«Характер фокстерьера нельзя назвать простым.
Он без малейших колебаний ввязывается в драку.
Никогда не будет слушаться хозяина, если вдруг
увидит соседскую кошку.
Журнал «Любители фокстерьеров и такс». Санкт-Петербург. 1906 г
На первом этаже нашего дома по Уланскому переулку проживал известный музыкант и дирижёр Лео Гинзбург. Выходя с мамой из подъезда, я всегда просил её прочитать выгравированные на блестящей золотой табличке и прикреплённые к входной двери квартиры №19, непонятные слова «Лео Морицович Гинзбург, Дирижёр ».
Моя мама время от времени общалась с Лео Морицовичем, причём их знакомство состоялось при довольно необычных обстоятельствах.
Дело в том, что моя мать Ита Алтарувна Гуревич (в девичестве Малаховская) родилась в белорусском городке Несвиж, который после 1920-го года входил в состав панской Польши. В соответствии с пактом Риббентропа-Молотова 17 сентября 1939-го года Красная Армия пересекла западную границу и вошла на польскую территорию. Воинская часть, в которой служил мой будущий отец лейтенант–связист Гуревич, была расквартирована в Несвижском фамильном замке князей Радзивиллов. Гуляя по городку, папа познакомился с мамой и влюбился в неё с первого взгляда. В январе 1941 года он приехал за ней в Несвиж, они поженились и вернулись в Москву. Тем самым отец спас маме жизнь, так как оставшиеся в Несвиже родные все до единого погибли в гетто.
Как мои родители первое время общались объяснить сложно, так как мама говорила только на идиш и по-польски, а папа знал на идиш, пожалуй, не больше десятка выражений.
Как-то после войны, выходя из своей квартиры, дирижёр услышал, как моя мама разговаривала с кем-то из соседей. Сам Лео Морицович Гинзбург был родом из Варшавы, поэтому он сразу понял, откуда она родом. В дальнейшем, встречая маму, он обычно разговаривал с ней по-польски или на идиш, видимо, получая удовольствие от беседы на языках своего детства и юности.
Среди всех проживавших в доме это был самый необычный сосед. Несмотря на превосходную звукоизоляцию, летом через раскрытые окна доносились звуки рояля и поющие голоса. С утра до вечера в квартиру дирижёра приходили самые различные люди, и среди них совсем молодые – по-видимому, студенты. Обычно они приносили с собой толстые книги большого формата. Позднее я, понял, что это были клавиры и партитуры музыкальных произведений.
Лео Морицович всегда был одет в строгий чёрный или тёмно-серый костюм, а на ногах - изящные лаковые чёрные штиблеты. Осенью или весной он надевал плащ и неизменный берет, а зимой – тёмное пальто с меховым воротником и круглую котиковую шапку.
Дирижёр уезжал из дома и возвращался обратно на машине марки «Победа», которой управляла его супруга. Личных машин в то время в Москве было немного, да и появление за рулём шофёра–женщины вызывало любопытство окружающих.
Жена Лео Морицовича – изящная, невысокого роста блондинка в обтягивающих брючках и туфлях на высоких каблуках – разительно отличалась от многих окружающих женщин, и некоторые люди принимали её за иностранку. В то время на советские киноэкраны вышел фильм Михаила Ромма «Убийство на улице Данте», как сейчас бы сказали, – триллер, одним из главных персонажей которого, была француженка Мадам Тибо. Нетрудно догадаться, что вскоре после этого супругу дирижёра в нашем доме стали называть сначала «Мадам Тибо», а потом и просто «Мадам».
Кроме хозяев, в квартире жила собака – фокстерьер Фрези, которая принадлежала лично жене Лео Морицовича. При сравнительно малых размерах это была быстрая и мощная сучка с густой белой, с коричневыми пятнами шерстью, с торчащим вверх хвостом и жутким характером. Когда Фрези выводили из квартиры, об этом знал весь дом, так как лай, громкое сопение и рычание, царапанье когтей по мраморным ступеням лестницы было слышно до пятого этажа бывшего доходного дома фабриканта Покатилова. Подобно трактору она тащила за собой хозяйку, которая еле за ней поспевала. Выйдя на улицу и пройдя несколько метров, обе заворачивали в подворотню, а оттуда во двор.
Двор нашего дома не был заасфальтирован. Пара десятков тополей, кусты сирени, сараи, расположенные по периметру двора, кирпичный гараж с металлическими воротами инвалида войны дяди Коли Булыгина, который ходил на протезах с помощью двух палок в руках, и неизменная для пейзажа послевоенной Москвы голубятня, возвышающаяся над одним из сараев – вот и всё убранство нашего двора. Кроме того, слева от двери, ведущей на «чёрный ход», располагалась отгороженная деревянным забором помойка, примыкающая к брандмауэру дома. В наш продвинутый компьютерный век под брандмауэром понимают программный барьер, который проверяет поступающие в компьютер данные, а во времена моего детства брандмауэром называли стену из кирпича, стоящую поперёк двора и предназначенную для предотвращения распространения пожара на соседние дома.
Именно во дворе и разворачивались основные события драматической «охоты». Мальчишки и девчонки, включая, к моему нынешнему стыду, и меня, с нетерпением ожидали появления Фрези и её хозяйки. Незадолго до этого отлавливали бездомную кошку. Чтобы кошка не трепыхалась и не царапалась, её заворачивали в мешковину от угля, которой предостаточно валялось у входа в котельную, расположенную в подвале нашего дома.
«Охотники» с приманкой в руках сидели за забором помойки в нетерпеливом ожидании. Как только собака с хозяйкой появлялись в зоне видимости, самый отчаянный из нас брал освобожденную от мешковины кошку за шкирку и с криком – «Фрези, кошка!» – бросался наперерез, швыряя несчастную жертву прямо под нос фокстерьера.
Дальнейшее происходило молниеносно. В два прыжка, вырвав поводок из рук хозяйки, Фрези бросалась вперёд и, если кошке не удавалось вскочить на дерево, настигала её. В этом случае последствия для кошки были весьма печальны.
Заплаканная «Мадам» безуспешно пыталась поймать собаку, пока та, с лаем вдоволь поносившись по двору, сама не подходила с видом победительницы. Малолетние живодёры бурно обсуждали произошедшую «корриду», но, как всегда внезапно, появлялся дворник Равиль, заметив которого, вся компания дружно бросалась врассыпную, поскольку, зазевавшись, можно было получить метлой по любой части тела.
После такой «охоты» Фрези пару недель гуляла в отдаленных дворах нашего Уланского переулка. До мамы иногда доходили слухи об «издевательстве над животными», но я проявлял полное неведение по поводу происходящего и заявлял, что ни о чём подобном даже не слышал.
Прошли годы. В 1979 году скончался прославленный дирижёр. Вскоре после этого наш дом №13 передали в ведение Академии наук СССР и жильцов расселили. Богатое музыкальное наследство в виде клавиров и партитур музыкальных сочинений с рукописными заметками Лео Морицовича, по свидетельству знавших его музыкантов, вдова не сохранила.
Прошу прощение за банальную фразу – «прошлое ушло навсегда», но это так, и бесполезно винить себя за то, что кого-то в детстве обидел. Вот о чём действительно можно точно сожалеть – так это об упущенной возможности общаться с выдающимся человеком.
Сами посудите. Лео Морицович Гинзбург родился в Варшаве в самом начале XX века. В 1918 году получил музыкальное образование в Нижнем Новгороде. В 1922 году окончил МВТУ им. Н.Э. Баумана по специальности инженер-химик. В 1928 году окончил Московскую консерваторию как пианист, теоретик и дирижёр, а в 1931 году получил диплом Берлинской высшей музыкальной школы по специальности инженер–радиоакустик. На протяжении более пятидесяти лет он преподавал в Московской консерватории и, заведуя кафедрой оперно-симфонического дирижирования, воспитал плеяду прославленных дирижёров с мировым именем. Поистине достойно прожитая жизнь в такой сложный и беспощадный век.
Как говорила о нём моя покойная мама, – «светлый был человек».
Добавить комментарий