... Лет под пятьдесят, может, чуть больше, блондинка, тщательно покрашена, чтобы не пробивалась седина у корней волос. Элегантное светлое кашемировое пальто, юбка, сапожки на каблуке. Закуривает жадно, делая первую глубокую затяжку – задержав, с силой выдыхает.
Он идёт снова чуть позади – на этот раз получилось, что с наветренной стороны – ветер в спину, так что дым от её сигареты до него не долетает.
...сильные, хваткие, не добравшие, как они считают, многого в жизни. Они стараются «выглядеть», ухоженны, всегда со вкусом одеты и жутко хотят... Хотят наверстать те ночи, когда нужно было сдерживать себя, сдавливать крик, рвущийся изнутри, не застонать сладко, чтобы не разбудить сопящего в той же комнате ребёнка, чтобы не потревожить родителей, бабушек, спящих за занавеской. Тревожно считать дни до месячных – а не залетела ли? Зато сейчас бояться нечего! Можно полностью раскрепоститься, расслабиться, пуститься «во все тяжкие». Можно, если хватит смелости перебороть привитое, а вовсе не врождённое ханжество и перепробовать все запретные когда-то плоды. Страшновато – но как сладко и заманчиво подсасывает внизу живота, когда думаешь об этом. Сколько упущено... а ведь могла бы с ним... о нём такое рассказывали... а этот, помнишь, на пляже, как он на тебя смотрел, когда вы отдыхали с подругами в Сочи, без мужей, – какой красавец был. А втроём попробовать? Два жестоких, активных самца и ты одна, такая покорная? А втроём, но с ней? А вдвоём с девушкой, хорошо бы с молоденькой, да где же её возьмёшь? Всё, всё, что снилось, что мерещилось в полудрёме мучительных, неудовлетворённых ночей, когда быстро кончивший муж спит, отвернувшись к стенке. Всё, виденное когда-то в затёртой, дрожащей, расплывчатой третьей копии запретной порнухи – на просмотрах у соседей, на только появившихся видиках – стыдливо охая, притворно ужасаясь и отворачиваясь. А что сейчас-то терять? Время получать, приобретать и пробовать. Пробовать запретные плоды, надкусывать всё подряд. Не понравится – выплюнем и пойдём дальше, но галочку поставим. Время-то идёт! Крутится стрелка этого мерзкого счётчика, отсчитывающего морщины, геморроидальные шишки, ненужные сантиметры и лишние килограммы, выпирающие почему-то там, где им хочется, а не там где они нужны! Ну почему они откладываются не на ягодицах, превращая их в ту, такую желанную «бразильскую задницу», а выше, на талии, придавая фигуре мужественную квадратность? Будьте вы прокляты, возрастной метаболизм и менопауза! По отдельности с вами можно бороться, но вместе вы – это часы на тренажёре, голодные обмороки и тихие ночные рыдания, так, чтоб он, сволочь такая, забывший давно, что нужно делать с тем, что там у него между ног, и громко храпящий рядом, – не проснулся.
Замужем? Конечно. Вторично. Первого оставила ещё там, в прошлой жизни – в России. В память о нём остался сын – взрослый уже парень, женат, вот-вот внуки появятся. Не хочется, конечно, переходить в разряд бабушек, но с другой стороны – моложавая бабушка – тоже неплохой имидж. И работа хорошая, хоть и поднадоевшая изрядно – что-то связанное с финансами: менеджер, финансист, но не рядовой – руководитель группы, например. И зарплата соответственная – даже выше, чем у мужа.
И зовут тебя... наверно, Женя. Да, конечно, Женя! Вот только идёшь ты сейчас, Женечка, не с работы. Ты взяла сегодня, в пятницу, на полдня отгул и поехала к другу – вот почему так довольно и расслаблено покуриваешь на ходу, вот почему так не торопясь бредёшь, и лёгкая, загадочная улыбка время от времени проскальзывает по аккуратно подведённым губам. Думаешь, что у тебя всё хорошо, да? Что ты всё любишь делать тщательно и неторопливо, что спланировала свою жизнь и всё идёт по плану? Только вот если б знала ты, что на самом деле думает твой любовник о тебе и этой твоей неторопливости – он же прилично моложе тебя, горячий, быстрый, и только делает вид, что не знает твоего возраста... А что думает муж? В те редкие вечера, когда ему хочется любви, а ты торчишь в ванной по сорок минут – зубки надраиваешь, морщины разглаживаешь, а он лежит в кровати и злобой наливается. У него уже давно вся кровь от члена к мозгу прилила, и уже вместо секса хочется ему так ласково спросить, когда ты, наконец, выйдешь: Ну что, милая, зубки начистила? А как улыбнёшься в ответ, так и хрясть без замаха, с оттяжкой в твои белые, блестящие, наполированные... И красить волосы приходится всё чаще, да и подтяжку следующую пора уже сделать – а то вот мальчик твой, пятничный, на шею, где складочки дряблые собираются, поглядывать стал. Да и его самого уже пора сменить – наглеет ведь. На небольшие подарки к праздникам уже недовольно коситься начал. Про свой близящийся день рождения уже несколько раз с нажимом упомянул, а сам только цветами отделывается – знает ведь, сучок, что всё равно они у него в квартире останутся – не потащишь же ты их домой. А он потом их другой бабе подарит. И по утрам вставать всё тяжелее. Вырвать себя из сна, из сумеречного мира полузабытья, в который и попадаешь-то только с помощью снотворного – с каждым годом становится всё трудней.
Ну, конечно, – дорогой кондоминиум: новенький, шесть этажей с охраной, лифтом и с подземным гаражом. Стой, погоди, не выбрасывай сигарету, у меня есть ещё, что тебе сказать, ты... ты... да у меня жена бывшая, такая же точно... тоже, наверно, курит сейчас где-то на улице... Дрянь...
Щёлкнула пальцами наманикюренными, выстрелила окурком на мостовую. Портье мордатый за стойкой здоровается вежливо, протягивает пачку писем, сальными глазками ощупывает, улыбается.
3
Стемнело, лиц выходящих не различить. Только на долю секунды, пока прикуривают, огонь выхватывает из тьмы отдельные детали: прищуренный глаз, губы, мягко сдавившие фильтр сигареты, размытый, колеблющийся профиль. Миг, вспышка – и все вновь исчезает в полумраке едва освещённой улицы. Пора домой. Хочется в туалет, замёрз, нагулялся – или простата уже шалит? Через два квартала у него внезапно появилось ощущение, что за ним кто-то идёт, не отставая, держась позади шагах в десяти. Щекочущее чувство, что кто-то смотрит в спину – словно несёшь мишень между лопаток. Пройдя ещё немного, не выдержал и резко оглянулся – никого. Улица пуста. Легче не стало. Чувство, что за ним наблюдают, изучают через прорезь прицела, через окуляр микроскопа, не отпускало. Жутко хотелось побежать, заметаться, запетлять зайцем, уводя охотника от своей норы. С трудом взял себя в руки. Нервы ни к чёрту.
У дверей квартиры долго нашаривает нужный ключ. Замерзшие пальцы не слушаются, и тот никак не попадает в щель замка. В квартире холодно и накурено – перед выходом приоткрыл окно, чтоб проветрить, но застоявшийся табачный запах не исчез, а вот тепло выдуло. Снял ботинки – ноги были мокрые. Чертыхнувшись, снял и носки, бросил их тут же в прихожей. Сунул ноги в растоптанные тапки и прошёл, не снимая куртки, на кухню – поставить чайник. Он давно уже жил на кухне – только на ночь уходил в спальню, да и то не всегда – часто засыпал на незастеленном диване в гостиной, выронив книгу и не выключив свет. На кухне было теплее, сюда он перетащил компьютер и единственное кресло, но основной причиной было, что тут он позволял себе курить – никчёмный самообман – кухня была частью гостиной, и быстро пропахла вся квартира. Гора посуды в раковине. Книжный развал на столике возле дивана. Не застеленная уже месяц кровать – пора поменять, сдать бельё в стирку, перегоревшая лампочка в коридоре. Есть не хотелось, да и нечего – готового в холодильнике нет (не безденежье – на еду хватает – просто лень). Размораживать и варить последний кусок заиндевевшей курицы – долго, но закусить чем-то надо – хочется выпить, продрог. Вспомнил про коньяк, оставшийся с Нового Года. Хорошо отпраздновал – оливье и селёдку под шубой купил в магазине; посмотрел, конечно, «Иронию судьбы» – вот за ночь почти полбутылки и уговорил. А сейчас пойдёт и так, без закуски. Налил, закурил, включил компьютер, согрелся.
Ну, что, Женечки, что, сучки, – пожалте в гости. Сами, без мужиков. Расскажите, хорошо ли вам с вашими новыми мужьями? Счастливы? И не надо мне врать – я ведь знаю ваши жизни, Женечки вы мои милые. Хреновые у вас дела, что бы вы там себе и мне ни врали. Выдумали вы себе свои жизни, а я вот вам придумал другие. Вы сочиняли себе сказку – и все одну и ту же, только платья разные были у ваших Золушек, а Принцы всё те же. Вы вырвали у жизни второй шанс, а к полуночи все равно не успели. И оказалась ваша Золушка снова с тыквой вместо кареты и в одном рваном башмаке. Я же вижу это – я же не просто так хожу за вами!
Кода
Где там сейчас, моя Женечка? Под каким следующим мужем? Женя, если бы ты не ушла тогда, я бы сочинил твою жизнь лучше, интереснее, ярче. В ней не было бы затхлых подъездов и утренней тоски, унылой работы и бессмысленных пустых вечеров, старости и ощущения напрасно прошедшей жизни. Всё было бы иначе! Ты была бы счастлива! Что ты выиграла уйдя? Женя... Женечка, моя... Дрянь, курящая на ходу. Ты выдумала себе свою судьбу и сломала мою – и что теперь? Я придумываю твою историю, а кто-то...
Эй, ты! Ты, кто сочиняет мою жизнь! Выходи! Покажись! Что ты, сволочь, понаписал?!
Добавить комментарий