[Окончание. Начало в № 19 (54) от 07 октября 2005 ].
Вот и все. Теперь Галя ездила на работу одна, но думала о Роне постоянно. Дура! Продинамила она его. А собственно, кто кого продинамил? Он вырос в Америке в эпоху сексуальной революции, крутил любовь в больших машинах на сиденьях, обитых шелком и кожей, а ее никакие революции не коснулись. Рано вышла замуж, мужу никогда не изменяла. Не иметь любовника в 37 то же самое, что быть девственницей в 17. Должен же он понимать! “Кама сутра”, как там, десять стадий любви, последняя — смерть. Дожила! Какая у нее стадия? Девятая? Во всяком случае, на работу идти она не в состоянии. Не хочется открывать глаза, шевелиться. Да, сильна, как смерть. Жестока, как ад? Но ревности, к жене, например, у нее нет. Уставшей от напряжения, Гале хочется, чтобы Рон просто держал ее на коленях, укачивал, как в детстве отец, а больше ничего не надо. Просто почувствовать себя защищенной, любимой, единственной.
Огонь разлит по всему телу и кружит голову. Галя идет в душ и долго стоит под водой, легонько покачиваясь, но это не приносит облегчения. Она делает воду все горячее и горячее, пока не выскакивает из душа как ошпаренная. Это приводит ее в чувство. Она начинает вынимать чистую посуду из мойки, поливает цветы, складывает постиранное белье, и привычная бездумная монотонность постепенно возвращает ее к жизни.
Одиночество усугубляло ее одержимость, мысли о Роне, казалось, совсем не покидали ее. Хоть бы приснился, что ли, — было бы легче. Но Рон не снился ей никогда. Только когда в цеху был аврал, и Галя вместе со всеми металась между заводом и короткими летучками в R&D 7 , где на ходу принимались решения, что делать дальше, она поймала себя на том, что впервые за долгое время несколько часов не вспомнила о нем ни разу. А ночью приснился концертный зал, они с Роном сидят по разные стороны от прохода. Она нарядная, а Рон одет в шорты и пеструю, кричащей расцветки рубашку с коротким рукавом. Рон улыбается ей жалкой улыбкой. Они оказываются в проходе, и Рон подходит к ней, но Миша берет ее за руку и поднимает, выжимая на одной руке, как в шагаловской “Прогулке”.
Через две недели провожали Фрэнка. Гале сказали, что Рона тоже пригласили. Встречают его криком, шутками, он тоже не остается в долгу. Галя не участвует о общем гомоне, но замечает, что Рон следит за ней взглядом. Улучив момент, он садится рядом с Галей, смотрит своими желтыми глазами, излучает электричество, как и раньше. У Гали новая прическа, новые сережки. Он все замечает — и новый свитер, и новую юбку. Так приятно, что он все это видит! Ведь и прическа, и свитер, и сережки — это все она, это о ней говорит он ласково и с интересом.
Галя ушла, не дожидаясь конца вечера — конец неблизкий, зимой в темноте вести тяжело. Честно говоря, она надеялась, что Рон тоже уйдет, предложит остановиться где-нибудь по дороге, она пересядет к нему в машину... Теперь она не будет такой дурой. Но он только вышел ее проводить. Когда она потянулась за пальто у вешалки, он взял ее сзади за талию, делая вид, что хочет поднять. “Помочь?” Вышли на улицу к машине, у нее кружилась голова. “Я скучаю по тебе”, — сказал Рон своим глуховатым голосом и обнял ее. Губы расплавились, растворились, и в них исчезла, растворилась она сама.
На следующий день она позвонила ему на работу и сказала, что хочет его видеть. “Э-э, нет. Когда ты рядом, мне трудно себя контролировать, но когда ты далеко, я в безопасности”. Зачем же он говорил, что скучает?! Его голос, воспоминания о вчерашней встрече сводили ее с ума. Почему она не может так легко держать себя в руках?..
* * *
В январе Миша собрался в командировку в Европу на несколько недель, и Галя решила одна поехать в Канкун, отдохнуть и развеяться. На работе ехидно подмигивают, но она спокойно объясняет ситуацию, и, кажется, ей верят. Она понемногу начинает приходить в себя. И вдруг на работе звонок: Рон! Опять его голос выбивает из колеи. Он говорит, что у них в компании была сегодня группа школьников из Москвы, и это напомнило ему о Гале. Как Майкл? Как Мэрилин? Мэрилин поехала к сыну, там родился ребенок, но это в городке, где живет ее бывший муж, и Рон туда не ездит.
— Как ты?
— Я еду в Канкун. А ты как?
Напряженное молчание. Оба думают об одном и том же.
— Знаешь, — говорит Рон, — Фрэнк собирается в Мексику на тур для рыболовов. Я скажу Мэрилин, что поеду с ним.
— Но ты же не любишь рыбалку!
— Но я с ним и не поеду!
— А что она подумает?
— Все, с кем она общается, так любят ловить рыбу, что ее это не удивит. Где и когда ты собираешься быть?
Галя машинально отвечает, еще не вполне осознавая, что происходит.
Из суеверия они решили до отъезда не встречаться. На Новый год Галя съездила повидаться с Мишей и сыном. Слава богу, Миша был так занят, что не заметил ее состояния. Сын был увлечен новой жизнью и новыми друзьями. Он собирался остаться в Бостоне работать во время каникул.
Пока Галя дожидалась отъезда, все внутри у нее перегорело. Она почти ничего не чувствовала, когда паковалась и ехала в аэропорт. Но когда увидела по приезде толпу таксистов в пестрых рубашках, пальмы, а по дороге в отель деревья, кроны которых были подстрижены в форме животных, жизнь стала возвращаться к ней. Скорей в номер, переодеться и на пляж. Для Гали, прожившей несколько лет на юге, море — это счастье. А здесь еще и песок, не галька. Ходить по песку у моря — это совсем не то, что ходить по земле: он обволакивает ступни, холодит или греет, ласкает их, принимает их форму. Галя идет вдоль пляжа, впитывая всем телом влажный юкатанский бриз. Фигура у нее без излишеств, женственная, благодаря нежной удлиненности силуэта. И лицо, тоже чуть удлиненное и без излишеств. Нос — завершающий штрих, который выдает в обладательнице лица простушку, кокетку, стерву, умницу. У Гали нос прямой, чуть великоват для нее и делает ее лицо интеллигентным, вызывающим доверие. Зато природа с избытком отыгралась на ее волосах: густые, длинные, вьющиеся “мелким бесом”, обычно такие состригают или выпрямляют, но Галя не мешает им буйствовать. Волосы отливают золотом и медью, но не рыжие, и кожа без веснушек, не боится солнца, ровно ложащийся золотистый загар оттеняет зелень глаз.
Галя идет по утрамбованному водой влажному, прохладному песку, на котором почти не отпечатываются следы ее легкого тела. Вот ноги начинают увязать в кашеобразном песке, под которым стоит невидимый слой воды; вода, нагреваясь, проступает дыханием, образуя на поверхности крупные поры. Он сменяется мелким, сыпучим сухим песком. Если идти по нему, сильно давя вперед пятками, песок начинает петь, как будто легко касаешься смычком самой тонкой струны. Горячие лучи и прохладные струи воздуха разливали по телу блаженное тепло, кружили голову беспричинным счастьем. Ее пронизывала полнота бытия, обостренное ожидание чуда. Былое волнение сменилось беспечностью, томление — предвкушением. Кажется, она никогда еще не ощущала себя такой живой. Она могла быть умной, глупой, серьезной, веселой, не думать о приличиях — все было впору, в жилу, ко двору. Завтра приедет Рон. Господи, когда это кончится? Она не может больше ждать!
Наутро прогулка по пляжу немного отвлекает ее, но она торопится обратно в номер. В который раз представляет себе, как все будет. Стук в дверь. Она бросается ему на шею. Он заходит в ванную, она ждет, сидя на спинке дивана. Рон подходит к дивану, становится коленями на сиденье. Она обнимает его руками и коленями...
Галя встает. Занавеска колышется, балкон открыт, ветер освежает горящее лицо. На Гале черный с розами прозрачный халатик, под которым матово мерцает кожа. Солнце, пробиваясь сквозь деревянные жалюзи, начертило теплые светлые полоски на Галином теле. Стук в дверь — и кровь бросается в голову, ноги становятся ватными. Галя идет, как сомнамбула, чуть помедлив, открывает — и ничего больше не помнит. О, откуда ты так хорошо знаешь мое тело? Ты все угадал, сделал все, как мне хочется, хотя до твоего прикосновения я даже не знала, что я этого хочу...
Рон все время спрашивает: чего ты хочешь? Гале нравится, что он спрашивает, нравится отвечать: хочу. И они идут куда-нибудь — или никуда не идут, оставаясь в своем пятизвездочном шалаше, ставшем их временным раем. Иногда заказывают еду в номер и едят на балконе, глядя на неправдоподобно синий, как на клеенчатых ковриках с лебедями, океан и тропический сад. По утрам их будят голоса павлинов в саду.
Когда-то Миша спрашивал ее, чего она хочет. И она неизменно отвечала: “А ты?” А теперь у Рона не спрашивает, говорит: “Я хочу...” Вспомнилось, как они с Мишей шли вечером по освещенной летней улице, люди сидели за столиками, потягивая вино. Это создавало атмосферу радостной лени, неспешного праздника, было тепло и безветренно, и Гале так захотелось посидеть с бокалом вина среди этих веселых, беспечных людей. Но Миша отказался, сказав, что ничего не хочет, а через несколько минут купил себе мороженое в Хаген-Даз и стал его есть на ходу. Во время их недавней поездки в Париж говорил: “Я приехал не есть, а смотреть”, вечером же приканчивал ее совершенно несъедобную порцию, купленную в какой-нибудь забегаловке. Галю это расстраивало до слез. Ей так хотелось остановиться, замедлить вечный бег, насладиться минутой, часом, днем, прожитыми без цели, просто для удовольствия.
На четвертый день Рон с Галей вышли позавтракать в ресторанчике напротив отеля, расположенном на дебаркадере, пришвартованном к берегу лагуны. Они сидели у воды и кормили рыб, подплывающих жадными стаями. Гале захотелось поехать куда-нибудь поплавать с маской — здесь ведь есть замечательные места. Вернувшись в отель, они узнали, что еще не поздно присоединиться к сегодняшней экскурсии, но решили, что хотят быть одни, а в группе даже незнакомых людей это будет невозможно. Они поедут на такси, а потом на автобусе.
Приехав в Шел-Ха, сначала пошли гулять по тропинкам, проложенным в джунглях для туристов. Мексиканские джунгли, густые и низкорослые, отличались от северных лесов, как короткие коренастые мексиканцы от стройных, белокожих северян, и кишели игуанами, как северные леса муравьями. Кричали сидящие на деревьях красные попугаи. Игуаны грелись на солнышке на камнях или перебегали дорогу, некоторые имели довольно внушительные размеры и свирепый вид. Стало жарко. Рон с Галей взяли напрокат маски, трубки и ласты и поплыли по одному из рукавов дельты в сторону океана. Галя любила воду, могла плавать часами. В этом удивительном водном мире, где чистая речная вода соединялась с соленой водой океана, жили удивительные рыбы. Попадались большие, почти в метр длиной, темно-зеленые с винно-красным и синим. Эти плавали в одиночку, а маленькие рыбки, яркой окраски, ходили косяками. Иногда рыбы проплывали совсем рядом, но никак не удавалось коснуться их рукой, в последний момент они, вильнув или внезапно рванув вперед, ускользали. И они сами были, как большие рыбы в этой живой воде, плывшие рядом, но искавшие, а не избегавшие прикосновений.
По дороге к прибрежным дюнам Галя шла позади, глядя на чуть отяжелевшую в талии фигуру Рона, его стройные, сильные ноги. Возвращаться в отель не хотелось. Рон обернулся, посмотрел на нее своими медовыми глазами и легонько прижал к себе.
— Хочешь остаться?
— Да!
На пляже Рон заговорил по-испански с хипповатого вида компанией. Оказалось, что ребята знали английский, двое были из Америки. Буддист Артуро оказался совладельцем недавно построенных маленьких вилл, расположенных недалеко от Тулума. Он рассказал, что ночью на пляже хиппи будут жечь костер, посоветовал, где можно вкусно поесть, безопасно для здоровья и вдали от заполненных туристами и местным кичем заведений на территории парка.
В ресторане песчаный прохладный пол. Они заказали местное вино и свежую рыбу, которую прямо при них положили в глиняную печь. Почувствовав на себе взгляд, Галя обернулась и встретилась глазами с большим синим попугаем, который, перевернувшись вверх ногами на веревке, внимательно смотрел на нее. “Орензо!” — окликнул попугая хозяин. Он подошел и протянул руку, на которую Орензо тут же перебрался. Хозяин поднес попугая Гале: “Не бойся!” Галя протянула руку, и Орензо ловко пересел, ухватив ее за палец. Теплые лапы птицы оказались неожиданно мягкими и нежными.
Большая раздвижная стеклянная дверь домика отеля, принадлежавшего Артуро, ведет на патио, вдали за пальмами и кустарником — море, пляж. Снова они по-настоящему вдвоем. Темнеет, но они не зажигают света. Вечером звонок: Артуро напоминает им про костер. Это недалеко отсюда, на диком пляже. Лучше туда подъехать на машине, их могут подвести. Галя надевает длинную юбку и мексиканское ожерелье и сережки, которые подарил ей Рон. Он смотрит на нее восхищенно и немножко грустно, в улыбке снова появилось что-то жалкое. Галя понимает — он уже начал думать о предстоящем отъезде. А она не хочет сейчас ни о чем думать. Ей хорошо с ним, экзотика вокруг будоражит, впереди день и целых две ночи. Костер уже зажгли, люди вокруг сидят, танцуют, поют, пьют, едят, играют на гитарах и тамтамах. Искры, как светлячки, снуют на фоне неба, где среди звезд большими светляками вспыхивают огни спутников и самолетов. Галя и Рон отходят подальше от толпы, молча бродят, обнявшись, по кромке воды и ложатся на остывший песок.
Похоже, празднество у костра начинает стихать, и они возвращаются к догорающему костру, чтобы найти попутчиков в отель. Проснувшись ночью, Галя обнаружила, что Рон не спит. “Быть с тобой, а потом ты будешь возвращаться к мужу... Для меня это было бы невыносимо”, — вспоминает она. “Ты не жалеешь?” Он молчит. Потом, глухо: “Ты же не хочешь ничего менять”. Да, она так решила, но не надо, не надо сейчас об этом думать. Она прижимается к нему со всей нежностью, растопленной им в ее душе.
Просыпаются они рано и идут к морю. Утро вечера мудренее, и черные мысли Рона, кажется, ушли вместе с ночью. На море полный штиль, и они последний раз купаются вместе. После завтрака автобус-подкидыш подвозит их в Тулум, развалины города-крепости. Удивительный покой царит здесь, как будто время остановилось. Небо, камни, океан, скудная растительность и клочок песка между скалами у воды — кажется, все это было и будет всегда. Да, камни в чем-то счастливей людей. Галя смотрит на часы: “Пора”.
В последний вечер в Канкуне она предлагает Рону поехать в ресторан. Честно говоря, она боится его настроения, накатывающей меланхолии и хочет ненадолго увести его из номера. Они сидят, Рон сжимает Галины руки, впитывают друг друга глазами с полнотой обреченности. Три мексиканца в сомбреро подходят к столику с гитарами и играют мелодию, которую Галя слышала еще в России: “В шумном городе мы встретились весной, до утра не расставались мы с тобой, сколько раз с тобой прощались и обратно возвращались, чтобы снова все начать...” Песня звучит на непонятном языке, не обещая возврата.
* * *
Утром Рон улетел, Галин рейс позже. Последний раз она идет по пляжу. Отплывает от берега и долго качается на волнах, подставив лицо солнцу. Была у Гали подруга, которая говорила: “У Галины все сбылось на сто процентов!” Ну, на восемьдесят, отшутилась тогда Галя. Смешно! Приблизительное счастье? Что ж, если с Мишей — 80% возможного, значит, Рон — из тех самых недостающих 20%? Была когда-то в молодости страсть, но ведь невозможно всю жизнь прожить на таком накале. Если на смену страсти приходит нежность — любовь спасена. Страсть — вулкан, нежность — живая вода любви. Чувство неутоленной страсти проходит, неутоленной нежности — никогда. Галя быстро идет к отелю. “В последний раз я окунусь и побегу, волос не осушив. Закончен час воскресный мой, каникулы души, — вспоминается песня. — Прощай, безделье и тепло, нас ждет зима, зима...”
Во время полета домой Галя увидела в окно самолета кольцо радуги на фоне облака, а внутри кольца, как в раме, тень самолета. Она хотела разбудить соседа, чтобы и он посмотрел, но передумала. Ощущение чуда не покидало ее до самого дома. “Забудут солнца поцелуи, ласки волн тела. Прощайте, гроты, крабы, мидии, медузы, нас зовут дела...”
Не успела она войти в дом, как зазвонил телефон.
— Ты соскучилась? — спросил Миша.
— Да, — соврала она, жалея его, и машинально добавила:
— А ты?
— А я нет! Очень много было работы.
“Забудут солнца поцелуи, ласки волн тела... Солнца поцелуи... Ласки волн...”
Добавить комментарий