На этот раз крабы запеклись как надо. Отстраняясь от жара, Майк пошарил палкой в костре и выкатил оттуда тусклый, присыпанный пеплом панцирь. Фуи, стоявший сбоку, немедленно положил рядом заранее приготовленный пальмовый лист, и краба перекатили на него. Майк, наклонив голову, некоторое время смотрел на дымящийся панцирь и сиротливо торчащую сбоку, одинокую распахнутую клешню. Рядом послышалось какое-то привизгивание, и Майк исподлобья, не поворачивая головы, взглянул вбок. Фуи переминался с ноги на ногу, вытянув шею, и захлебывался слюной, капавшей на песок. Майк отвел взгляд. Фуи протянул дрожащую руку к крабу и отдернул ее. Потом протянул еще раз и, поскуливая, уставился на Майка.
– Подожди, – сказал тот. – Сколько раз я говорил вам, что сперва нужно посолить пищу, а потом уже есть ее. Где соль?
Грубо выдолбленная каменная чашечка с морской водой находилась за спиной у Мура. Мур быстро подполз на четвереньках к костру и вылил содержимое чашки на почерневший, дымящийся пальмовый лист. Майк, морщась, отломил крабовую клешню и макнул ее в воду. Клешня хрустнула. Медленно высасывая белое мясо, он разломил панцирь и, потерев куски о мокрый пальмовый лист, раздал их сидевшим вокруг костра.
– Вот так. Теперь ешьте.
Некоторое время не было слышно ничего, кроме чавканья и шума прибоя. Майк съел клешню, обсосал кусочек панциря, закусил поджаренными кореньями, но остался голодным.
– Великан, – проскрипел голос Мура. – Зачем нам нужно есть соль? Она невкусная. Предки не ели соли. Я не рыба…
Майк вздохнул и, отодвинувшись от угасавшего костра в тень пальмы, прилег на спину. Закинул руки за голову, прищурясь, посмотрел сквозь ажурное сплетение лиан на ярко–синее небо и скучно ответил:
– Я – колдун. Так?
– Ты – великий колдун, вот оно как! – торопливо произнес Фуи и огляделся по сторонам – все ли слышали, что он сказал это первым.
– Я колдун, – как бы не слыша его, продолжал Майк, – и великие предки поведали мне во сне, что люди, не посыпающие… не поливающие пищу солью, не будут расти. Они останутся такими же маленькими, как вы сейчас, а дети их будут еще меньше, а внуки – еще ниже, чем дети. И глупее. И на шее у глупых маленьких людей будет расти мешок, как у обезьяны-ревуна. А потом…
– Потом глупые маленькие люди с мешком на шее не смогут делать детей, – захлебываясь словами, поспешил вставить Фуи. – И род людской угаснет, как солнце на закате.
Урок был выучен хорошо. Все закивали головами. Все, кроме Мура.
Майк полежал еще немного. Становилось жарко. Бриз, дувший с океана, не приносил прохлады. Глухо ревел прибой. Волны плотного, горячего, насыщенного солью воздуха обдували голые бронзовые тела. Насытившиеся, лежавшие вповалку вокруг костра, кто на спине, кто ничком, люди начинали дремать. Майк заворочался, перевернулся на живот. Между пальцами руки ветер выдувал песчинки. Маленький жучок, сопротивляясь силе ветра, упорно пытался вскарабкаться на палец, но все время срывался. Майк дунул – жучок откатился в сторону. Майк посмотрел вдаль. Ветки кокосовой пальмы раскачивались над ним, то открывая солнцу, то закрывая покрасневшие волосатые ноги. Майк передвинулся подальше в тень.
Перед ним тянулась вдоль берега широкая полоса пляжа. Ослепительно белый, мелкий песок отсвечивал на солнце так, что все время приходилось прикрывать глаза, иначе они начинали слезиться. Майк машинально потянул руку к поясу, потом, спохватившись, отдернул ее. Черные очки они тоже у него украли. Никакими угрозами, просьбами, обещаниями, мольбами невозможно было получить у них назад то, что они уносили. Уносили же они все то, что плохо лежало. Попробуй сохрани от них что–нибудь, если здесь нет камеры хранения… или какого-нибудь чемодана… такого тяжелого, чтобы они не смогли его поднять и утащить. Может быть, стоит все-таки сшить из шкур сумку, вложить в нее то, что у него еще осталось, потом набить сумку камнями и спрятать. Где спрятать? Где и что тут можно спрятать?.. Ночью уйти на другой конец острова и закопать… А потом каждый день по пять раз бегать туда, прячась в зарослях, пугливо вздрагивая от каждого шороха, и проверять – нашли? не нашли? Да и не спрячешь от них ничего, недаром самоназвание этих питекантропов – Следопыты… Почему – питекантропов? Синантропов… чего я ругаюсь, вяло подумал он. – Они – люди разумные… разумные воры. Мысли начинали путаться, головой он кивал все ниже и ниже, в конце концов пристроил лицо между ладонями и уснул. В четверти мили от становища мерно дышал океан.
…Первым проснулся Фуи. Переход от сновидений к бодрствованию был мгновенным. Маленький человечек долю секунды прислушивался к шорохам леса, одновременно втягивая насыщенный ароматами воздух широкими ноздрями плоского носа, потом резко сел. За время сна песок остыл под его телом, это было приятное ощущение. Фуи взглянул на небо, перевел взгляд на берег. Огромное багровое солнце нависало над самым горизонтом. Быстро перебирая руками, он бесшумно пробежался на четвереньках, скользнул к торчащим из земли могучим корням пальмы, под которой спал Великан, оглядел его и так же неслышно вернулся обратно.
– Спит еще, – сообщил он Муру, лежавшему навзничь, с закрытыми глазами.
– Хорошо, – отрывисто сказал Мур и приоткрыл левый глаз. Потом рывком сел. Бросил взгляд на угасший костер, на спящего Великана, взглянул на небо. До вечерней еды оставалось еще время. Наверное, бабы уже все приготовили… Утром мы выловили трех черепах, а Гор поймал какую-то необыкновенную ящерицу. Надо посмотреть, что за ящерица. Гор в последнее время вообще вызывающе себя ведет. Хвастает, что и то он достал, и это он умеет, и вообще много чего знает. Великан его, значит, научил. Этот дурак думает, что если он ходит, отвесив челюсть, за этим белым богом и подбирает то, что вечно вываливается у того из мешка и из-за пояса набедренной повязки, так ему, значит, все можно. Ишь ты, еще один бог нам на голову. Ну, ладно.
– Разбуди, – коротко сказал он Фуи.
Тот на четвереньках добежал до спящего и потормошил сморщенной ладошкой за голое плечо. В последний момент, как всегда, отдернул руку. О коже Великана в стойбище ходили упорные слухи, что если Великан и не бог, то все равно наверняка колдун, необычный такой, ненормальный, не может быть у людей такой белой кожи, неестественно это, а про рост уже и говорить нечего. Черная Сколопендра, сестра Великановой бабы, всем уши прожужжала, гордясь родством, что два поколения назад спустился Великан со священной горы, и духи предков схватили его и кипятили на костре в трех водах, вот нормальная шкура с него и сошла, стал он белым, как рыба из глубин. Тогда духам ничего не оставалось, как вручить ему костяной посох, и стал Великан – колдун.
…Да какой он колдун – ходит, все теряет, бормочет что-то под нос, да так жалобно… И ничего из того, что роняет, найти потом не может. Ну, как ребенок. Даже жалко его временами становится. А туда же – учит. Всех учит. И меня учит, и Гора, и Мура, и даже бабу свою учит. Бабу-то зачем учить? И чему учит, спрашивается? Соль жрать. Про звезды рассказывает. Я ночью послушал-послушал раз, голову закинул, как он, на небо посмотрел, – а у него слезы на глазах; тьфу ты, я испугался, страшно, оказывается, на звезды ночью смотреть, когда это чудище рядом воет, еще и баба его подвывает, дура, и Гор с ней, – я в пещеру и ускакал… Не-ет, прав Мур, ох, прав.
Майк шел с охотниками краем берега. Жара давно спала. Море наползало на босые ступни, приятно холодило. Сзади оставались фосфоресцирующие, быстро гаснущие следы. Следопыты шли быстро, молча, целеустремленно. Фуи тащил сзади полную охапку испеченных крабов, временами жонглировал ими, что-то напевал тихо. Я бы так не сумел, подумал Майк. У меня бы они все повывалились, я бы ползал за ними, собирал… а они все стояли рядом, терпеливо дожидаясь меня, и на лицах ничего прочесть было бы нельзя. А может, мне положено, подумал он с фальшивым воодушевлением. Может, я колдую, когда ноша у меня падает из рук… Часть колдовской церемонии. Да. А им невдомек. Э-э-э…
Вдруг он сообразил, что они продолжают идти прямо, вместо того чтобы давно свернуть направо, под завесу береговых деревьев. Далеко впереди слышен был лай морских львов. Лежбище, значит, уже через полчаса ходьбы…
– Э-э-э! Стой! Забыли, что помолиться надо?! Куда…
Молча, как по команде, орда повернула в сторону леса и стала карабкаться по отлогому берегу. Он пошел следом. Охотники были ростом ему по пояс, и иногда ему казалось, что это дети. Он вспомнил, что сперва и вел себя с ними соответственно, пытался учить, говорил снисходительно, закрывал на многое глаза, и слишком поздно понял, что это было большой ошибкой. В последнее время ему казалось, что он чувствует какое-то странное отчуждение племени по отношению к себе. Что он сделал не так? Конечно, великому колдуну не следует терять вещи, а потом торговаться, чтобы вернули – что же это за колдун такой, если сам ничего найти не может? – и не следует колдуну, да еще великому, шуметь в чаще, как гиппопотаму, в то время как пятилетний ребенок здесь умеет пробираться в сухом кустарнике тихо, как тайпан, и еще не следует плакать, глядя на звезды… это-то уж наверняка. Проклятье, но кто все же у них заводила? – удрученно подумал он. Кто-то определенно метит на его место. Недавно Гор на ухо рассказывал странные вещи… Какие же это дети? И лица, как у стариков… И язык у них гладкий, вдруг вспомнил он из Библии.
Пока он вздыхал и шумел в зарослях, опасливо находя сухие места, боясь поставить ногу и наступить на змею, охотники выбрались на поляну. Там они подождали его, стоя цепью, опираясь на копья, и лица их были непроницаемы.
Прихрамывая, Майк вышел на поляну и, не поворачивая головы, прошел сквозь расступившуюся цепь к груде развалин. Там он постоял молча некоторое время, опустив руки. Травой джунглей заросли когда-то сложнейшие приборы, от неистового жара взрыва спекшиеся в один гигантский ком, кустарник пробивался сквозь зияющие окна пилотской кабины, расколотой одним-единственным взрывом, прогремевшим здесь двадцать лет назад. Ржавые железяки, стеклопласт и стальные плиты обшивки тускло отсвечивали в лунном свете. Никто не тронул ни одну часть аппарата за все годы, проведенные им здесь. Из его карманов ночами, пока он спал, они повытаскивали все, что можно, но этой поляны боятся до сих пор.
Через семнадцать тысяч лет, когда сюда придут археологи, от этой груды металлопластового лома не останется даже следа. Пластик не исчезает со временем, но исчезает почтение к священному месту. Когда внуки и правнуки Следопытов утратят страх, взлелеянный предками, переданный в легендах, они растащат отсюда все, что только можно, в виде амулетов. Сперва амулеты будут храниться под шкурами зверей на их спальных местах, потом, постепенно, с течением лет, будут вкладываться в могилы ушедших как самое дорогое, что можно завещать покойнику. Потом исчезнут сами могилы. Через семнадцать тысяч лет и эту поляну, и пещеру, где обитает племя, и капище поглотят джунгли, и никто не найдет изуродованных огнем плат со схемами и расколотых на талисманы кусочков цветной пластмассы. Ученые будут тщетно искать места захоронений карликов, ведь и племя вымрет до того, как на соседних островах укрепится Человек Разумный, и бесполезны попытки заставить их использовать соль. Отчего он вообще решил, что натрий может помочь им продержаться столько времени? Отчего он решил, что натрий может заменить йод? Нету тут йода. А если есть, я не знаю, где его искать. Все равно ведь известно, что к тому времени, когда археологи явятся на остров, от Следопытов не останется и следа. Кроме того, он не химик; в конце концов, он историк, и не обязан знать и помнить органику лучше, чем на выпускном экзамене в ИЭИ, двадцать пять… нет, семнадцать тысяч лет назад… то есть вперед. Тьфу.
Гады, беззлобно подумал он, стоя с опущенными руками перед кучей ржавого железа посреди поляны. Всё украли. Всего обокрали. Если бы хоть книжку не сперли. Одна-единственная книжка была, и ту сперли. Что они, читать захотели? Изящную словесность… Плюнув на все рекомендации и предостережения, вдалбливавшиеся ему в Институте, на третьем году жизни здесь он попробовал учить их читать. Писать было не на чем, разве что на песке. С огромным трудом он выбил на скале, позади того места, где чернели остатки аппарата, русский, латинский и древнееврейский алфавиты, и стал пытаться учить самых способных. Спрашивается – зачем? К чему первобытным охотникам умение прочесть по складам "я люблю мою маму"?
Но самое нехорошее из того, что он сделал – это намекнул о своем родстве с богами. Колдуна огромного роста с белой кожей и серыми глазами они бы еще как-нибудь переварили; но подчеркивать на каждом шагу своими промахами неуклюжесть богов – не стоило бы… ох, не стоило.
Он стоял перед развалинами, опустив голову в священном экстазе, думал о своем и бормотал. Пусть думают, что он возносит славословия духам предков. Их предков. Или духу горы. Или ведьмам лесов. Впрочем, ведьм в их пантеоне нет. Не доросли они до ведьм. Он вспомнил ведьм, с которыми был знаком… там, за горизонтом, через семнадцать тысяч лет, и горестно вздохнул. Повернулся, махнул рукой, и цепь охотников беззвучно скользнула в чащу.
…Все-таки он не может привыкнуть к этой элементарной мысли – что они, хоть ему и по пояс, никакие не дети, думал он, шагая позади всех к пещере. Меньше метра, семьдесят, восемьдесят сантиметров ростом – взрослые, а дети совсем уже похожи на кукол. Помнится, он был поражен, впервые выйдя к их кострам у пещеры и заметив у крошечного человечка, сидевшего на земле и обнявшего колени перед очагом, отблеск седины на лохматой голове. Африканские пигмеи рядом с ними – гиганты. Их рост мешал ему и тогда, когда, свыкнувшись с его неестественным происхождением и уразумев, что уйти от них он никуда не может, они предложили ему подругу. Это было… когда же это было? На четвертом году… кажется. Да, во время Великих танцев, перед самыми зимними дождями. Маленькая Антилопа была смышленей всех. Ну, и Гор, конечно. А главное – Мур. Он так преданно заглядывал в глаза, всюду ходил за ним, слушал все непонятное, что он говорил, и старался запомнить. В последнее время, правда, мне не нравится странное выражение, поселившееся в его глазах. Какой-то взгляд… как у тайпана в высокой траве, перед нападением. А, ладно. Все равно он Лучший ученик.
…Маленькая Антилопа тоже ходила следом, вилась хвостиком, тоже заглядывала в глаза, но в ее собственных глазах не было ни тени понимания. Впрочем, зачем ей понимание? Она была горда и счастлива, что он указал именно на нее. От имени всех женщин стойбища, которых он запретил бить, она была ему благодарна. Завывая, как шаман-эпилептик, он плясал вокруг костра в ту ночь, и с губ его срывались законы, указы и приказы – от имени древних духов. Не бить женщин, не лишать еды слабых, не убивать бессильных стариков. Не есть запеченного на огне со сладкими кореньями мозга умершего отца – "разве мы не люди?" – вовремя вспомнившаяся строчка из уэллсовской повести ложилась ровным рефреном к каждому новому указанию великих предков. Тогда это произвело известное впечатление…
Пока, обливаясь потом, гикая, он прыгал через гигантский костер, чтобы скрепить новые законы, все внимали. Никому в тот момент не пришло, и не могло прийти в голову, что он готов отдать десять лет жизни – тут же, на месте – за одну-единственную сигарету.
После костра он еще попрыгал немного по траве, шипя от боли в обожженных пятках, и продекламировал, подвывая и размахивая руками, несколько строчек из Бродского. Все склонили головы…
Что же потом он сделал неправильно?
Когда Маленькую Антилопу, увешанную гирляндами разноцветных цветов, подвели к нему, он почувствовал их одуряющий запах, и стал задыхаться. Она выдернула несколько волосков из его склоненной головы, и великий союз богов и Следопытов был, наконец, заключен. Но ночью ее игрушечный рост мешал ему, ему все казалось, что с ним ребенок, и она была безутешна. Всегда мешал, и мешает до сих пор, хотя он постепенно свыкся с мыслью, что все окружающие – нормального роста, это он один – урод. Собственные руки и ноги казались ему неестественно длинными и неуклюжими.
Они пришли к стойбищу. На площадке перед пещерой горели костры. Майк с удовольствием вздохнул запах жарившегося мяса. Он только старался не смотреть, что это жарится на деревянном вертеле. Лучше не смотреть и не догадываться, лучше закрыть глаза, подсесть к огню и открыть рот, и ему дадут в руки мясо, и он станет жевать, и насытится, и будет доволен. Какие-то строки со скрипом ворочались в голове, но все утекало, как вода между пальцами, куда-то отступили книги, города, кондиционированные комнаты и удобные кровати, и полеты во сне и наяву, и прохлада хвойного леса, и снега – не на вершине гор, как здесь, – а полный двор снега, и кто-то весело катится на санках по обледеневшей горке…
– Я хочу есть, – сказал он, не открывая глаз, стараясь сохранить в голосе важность, и Маленькая Антилопа – он узнал ее по запаху – сунула ему в руки кусок шипящего мяса, и потерлась носом о его плечо, и он стал жевать, и понял, что Гор сдержал слово и поймал, наконец, свою необычную ящерицу. Челюсти не дрогнули, пережевывая нежное мясо, – он только вообразил усилием воли, что ест заказанный в ресторане ростбиф.
Было вкусно, и он протянул руку за следующей порцией, и щелкнул пальцами.
Что-то тихо сегодня, умиротворенно подумал он, даже попугаи молчат. Может, гроза будет? Он поднял голову к ночному небу и открыл глаза… Э-э, бесполезно, ничего не разглядишь… Никчемный я бог. И спросить нельзя – тут любой трехлетка с закрытыми глазами ответит, как на экзамене, отрапортует, будет ли дождь. Какое странное слово – экзамен… Из другой жизни.
– Да! – вдруг встрепенулся он и вскрикнул хриплым голосом: – Соль! Посолили? А?
Все вокруг виновато молчали. Некоторое время он обводил недоуменным взглядом блестевшие в свете костра глаза, потом махнул рукой. Лень, невероятно лень было начинать проповедовать то, о чем все они слышали ежедневно, на протяжении двадцати лет. Ну и черт с ними, – подумал он неожиданно равнодушно, – с дураками. По крайней мере, он выполнил все, что мог. Сколько можно повторять… и сколько можно спорить с самим собой, может ли натрий заменить йод… Все равно… все… равно… спать… Но есть еще хочется. Он одернул сбившуюся набедренную повязку и вздохнул. И куда они сперли его солнцезащитные очки… зачем они им… в темноте.
– Великан, – раздался тоненький голос какого-то малыша, – эй, Великан...
– А?
– Великан, а расскажи еще раз, как тебя в трех водах варили!.. – продолжал задорный голос. Вокруг сдержанно засмеялись. Майк удивленно встрепенулся и посмотрел по сторонам. Люди сидели у костра, опустив головы на колени, и беззвучно смеялись.
– И как ты сражался с духами горы, и победил, и они склонились перед тобой… – голосок не мог продолжать и захлебнулся в хохоте.
Майк поежился. Так… Тут нужно пошутить. Свести все к шутке. Боже, помоги мне тонко пошутить! – всплыла строчка из какой-то старой книжки.
– Я еще не сыт, – важно сказал он, чувствуя лопатками обступившую его тьму. – Пусть Маленькая Антилопа подаст мне еще мяса. И пусть принесет соли. Потом я расскажу о том, как бился с Солнечным Великаном, и он склонился передо мною…
Подруга вспорхнула от костра и улетела куда-то за пещеру. Он так и не научился слышать и узнавать звук их шагов – ни днем, ни ночью… Плохо.
Кто-то потянул его за ногу. Майк удивленно обернулся. Гор припал к земле сзади, стараясь скрыться от волн света, идущих от угасавшего костра, и смотрел на него округлившимися глазами. Губы его что-то шептали.
– Что тебе, малыш? – спросил Майк, стараясь, чтобы хриплый голос его звучал ласково.
Но Гор бросил взгляд назад, вглядываясь во тьму, секунду помедлил, потом заскользил прочь. Майк пожал плечами и снова уставился на огонь. Проклятье, как болит спина… и прилечь нельзя, здесь лежат только во сне и мертвые. Табу. И очки они сперли… Господи, ну зачем им очки?! И Антилопа куда-то запропастилась. За солью посылать, как за смертью…
Откуда-то донесся легкий вскрик. Майк встрепенулся. Нет, показалось. Нервы ни к черту… а ведь леопарды здесь не водятся. По большому счету, четвероногих тут бояться нечего. Змеи разве… но у них же нет ног. О господи, я опять жрать хочу. Где мои очки? Где эта Антилопа?
Кто-то из-за спины протянул ему кусок мяса, надетый на прут. Майк покосился на маленькую руку. Понюхал мясо – да, посолили как надо. Нужно показать им пример, мне лично эта соль давно встала поперек горла. Но – нужно показать пример. Я – бог.
Господи, вдруг с тоской подумал он, и даже опустил руку с мясом. Все вокруг такие маленькие, и все напоминают дочку. Не хочу, не буду! Двадцать лет он трясся от одного-единственного – этого – воспоминания. Не думать! – приказал он себе. Не думать!! Она уже все равно давно выросла… и забыла. То есть еще не родилась. Так, всё. Не думаю. Нужно подумать о другом. Например, о том, что будет завтра, чем дальше морочить им голову. Что-то они сегодня какие-то… странные. И Гор странный. Что он хотел сказать? О дочке будет еще время подумать. Да и чего о ней думать, если все равно я никогда отсюда не выберусь? Смешно переживать о ком-то, кто еще не родился, родится через семнадцать тысяч лет, когда звезды изменят свое положение на небосводе, когда никто уже не узнает очертаний тех созвездий, которые я вижу сейчас. Дочка…
Мысль о ней была последним, что он успел подумать. Сидевшие у костра рядом с ним внезапно откачнулись в разные стороны. Что-то взорвалось в голове, и он увидел ослепительный свет. На мгновение ему показалось, что с ночного неба, прямо на него, сияя бортовыми огнями, опускается гигантский корабль. Неужели?! – что-то отчаянно крикнуло в нем, и все погасло, и наступили тишина и покой.
…Мур бережно вытер пучком сухой травы каменный топор. Не торопясь, присел к огню, с видимым усилием отодвинув ногой огромный труп. Все смотрели на него. Он гордо откинул голову назад.
– Зачем нам бог? – скрипуче произнес он. – Этот бог все время объяснял, что люди могут справиться безо всяких богов. Он запутался. Я был его Лучшим учеником. Я умею читать и писать. Кто из вас умеет читать и писать?.. Гор умел, но он ушел вслед за своим богом. Я знаю такие вещи, которых не знаете вы, и никогда не узнаете.
Мур с важностью поднял маленький коричневый палец с длинным поломанным когтем.
– Мы будем мудры. Мы будем жить по правде. Безо всяких богов. Что это за бог был такой? Смешно сказать. Он сделал свое дело и ушел. Он должен был появиться у нас и научить нас многому, и он научил. Теперь он не нужен. Теперь я сам стану богом. Глядите.
Порывшись в набедренной повязке, Мур вытащил из нее огромные солнцезащитные очки. После нескольких неудачных попыток пристроил их на носу, и надменно уставился в огонь костра.
Добавить комментарий