Алле Сергеевне я доверяю. Она женщина умная, отнюдь не склонная к истерикам и эпатажу, и если уж говорит “есть проблема”, значит — действительно есть.
Только вот по времени мы никак не совпадаем. Она же училка, самый жаворонок из жаворонков, чего с нее взять? Привыкла еще практиканткой вставать ни свет, ни заря, чтобы поспеть к первому уроку. И даже поднявшись до ректора не самого последнего в городе вуза, Алла Сергеевна никак не хочет менять привычное расписание. В девять утра уже на месте, распекает кого-то, бывает, что и наоборот — успокаивает, или же ругается по телефону с шишками из муниципалитета...
...Несколько секунд я очумело крутил головой, соображая, где и что так пронзительно звенит.
А-а, телефон.
С проклятиями нащупав в изголовье аппарат, я приветливо прохрипел в трубку:
— К-кто?
Понимаю, что невежливо, но прошло, дай Бог, часа три, как я лег, и на сантименты не тянуло совершенно.
— Я тебя разбудила? Извини, Рома, это я, Алла Сергеевна. Есть проблема. Нужна твоя помощь.
Тон у нее был такой, что сон слетел с меня мгновенно. Вместе мы работаем давно, и я не стал тратить время на расспросы:
— Когда?
— Часов около трех. Сможешь? У меня в директорской?
— Конечно.
— Вот и ладненько. Вызову проблему к себе, заодно и познакомишься лично.
В половине третьего я припарковался у института. Надо еще послушать, что Алла Сергеевна скажет.
Охрану явно предупредили — молчаливые мальчики в черной форме пропустили меня без слов. Минут пять я простоял в холле, вбирая в себя полузабытую студенческую атмосферу. Правильный настрой — полдела для первого контакта.
Алла Сергеевна встретила меня в дверях.
— Ромка! Спасибо, что приехал! Ох, ты какой официальный, и не скажешь, что пару часов, как проснулся.
— Работа такая, приходится соответствовать. Кто б мне доверял, приди я расхристанным неряхой? Да и проблема Ваша, как я понял, женского пола?
— Да, а как ты догадался?
— Парня Вы бы показали издалека, нет смысла в кабинет приглашать. Тут бы он, скорее всего, замкнулся, колючим стал, враждебным. По себе помню: в кабинете директора всегда молчал, как партизан на допросе. Работать с таким — сплошное мучение. Ничего не вытянешь.
— А ты, значит, понял, что к девочке едешь, и принарядился?
— Куда уж мне! В кавалеры я ей по годам не подхожу — если возьмусь разыгрывать подобную роль, только все дело испорчу. Запишет меня в категорию приставучих самцов-перестарков и относиться будет с презрением. Никакого контакта не жди. Было б ей лет тридцать, тогда — да: не прояви я к ней мужского внимания, она моментально пришла бы к выводу, что либо она плохо выглядит, либо я импотент, и дальше только об этом бы и думала. А к Вашей проблеме другой подход нужен...
Она оглядела меня с головы до ног, прищурилась оценивающе:
— Ну да, ну да, благородная седина в волосах, умные, чуть усталые глаза, на лице — печать доброты и понимания...
— Ага. Джордж Клуни на пенсии — мечта закомплексованной девицы восемнадцати лет.
Улыбался я один. Алла Сергеевна осталась серьезной.
— Что-то с ней очень не так, Ромка. Не могу понять. На контакт не идет, ни с кем не идет, понимаешь! В компании я ее ни разу не видела, отсидит пары — и домой. И парни ее почему-то сторонятся, а у нас тут такие ловеласы — о-го-го! Почему, не понятно: девчонка она красивая, видная, когда мимо проходит, “казановы” наши доморощенные так и скрипят ей вслед глазными яблоками. Решила у парней выспросить, что да как... — она сделала паузу, в ответ на мой вопросительный взгляд махнула рукой, — ... ничего. Пыталась выяснить намеками — делают вид, что не понимают, а когда в лоб спросила — отмалчиваются, глаза в пол прячут.
— Может, она из какой-нибудь секты? Были такие случаи...
— Нет, Ромка, здесь не то. По одежде не подходит, в общем, сам увидишь.
— Так в чем же дело?
— Никак в толк не возьму.
В дверь постучали.
Алла Сергеевна сделала мне знак рукой: “сядь”, спросила шепотом:
— Тебя как представить?
Сработались мы с ней за эти годы четко, — я понял ее с полуслова. Ответил коротко:
— Психолог. Имя настоящее.
Она кивнула.
— Войдите.
Тогда я впервые и увидел Сашу.
* * *
В новой школе ребята за глаза звали Сашу “монашкой”. В лицо — никогда, впрочем, с ней вообще старались не общаться. Да и какой смысл, если новенькая всегда отмалчивается? Такую даже дразнить неинтересно. Пробовали поначалу, когда Саша только пришла в класс, но быстро надоело. “Монашка” не обижалась, не плакала, не лезла в драку, нет, она никак не реагировала, просто проходила мимо — и все.
Она никогда не участвовала ни в каких школьных проектах и концертах, никогда не ходила сама и не приглашала к себе на день рождения — в классе даже не знали, когда он у нее... Сашу звали выступать в самодеятельном театре — отказалась: просто “нет”, не объясняя причин. Все, кто пытался сойтись с ней ближе, натыкались на стену молчания и — очень редко — холодной вежливости.
Не сразу, через полгода примерно, кто-то обратил внимание, что Саша носит только брюки. В любое время года, в любую погоду — свободные брюки с широкими штанинами, совершенно не подходящие к ее ладной фигурке. Никто никогда не видел ее в юбке. Зимой это не бросалось в глаза — многие так ходят, холодно же! А вот с первым весенним теплом, когда девчонки наперебой начинают щеголять все более коротким подолом, кто-то из парней мечтательно сказал: “Эх, вот бы у нашей монашки ножки посмотреть!” Сначала все это было похоже на шутку, даже некоторый азарт появился: кто первый? Ребята спорили, заключали пари, хвастались, обещали... Пари так никто и не выиграл — до конца мая, несмотря на удивительно раннюю в том году жару, Саша изо дня в день появлялась в брюках.
И еще. Новенькая ни разу не была на физкультуре, не ходила со всем классом в бассейн. Вроде бы была у нее какая-то справка.
Летом, получив освобождение, Саша не поехала вместе со всеми на практику, и на нее окончательно махнули рукой. Там, в лагере, многие познали первую любовь и первую ревность, в классе образовалась не одна устойчивая пара, надолго снабдив всю школу материалом для сплетен. О Саше как-то сразу забыли.
Ребята просто не знали.
В одиннадцать лет Сашу сбил грузовик. Здоровенный МАЗ подавал задним ходом в арку, а девочка как раз проезжала мимо на первом своем велосипеде — отцовском подарке на День рождения. Водителю очень тяжело было увидеть ее в зеркала заднего вида, машина ударила Сашу краем борта и протащила почти полметра. МАЗ остановился только когда вскрикнула соседка, чуть не потерявшая сознание от ужаса. Саша кричать не могла. Водитель моментально затормозил, выскочил из кабины, но было уже поздно...
Сашу долго и трудно лечили, нога срослась довольно удачно — в детстве переломы не так опасны, пусть даже и самые сложные — и более-менее зажила. Но на этом все не закончилась. Привыкнув за три года бесконечного лечения ковылять и хромать, Саша вдруг решила, что нога у нее теперь — кривее некуда, и на такую уродину никто никогда не посмотрит. Мама так и не смогла ее переубедить, а со старыми друзьями Саша порвала раз и навсегда, упросив родителей (отец тогда еще жил с ними) перевести ее в другую школу.
Она боялась сходиться с кем бы то ни было, боялась подпускать близко, и уж тем более пугалась, когда парни пытались оказывать ей хоть какие-то знаки внимания. К шестнадцати Саша окончательно замкнулась в себе. Слава Богу, в новой школе после недолгого периода жгучего интереса к необычной однокласснице, ее просто сочли странной и оставили в покое.
Одиннадцатый класс Саша окончила с золотой медалью. Выбор “куда поступать?” перед ней не стоял, она давно нацелилась в педагогический, несмотря на неудовольствие мамы.
Весь первый курс она чувствовала, что к ней присматриваются. Одногруппники — понятно, но директорша... Саша все время ощущала на себе ее пристальный взгляд. Конечно, несмотря на свой строгий вид, Алла Сергеевна отнюдь не казалась злобной мегерой, скорее, наоборот, — в ней чувствовалась настоящая учительская доброта, понимание, вечная готовность помочь. Не раз хотелось броситься к ней на грудь, расплакаться, все рассказать... Саша с трудом сдерживалась.
И вот Алла Сергеевна вызвала ее к себе в кабинет. В чем дело? Неужели догадалась?
Это сейчас я могу пересказать все так четко и подробно. После того, как поднял архивы того дела с наездом, переговорил с врачами, — кого смог найти через столько-то лет, — после того, как побывал в гостях у Сашиных учителей, после того, наконец, как созвонился с ее мамой, представившись штатным институтским психологом. Тогда же на меня просто обрушился вал эмоций, целая Ниагара скрытой, затаенной боли. Больше всего на свете Саша боялась, что кто-то узнает ее тайну, и люди в открытую начнут потешаться над ее “уродством”.
Господи, каким еще уродством?
* * *
— Алла Сергеевна, можно?
— Здравствуй, Саша! Проходи, знакомься: это наш психолог, Роман Валентинович.
Вошедшая девушка была не просто красива, — некрасивых лиц у восемнадцатилетних девчонок не бывает, если природа к ним хоть сколько-нибудь справедлива, — красота ее казалась загадочной, скрытой, она словно бы просвечивала изнутри. Может быть, потому, что Саша упорно пыталась ее спрятать: она не пользовалась косметикой, волосы, собранные вот так — в пучок на затылке, ей совершенно не шли... Да еще эта одежда! Вытянутый, мешковатый джемпер, бесформенные “рэперские” штаны, изрядно разношенные кроссовки на толстой подошве.
Права Алла Сергеевна, на сектантку она не тянет — слишком уж молодежный прикид. Нет этого извечного платка, скрывающего волосы, опущенных к земле глаз, кроткой покорности...
Нет, здесь не то.
Саша осторожно присела на краешек стула, посмотрела на меня чуть ли не враждебно.
— Добрый день.
— Саша, Алла Сергеевна пригласила меня провести предварительное тестирование на вашем курсе. Тестирование добровольное, ты в любой момент можешь отказаться.
Видимо, мой вид и тон несколько ее успокоил. Поняв, что принуждать ее ни к чему не собираются, Саша все еще настороженно, но уже без прежней враждебности спросила:
— А для чего?
Я протянул ей одну из своих визиток. “Ассоциация “Новая Педагогика”, Арсеньев Роман Валентинович, психолог”.
— Ты знаешь, наверное, что после сдачи летней сессии первый курс проходит начальный педагогический практикум?
— Да, знаю.
— Так вот. Ты же понимаешь, что просто так никто не направит студента, как бы хорошо он не сдал экзамены, на практикум в детский сад... По просьбе Аллы Сергеевны наша ассоциация проводит тестирование наиболее перспективных студентов: способность работать с детьми, гибкость поведения, психологическая устойчивость, и так далее. Преподаватели порекомендовали тебя, и мы...
— Только меня одну? — недоверчиво спросила Саша.
— Нет, — моментально сориентировавшись, сказала Алла Сергеевна. — С твоего курса еще восьмерых. Двоих ребят и шестерых девушек.
— А можно узнать — кого именно?
Если она пыталась нас поймать, то ей не удалось, — ответ у меня был заготовлен:
— Извини, Саша, мы не можем тебе этого сказать. Тестирование анонимное и совершенно конфиденциальное. Если вдруг кто-то не подойдет, как ты думаешь: приятно ему будет сознавать, что все вокруг об этом знают? Тебе, например?
Саша смутилась.
— Извините, я не подумала.
— Так ты готова?
— Да. Что я должна делать?
— Ничего особенного. В пятницу, к пяти часам подъехать по адресу на визитке. Сможешь?
— Смогу.
— Прекрасно.
Вот и договорились.
“Новая педагогика” — хорошее прикрытие для моих дел. Вроде как я трудными подростками занимаюсь или пресловутым “синдромом рассеянного внимания”. На радость заскучавшим было мамашам, которые у своего двенадцатилетнего вундеркинда неожиданно обнаружили полный дневник двоек. Как?! Что?! Мой ребенок — двоечник?! Не может быть! Идут к нам, а тут душка Роман Валентинович на пальцах объясняет, что у подросшего дитятки неожиданно проснулась ридингофобия или тот же самый “синдром”.
“Не бойтесь, уважаемая”, обычно успокаиваю я, “Ваш сыночек так и остался вундеркиндом, надо только программу обучения изменить”. Ну, а сам смотрю, конечно, — в чем действительно состоит проблема. Почему у бывшего гения школа вдруг стала вызывать такое отвращение, что ни учиться, ни даже идти в нее не хочется.
Невинный вопрос, другой, третий, и как только слово “школа” проскользнуло, — сразу удар эмоций. Дальше — обычный ассоциативный тест, главное, не спугнуть.
Обычно все просто до банальности: учительница возненавидела, старшеклассники через два дня на третий мутузят в туалете, девчонка из параллельного класса взаимностью не отвечает... Ну, маме же не объяснишь! Советую перевести в другую школу или учить по индивидуальной программе.
Потом приходят — благодарят, суют какие-то конвертики. Подарочными бутылками уже весь бар дома забит, пить все равно некому.
Саша приехала чуть раньше (удача!), робко постучалась ко мне в кабинет.
— Можно?
Я как раз заканчивал с очередным злополучным вундеркиндом — парень надорвался от чрезмерных кружков и секций, перестал верить в себя. Вот и пошли двойки.
Легкий случай.
— Саша! Здравствуй! Мы сейчас, подожди, пожалуйста... Буквально пару минут.
Девушка кивнула, тихо прикрыла дверь. Юный гений, по-моему, так и не заметил ее появления. Я оказался чуть ли не первым человеком на его коротком жизненном пути, который не требовал от него новых результатов, медалей олимпиад и выигранных конкурсов. Я просто радовался его достижениям, приглашал разделить радость вместе. Объяснил и показал, что его победы нужны, в первую очередь, ему самому, не только папе с мамой, тете Инне и многочисленной родне.
Уходил вундеркинд окрыленным.
— Спасибо, Роман Валентинович! Спасибо...
В приемной нам навстречу поднялась встревоженная мама:
— Ну, что скажете? Таблетки? Мне подруга посоветовала...
— Не стоит. Думаю, все поправится и так.
— Но...
Парень дернулся. Я успокаивающе положил руку ему на плечо.
— Поверьте мне. Все-таки я не первый год этим занимаюсь. Через неделю зайдите — сверим результаты. Тогда и поговорим о таблетках. Но, думаю, они не понадобятся.
Мама пожала плечами, молча развернулась и ушла, спиной демонстрируя мне свое неудовольствие. Конечно, она мне не поверила. Не тот тип. Но зато теперь она специально выждет неделю, ничего не предпринимая, чтобы потом явиться в мой кабинет и победно воскликнуть: “Ну, я же говорила — нужны таблетки!”
У самого выхода юный гений обернулся, помахал рукой.
Все будет в порядке, парень.
Саша сидела в низком кресле у стены, листала журнал. Я пригляделся: “Подиум!” Вот так да!
У меня в приемной на столе навалена куча глянцевых изданий. Отнюдь не для того, чтобы развлекать клиентов в мое отсутствие — я предпочитаю не опаздывать. Это тоже своего рода тест. По тому, какие журналы листает заскучавший в приемной психолога человек, можно сказать многое. Ведь пациент волнуется, бывает, — чего скрывать! — даже боится визита к нам, поэтому, желая хоть как-то отвлечься, хватает не первый попавшийся таблоид, а что-нибудь близкое, знакомое, понятное. Даже сокровенное...
“Подиум”, значит...
Первый тест не выявил почти ничего. Я понял только, что Саша считает себя некрасивой, недостойной внимания. Даже отталкивающей.
Отвечала она, впрочем, охотно, и я не упустил шанса пройтись по эмоциональному ряду:
— Саш, сейчас небольшой ассоциативный тест. Я буду называть слова, а ты, не задумываясь, в ответ называешь цвета, первыми пришедшими тебе на ум. Можно два. Согласна?
— А зачем это?
А подозрительность в ней так и не прошла. Такое ощущение, что и не пройдет. Саша будто постоянно ждет подвоха. От каждого. Ото всех, в том числе и от меня.
— Видишь ли, по итогам теста я смогу точнее обрисовать область твоих интересов.
Саша с усилием кивнула. Ей все еще что-то не нравилось.
Конечно, профессиональные психологи поднимут мои методы на смех. Слишком быстро, пациент на взводе, интуитивно сопротивляется. Какие уж тут результаты! Пусть. Они — как тот мудрец, который по капле воды сделал вывод о существовании океана. Я — нет, я вижу океан воочию, бурный океан человеческих эмоций.
— Начали. Дом.
— Желтый.
— Город.
— Серый. Серый и черный.
...
— Поезд.
— Синий... и желтый
— Машина.
— Черный.
Как быстро она ответила! Теплее...
— Автобус.
— Желтый.
Конечно, стандартный городской автобус.
— Грузовик.
Секундная заминка.
— Черный!
Она почти выкрикнула. В точку! Так, теперь спокойнее...
— Тротуар.
— Серый.
Какой же еще?
...
— Модель.
— Оранжевый, — Саша подняла на меня глаза, и я снова, как и два дня назад, в институте, чуть не оглох от эмоционального удара. — Оранжевый и... голубой.
Мы еще немного побеседовали. Я старательно делал вид, что ничего не произошло. По-моему, мне удалось ее обмануть. Саша отвечала охотно, поскольку вопросы были безобидными. Но это я делал, что называется, для отвода глаз.
— Хорошо, Саша, спасибо, — сказал я наконец. — Думаю, ты подходишь. Я еще поработаю с результатами, а завтра вышлю Алле Сергеевне рекомендацию.
Я проводил Сашу до выхода, попрощался. Вернувшись в кабинет, сразу же занялся изысканиями.
Через три дня я уже все знал. Абсолютно все. Вплоть до номера грузовика и фамилии терапевта по лечебной физкультуре, который четыре года назад приводил в порядок Сашину ногу. Я знал как точно, в медицинских терминах, называются первая и вторая операции, сколько дали водителю...
Я не знал только одного. Почему Саша считает себя уродиной? По отзывам врачей, нога срослась нормально. Бегать, как раньше, Саша, конечно, уже не могла, но физиотерапевт свою работу сделал — связки и сухожилия заработали как новенькие. В истории болезни написано четко: “остаточной хромоты не наблюдается”. Внешних последствий никаких, разве что несколько небольших шрамиков, легко прикрываемых первым же загаром.
Так в чем дело?
Вечером того же дня я решился позвонить Сашиной маме. Представился вузовским психологом, разговорил, благо это оказалось несложно, и...
Саша ненавидела себя. Буквально. Те страшные три года, сначала в коляске, потом на костылях с ужасным фиксатором на голени, похожим на сосущее кровь инопланетное чудовище. Потом Саша заново училась ходить. Сначала с помощью ходунка... Было больно. Зверски больно. Я получил те три спрессованных года разом — одной эмоциональной вспышкой. В кабинете у Аллы Сергеевны.
По-моему, они для Саши так и не кончились.
Внутренним взором она продолжала видеть изувеченную ногу, худую, в перекрестье шрамов. На голени все еще пил кровь фиксатор.
Внешне нога зажила. Только Саша в это так и не поверила. Со стороны она на себя посмотреть не могла. А изнутри она казалась себе уродиной.
Но это было не все.
Лет с десяти, как и все девочки ее возраста, Саша мечтала стать фотомоделью. Только в отличие от многих, Саша имела все шансы. Если бы не тот грузовик...
—... и вот теперь, сами понимаете. Она, конечно, об этом не говорит... она вообще неразговорчивая стала... но я-то вижу. Когда по телевизору показывают что-нибудь про моделей, про подиум, смотрит не отрываясь. Журналов понавыписывала.
Мама вздохнула. Я отчетливо представил, как она обречено махнула рукой.
— Единственная у нее в жизни отрада — летняя поездка. У меня сестра двоюродная живет в Феодосии, так Сашенька каждый год на каникулы к ним выбирается. Раньше вдвоем, а как постарше стала — я уж ее одну отпускаю. Мила... Людмила, сестра, обещала присматривать. Да и легче ей без меня. Я на пляже привыкла, чтоб шезлонг, люди кругом, было с кем поговорить...
Муж ушел через год после аварии, вспомнил я.
-... а Сашенька со мной. Только на пляже она раздеваться стеснялась, так и сидела в брюках. Ее больше на дикие места тянуло, в самую глушь, где нет никого. Аркадий Анатолич, физиотерапевт, посоветовал прогревать ногу на солнце, загорать, чтобы кожа окрепла... Ну, Сашенька и пряталась по самым дальним углам. Пару раз поругались мы с ней, а на следующий год я таки решила отпустить ее одну. Этим летом тоже поедет.
— Когда? — непроизвольно вырвалось у меня.
— Как сессию сдаст, в июле. Да еще этот практикум... Вы уж меня извините, но я была против вашего института. Сашенька настояла...
Дальше я почти не слушал.
Итак, у меня оставалось два с половиной месяца.
Я ломал голову весь май и весь июнь. Как сделать, чтобы все вошло в норму? Как вернуть Сашу?
Ехать самому? Пожалуй, не стоит. Она увидит “психолога”, быстренько сложит два и два, все поймет и снова замкнется. Тогда никакого отпуска не хватит, чтобы пробиться через ее броню.
И я вспомнил о Николке.
Месяца четыре назад Мизери (еще одна моя агентесса, вроде Аллы Сергеевны) прислала ко мне издерганного паренька. Как обычно: сначала прислала и только потом соизволила объяснить, что и как. Менталитет такой. У них там, в богеме, нормальному человеку просто не выжить, все со странностями. У Мизери их было несколько, и не последняя — потрясающая память. Мизери помнила все, только — вот беда! — не всегда вовремя. С днем рождения она поздравляла либо за месяц до, либо уж, как минимум, полгода спустя. К какому сроку взялась подготовить цикл статей, ей приходилось записывать в органайзер. Причем, именно — когда. Кому и что Мизери помнила прекрасно.
Вот и с Николкой так же получилось.
Он записался на прием, зажатый и неуверенный приплелся на первый сеанс. Видно было, что парню явно не по себе. Помятый вид, припухшие веки, синяки под глазами, щетина...
— Добрый день, — несколько недоуменно произнес я. Алкоголик дверью ошибся? Есть у нас этажом выше фирмочка по кодированию от запоев. Нет, не похож. Но в последнее время парень явно сдружился с бутылкой.
— Понимаете, я...
Телефон тихо тренькнул, я специально выкручивал громкость звонка на минимум, но посетитель услышал, вздрогнул.
Я взял трубку.
— Алло, Ромашка! Приветик, Мизери говорит! Узнал? Слушай, солнце, я тут к тебе чудо одно направила, вчера что ли... или нет? Ну, не важно. Чудо зовут Николаем, Николкой. Он фотохудожник, я про него статью недавно писала. Дико талантливый парень! Видел бы ты его сейшн в “Арт-хаусе!”
Второй недостаток Мизери (по паспорту, кстати, Маши Лобановой) — чрезмерная разговорчивость. И прерывать нельзя — потеряет нить, по ассоциации вспомнит какое-нибудь пропущенное сверхважное дело и ускачет.
— И тут, понимаешь, Ромашка, такая неприятность: он персоналку затеял, причем сам, без раскрутки. Ну, не дурачок ли? Денег назанимал. А она возьми и провались! И думать нечего: Колесов не приехал, из “Dom”’а — тоже никого, не знали просто. Вот и пришло на выставку полтора человека. Представляешь, первая персональная выставка — и пустые залы! Один Николка из угла в угол бродит. Короче, бедняга уверился в своей абсолютной бездарности и впал в депрессняк. Вторую неделю сидит дома в обнимку с бутылкой. Ты уж посмотри, может, поможешь парню, а? Жалко ведь, сопьется. Думаю, где-нибудь в конце недели он заявится. Как проспится, так и заявится...
— Он уже пришел, — сообщил я. — Только что.
— Да? Ну, надо же! Быстро справился, не ожидала. Я же ему только вчера... Ой, блин! Извини, Ромашка, бежать надо! Через полчаса у “Космо” презентация! Новое приложение! Опаздываю. Поки-чмоки!!!
Мизери отключилась.
...Собственно, тогда с Николкой у нас мало что получилось. Незадачливый фотограф страдал от жестокого похмелья и несправедливости жизни. Да и случай тяжелый оказался — с наскока не возьмешь.
Мы провели еще пять сеансов, Николка постепенно оживал, и теперь мне нужен был завершающий штришок, Поступок, который окончательно вернул бы парню веру в себя.
Николка подошел почти сразу — телефон и двух гудков не успел сделать, — словно бы ждал моего звонка.
— Романлентиныч! Здравствуйте!
— Николка, — сказал я донельзя официальным тоном. На том конце что-то прошуршало и замерло. Я живо представил себе Николку, вытянувшегося во фрунт.
— Слушай. Мне нужна твоя профессиональная помощь...
Конечно, я ничего не рассказал ему про Сашу. Незачем. Я повернул дело так, что некоему журналу, мол, очень нужны приватные снимки известной фотомодели. А искомая фотомодель как раз сейчас удалилась от всего мира в заслуженный отпуск, прячется в самых диких местах, чтоб не глазели праздные зеваки. Намекнул, что за естественность позы любой журнал отвалит кучи бабок, да и фотограф, сделавший подобные снимки, сразу станет сверхвостребованным.
Этим я его и купил.
Наутро Николка примчался ко мне за Сашиной фотографией.
Мешковатый джемпер и вытянутые джинсы не обманули и его. Наметанным глазом художника Николка сразу же разглядел настоящую Сашу за ее маскировкой.
— Вот это да! — он прищелкнул пальцами. — Какая девочка! Что-то раньше я ее не видел, новенькая что ли?
— Новенькая, — ответил я. — Только-только появилась. Поможешь?
Николка кивнул:
— Для Вас — что угодно, Романлентиныч! — и еще раз украдкой глянул на Сашу.
Утренним рейсом он улетел в Феодосию.
Больше я его не видел.
* * *
Саша сидела на теплом черноморском песке, любовалась морем, игривым и ласковым, как любимый щенок.
Дикий пляж пуст, вокруг — никого. Если закрыть глаза и не видеть давным-давно выброшенных каким-то неряшливым туристом проржавевших консервных банок, можно представить, что ты одна на всем свете.
И тишина. Только кричат чайки, и неугомонное море раз за разом с шелестом накатывается на пляж, отступает, снова накатывается — и так без конца.
Камни зашуршали под чьими-то ногами неожиданно. Саша вздрогнула, открыла глаза, привычным уже жестом накинула на ноги покрывало.
“Ну, кого там еще принесло!”
Саша обернулась.
По петляющей с мыса тропинке спускался парень. Нормальный, в принципе, парень, даже красивый, если бы не ежик трехдневной щетины. Шорты, цветастая гавайка, объемистая сумка через плечо... Неужели кто-то еще присмотрел ее место?!
Саша смерила незнакомца неприязненным взглядом. Он предпочел не понять намека.
— Привет! Загораешь?
Саша неопределенно кивнула. Не хватало еще с ним разговаривать!
— Можно мне с тобой?
Она совсем уже было собиралась ответить “нет”, но дружелюбный тон, располагающая улыбка и неожиданно вспыхнувший на щеках парня румянец, заставили ее передумать.
— Садись. Места много.
Незнакомец представился Николаем, “можно Николкой”, и, покраснев еще гуще, добавил, что он фотохудожник, а сюда пришел “на этюды”: снимать природу.
— Если я тебе мешаю — скажи. Мне всего-то надо пару снимков сделать. И я сразу уйду...
К собственному удивлению Саша ответила совсем не так, как хотела:
— Да нет, не мешаешь. Присаживайся — поболтаем. Скучно здесь сидеть одной целый день.
Николка оказался вполне сносным собеседником. В меру болтливым и не в меру веселым. Саша без труда включилась в разговор, с некоторым даже страхом ощущая в себе пробуждающуюся симпатию к Николке.
— Знаешь, — сказал он вдруг, — ты очень здорово смотришься вот так, у самой кромки. При хорошем освещении я бы взялся сделать такой снимок, что Сидни Кроуфорд умерла бы от зависти!
Саша вздрогнула.
— Да-да, — Николка, словно бы воодушевившись, привстал, обвел рукой горизонт. — Пустынный пляж, только море и небо, а в центре — ты! Красота природы гармонирует с красотой женщины! Невозможно оторваться!
— Так уж прямо...
Речь давалась Саше с трудом. Сам того не подозревая, Николка разбередил, казалось бы, давно уже залеченную и забытую рану.
— Сейчас, сама увидишь...
Николка, порылся в сумке, достал пачку фотографии.
— Ты извини меня, пожалуйста, за дерзость, но я просто не смог удержаться...
— От чего?
— Саша, прости, но я уже третий день тебя снимаю. Вот, смотри.
У Саши задрожали руки. Часть фотографий упала на песок.
Вот она на фоне заката, расчесывает волосы... Это вчера, перед уходом. Вот босоногая Саша бродит по песку, расстилает покрывало...
Качественные фотографии, сделанные подлинным мастером своего дела, просто заворожили ее. Это она? Она сама, никто другой? Вот эта девушка, по-настоящему похожая на фотомодель, одну из тех, что Саша так часто рассматривала на глянцевых страницах журналов, отчаянно завидуя, боясь признаться в этом даже себе самой?
Саша подняла глаза на Николку, еще не зная ругать его или благодарить. И так и застыла, не в силах вымолвить не слова: его взгляд, полный любви и нежности, разом унес в прошлое все ее страхи и комплексы. Унес навсегда.
* * *
Николка так и исчез. Позвонил лишь раз, из Феодосии, прокричал нечто восторженно-благодарное: “Романлентиныч, я ее люблю” — и все... Через неделю пришла бандероль с фотографиями: Саша на фоне закатного моря, Саша в волнах прибоя, Саша сидит на песке...
Я купил в переходе альбом: долго выбирал, наконец, нашел подходящий — на глянцевой обложке расправляет шею грациозный белый лебедь. Теперь Сашины снимки живут в нем, места хватило, даже осталось чуть-чуть.
С тех пор о них я ничего не слышал. Только все чаще и чаще попадаются в модных журналах снимки Николая Ревича, и все громче звучит в модельном мире имя новой звезды — Александры Вороновой, подиумный псевдоним — Алекса.
А мне остается только гордиться тем, что именно я дал ей то, чего у нее не было, и вывел на свет из темного, давящего тупика собственных страхов. Дальше пусть идет сама, пусть ищет свое счастье. Да и Николка ее не оставит. Вдвоем они сильнее.
Но все-таки иногда, стоит мне достать глянцевый альбомчик с царственным лебедем, почему-то сильно щемит сердце...
Может, возраст?
Добавить комментарий