Чем отличается писатель от рассказчика
Много лет назад мне рассказали о случае, который будто бы произошел во время встречи писателя Владимира Солоухина с читателями. Рассказывая о своей очередной книжке, Солоухин якобы высказал такую мысль, что по-настоящему хорошо писатель может написать лишь о том, что он знает не по наслышке, через что сам прошел, лично пережил и т. п. Эту мысль он иллюстрировал примерами из своего творчества. Его рассуждения были прерваны репликой из зала: "А Федор Михайлович-то лично старушек не убивал!".
Не знаю, что Солоухин ответил на реплику, как вышел из щекотливого положения. Может быть, вспомнил, что Достоевский все-таки был на каторге и там мог кое-что подчерпнуть из рассказов собратьев по несчастью. Однако байку эту я запомнил, потому что в то далекое время иногда задумывался, смог ли бы я стать писателем. Подумав, я сделал два вывода. Вывод первый: Солоухин неправ, потому что у настоящего писателя должно быть сильно развитое воображение. Хороший писатель может выдумать и описать ситуацию или историю, которая с ним самим никогда не случалась, населить ее вымышленными персонажами и сделать это так ярко, правдоподобно, что читатель воспримет историю как достоверную. А второй вывод состоял в том, что я, увы, никогда не смогу стать настоящим писателем по причине отсутствия этого самого воображения.Однако, позднее я сообразил, что есть все же литературный жанр, где можно обойтись без богатого воображения - это мемуары. И вспомнил замечательные образцы этого жанра. Взять, к примеру, "Повесть о жизни" Паустовского или "Люди, годы, жизнь" Эренбурга.
Но являются ли авторы мемуаров настоящими писателями? Похоже, что нет. Они - не писатели, они - рассказчики. И даже Паустовский с Эренбургом в вышеупомянутых произведениях выступают лишь как рассказчики, хотя и очень хорошие. Так, может быть, и мне попытаться стать рассказчиком? Этот жанр мне подощел бы, думал я, да только для успеха в этом деле, нужно - всего ничего - прожить столь же интересную жизнь, как Эренбург или Паустовский, и обладать талантом рассказчика, сравнимым с их талантами. То, что шансов на это у меня немного, я понимал; но решил: поживем - увидим. Может быть, и моя жизнь окажется небезынтересной. А пока займусь чем-нибудь другим.
И лет сорок я занимался чем-то другим, не помышляя ни о каких мемуарах. До Паустовского или Эренбурга мне по-прежнему далеко как до Альфа-Центавра, но откладывать больше некуда. И я решил попробовать. Риск невелик. В крайнем случае, слава Паустовского, Эренбурга и других знаменитых рассказчиков останется непревзойденой.
Первый опыт, небольшой конфуз и первый успех
Итак, я решил попробовать себя в амплуа рассказчика и начал с того, что написал воспоминания об отце. Человек он был яркий, неординарный, и его жизнь была много богаче значительными событиями и интересными людьми, нежели моя. Кое-что я вставил и о себе, но центральным персонажем воспоминаний был отец.
Написав, я разослал свой опус друзьям и знакомым и стал ждать отзывов. Отзывы знакомых людей для автора-мемуариста - это палка о двух концах. С одной стороны, друзья пристрастны и в большинстве случаев хвалят, но хвалят не потому, что им так уж понравилось написанное, а из дружеского расположения. Правда, некоторые при этом думают: я и сам бы мог написать не хуже, мне тоже есть что вспомнить, да некогда, дел много, а ему, видать, больше делать нечего, вот он и пишет. С другой стороны, если автор что-нибудь исказил или приврал - ну хоть слегка, самую малость - друзья и знакомые тут же заметят.
И так случилось, что с отзывами друзей связаны и самый большой успех моего литературного творчества, и неожиданный конфуз.
Начну с конфуза.
История про Асторию
Свое литературное дарование я оценивал более чем скромно, даже вообще не был уверен, что имею хоть кроху такого дарования. Но вот уж в чем я был уверен, так это в надежности моей памяти. Я не сомневался, что если что-то в памяти отложилось, то значит именно так оно и было. Мне и в голову не могло прийти, какие фортели может выкинуть память.
В одной из глав воспоминаний об отце я рассказал о семье, с которой моих родителей, а потом и меня связывали дружеские отношения. Семья состояла из супружеской пары, их дочери и бабушки. В те годы, когда я был школьником и студентом, мы часто бывали у них в гостях и всегда получали удовольствие от этих визитов. Во-первых, потому что все члены этой семьи были людьми музыкально одаренными. Дочь – моя сверстница и приятельница - училась в музыкальном училище при консерватории, среди гостей обычно бывали ее друзья. Так что на вечерах у них в доме всегда звучала хорошая музыка и пение. А во-вторых, стол обычно ломился от вкусной еды, в том числе от всякого рода дефицитов – обстоятельство немаловажное с точки зрения юноши с хорошим аппетитом, каковым я был в те годы. При этом мне запомнилось с чьих-то слов, что обилие деликатесов на столе – это заслуга, в основном, бабушки, которая в недавнем прошлом работала поваром, и не где-нибудь, а в ресторане гостиницы Астория. И это я тоже упомянул в своем произведении.
Астория всегда считалась, да наверняка и сейчас считается, лучшей, или, по, крайней мере, одной из двух лучших и привелигированных гостиниц в Санкт-Петербурге . Она стоит в красивейшем месте города – на Исаакиевской Площади. Напротив Исаакиевский Собор, Мариинский дворец и памятник императору Николаю I, а поодоль – памятник Петру I, знаменитый Медный Всадник. Астория строилась в период 1910 – 1912 г. и открылась в конце 1912 года в преддверии празднования 300-летия дома Романовых (21 февраля 1913 г. по старому стилю) для приема аристократических персон, которые съедутся для участия в праздновании. Маяковский в 1916 году в стихотворении «Последняя Петербургская Сказка» написал:
Стоит император Петр Великий,
Думает: «Запирую на просторе я!» —
А рядом под пьяные клики
Строится гостиница «Астория».
В первые годы после революции в Астории останавливались, а иногда подолгу жили, руководители большевистской партии, включая Ленина; в последующие годы - наиболее почетные зарубежные гости, знаменитые писатели, музыканты и артисты. Известно, что Гитлер планировал именно в Астории устроить банкет по случаю взятия Ленинграда. В наше время здесь гостили Маргарет Тетчер и Джордж Буш-старший, Жак Ширак и Тони Блэр, Мадонна и Элтон Джон, Пьер Карден и Ален Делон и прочие VIP.
Ясно, что в такой гостинице трудились повара самого высокого класса. Очевидно, блюда, приготовленные бабушкой моей приятельницы, настолько пришлись мне по вкусу, что сомнений в том, что бабушкин класс соответствует уровню Астории, у меня не возникло.
Бабушки, увы, уже давно нет в живых. Ее внучка теперь живет в Израиле, и она была одной из тех, кому я послал мемуар, содержащий среди прочего фрагмент, посвященный ее семье. Через некоторое время я ей позвонил, и состоялся примерно такой диалог:
- Ну как тебе мой мемуар?
- Хороший мемуар. Очень интересный. Особенно мне понравилось как ты написал о моей бабушке. – В ее тоне слышалась ирония.
- Что-нибудь не так?
- Ну да, малость не так.
- Но она ведь работала поваром?
- Поваром работала.
- Что, не в Астории?
- Нет, не в Астории.
- В Европейской?
- Нет, не в Европейской. – Чувствовалось, что моя собеседница еле сдерживает смех.
- Так где же?
- На Пряжке.
- То есть как на Пряжке?
- А что ты так удивляешься? Там есть столовая.
Пряжка – небольшая река в западной части Санкт-Петербурга. Поблизости есть две достопримечательности. Одна из них - музей-квартира Блока. Боюсь, однако, что об этом знают далеко не все жители Санкт-Петербурга. Зато другая достопримечательность известна всем. На набережной Пряжки находится старейшая в Питере психиатрическая больница, ныне официально именуемая «Городская психиатрическая больница Св. Николая Чудотворца», в просторечии «дурдом на Пряжке» или просто «Пряжка». По популярности ее можно сравнить с известной москвичам Канатчиковой Дачей (или, что то же самое, больницей Кащенко).
Моя приятельница еще рассказала мне, что, когда она была маленькой и ее не с кем было оставить дома, родители иной раз завозили ее к бабушке на работу, а бабушка, будучи занятой приготовлением пищи для несчастных обитателей этого богоугодного учреждения, отправляла ее погулять по территории больницы в сопрвождении какого-нибудь смирного безобидного психа.
Каким образом в моей голове или по пути к ней это учреждение трансформировалось в самый фешенебельный отель города, объяснить я не могу. Но после этого случая уверенности в крепости моей памяти у меня сильно поубавилось.
Каким может быть литературный успех
Несмотря на вышеописанный конфуз, успех моего первого литературного опыта превзошел все мои ожидания. Правда, если вы подумаете, что мои воспоминания об отце изданы большим тиражом и принесли мне славу и кучу денег, то, к сожалению, я должен буду ответить: чего не было, того не было. Ни Пулитцеровской, ни Гонкуровской, ни Букеровской премии я не получал. Более того, мои записки вообще не были изданы, если не считать того, что я сам на свои кровные напечатал (в Kinkos) штук тридцать экземпляров для рассылки друзьям. В чем же тогда успех? А вот в чем.
Один мой питерский приятель, которому я посылал свои воспоминания, написал:
«Я не был знаком с твоим отцом, но, прочитав твои записки, понял, что он был очень хорошим человеком. Поэтому я буду присматривать за его могилой на Богословском кладбище. На этом кладбище похоронена моя жена. Я там бываю и буду заходить к твоему отцу тоже». Я был тронут. Оставленные без присмотра могилы близких – болезненная тема для многих эмигрантов. И многие согласятся со мной, что обещание моего друга дорогого стоит. Вот я и считаю, что это мой литературный успех.
Джеймс Бонд
Когда в России появились банковские карточки, мой друг - профессор Санкт-Петербурсгского университета - одним из первых оценил удобство этого замечательного финансового инструмента. Он оформил себе карточку в ближайшем к дому отделении Сбербанка России и пару лет благополучно ею пользовался. Однако в один прекрасный день он эту карточку потерял.
Обнаружив потерю, он помчался в Сбербанк, сообщил об утрате, предъявил паспорт и попросил закрыть старую карточку и оформить новую. Ему сказали: А секретное слово?
- Какое секретное слово?
- Когда вы оформляли карточку, вас попросили назвать секретное слово для более надежной идентификации личности.
- И я назвал?
- Да, конечно, у нас записано.
- Но я уже не помню.
- Постарайтесь вспомнить. Без этого мы не сможем сделать вам новую карточку.
Товарищ напряг память, но вспомнить не смог.
- К сожалению, не могу вспомнить: забыл.
- Ну как же так, такой солидный мужчина, еще не старый, и забыл. Вспоминайте!
- Извините, не могу - забыл начисто.
- Ну ладно, так и быть, мы вам немножко подскажем.
- Вот спасибо, подскажите!
- Это имя американского киноактера.
- Чье, простите, имя?
- Американского киноактера. Знаменитого.
- Я назвал американского киноактера? Да не может быть!
- Мужчина! Я вам русским языком говорю, у нас записано.
Разговор зашел в тупик, и мой приятель, ошеломленный, в растерянности покинул Сбербанк. Приходит домой и рассказывает все жене и дочери. Дочь - смышленая молодая особа, работающая, что немаловажно, на той же кафедре и в той же лаборатории, что и отец. Подумав с минуту, она заявляет:
- А я знаю.
- Что ты знаешь?
- Имя. Это Джеймс Бонд.
- Что за чушь! Какой Джеймс Бонд?! Он же вовсе и не актер, а персонаж.
- Тетка в районной петербургской сберкассе не различает такие тонкости. Ей актер или персонаж - один черт.
- Но почему Джеймс Бонд? С чего бы это я стал называть Джеймса Бонда? Я что, был в невменяемом состоянии?
- Да не называл ты Джеймса Бонда! Ты назвал кое-что похожее. Вспомни свою работу и любимый объект исследований.
И тут в голове у моего друга наступило просветление. Дело в том, что он - специалист по молекулярной физике, и среди прочего много занимался исследованиями молекулярных комплексов, в которых молекулы соединены друг с другом так называемой водородной связью. В англоязычной литературе это называется Hydrogen Bond или для краткости H-bond.
- Черт возьми! Точно! Я им сказал H-bond!
В Сбербанке ему сказали: ну вот видите, вспомнили! А говорили: не может быть, не может быть ....
Отлично, Вася!
На одной из кафедр физического факультета шли защиты дипломных работ. Присутствовали члены Гос. Экзаменационной Комиссии, руководители защищающихся студентов, рецензенты и несколько преподавателей и сотрудников кафедры. Последним докладывал свою работу студент по имени Вася. Вася считался одним из лучших студентов в группе. Дипломной работой он занимался активно, не сачковал. Получил неплохие результаты. Бойко доложил. Более или менее толково ответил на дополнительные вопросы. Руководитель хорошо отозвался о Васе. Настроение в аудитории благодушное. Однако рецензент внес ложку дегтя в эту бочку меда. Не сделав серьезных зпмечаний по содержанию работы, он раскритиковал форму: текст написан небрежно, корявым языком и много орфографических ошибок. И предложил поставить оценку «хорошо».
А надо сказать, что шкала оценок фактически была двубальной. Неудов на защитах не бывало, поскольку, если работа настолько плохая, то это выявлялось уже на предзащите, и работу просто не допускали к защите. Оценка «удовлетворительно», то есть тройка, была редкостью. Так что подавляющее большинство работ получали либо «отлично», либо «хорошо». Васиному руководителю нужны были рабочие руки, и он подумывал о том, чтобы взять Васю в аспирантуру (если удастся выбить из начальства аспирантcкое место). Но в этом случае обязательно нужна была пятерка за диплом. А тут, на тебе, попался рецензент-придира.
Когда защита закончилась, студентов попросили на время удалиться, и началось обсуждение. Предыдущие работы никаких разногласий не вызвали, их быстро обсудили и выставили согласованные оценки. На Васиной работе задержались. Руководитель пытался убедить комиссию, что тема работы актуальная, что выполнен большой объем экспериментальных измерений, результаты многообещающие, вполне можно поставить «отлично». Ему поддакивали некоторые сотрудники кафедры, которые знали Васю по работе в лаборатории и видели, что парень старается. Но рецензент упорствовал: физик, выпускник университета, должен быть грамотным человеком. Руководитель говорит: да он грамотный. Просто увлекся экспериментом и немножко поздновато приступил к написанию диплома. В результате возникла спешка, а в спешке были допущены ошибки в тексте. Рецензент не соглашается с этой версией: многие ошибки повторяются по несколько раз. Значит, дипломант просто не знает, как правильно писать соответствующие слова. Вот например, слова «количество» и «количественный», которые встречаются в тексте множество раз, всюду написаны с двумя «л»: колличество.
Руководитель умолк, не зная, какой бы еще аргумент привести. Кто-то из сотрудников робко предложил: а давайте поставим «пять с минусом». Председатель ГЭК возразил: официально такой оценки не существует. Предлагавший, впрочем, и сам знал, что не существует, но уж очень хотелось найти компромиссное решение. Председатель: какие есть еще мнения? Возникла длительная пауза. И тут доцент Т. говорит: «поставить ему «отлично», но с двумя буквами «л»». Председатель не понял и переспрашивает: что вы предлагаете? Т.: предлагаю поставить «отлично» с двумя «л». Из заднего ряда раздались смешки. Председатель рассердился: коллеги, прекратите балаган!
Неожиданно рассмеялся рецензент, до которого что-то дошло. А, черт с вами – говорит – ставьте что хотите. Все осмелели: пятерку Васе, пятерку! Председатель ГЭК с облегчением: ну ладно, зовите студентов, будем объявлять результаты. А сотрудница – секретарь ГЭК говорит: Я не понимаю. Мне что, в ведомость и зачетку писать отлично с двумя «л»? Ее слова утонули во всеобщем хохоте.
Ленин с нами
Конец 70-х. Однажды утром, войдя в переполненный вагон на станции метро Выборгская, я оказался рядом со знакомым сотрудником одного из ленинградских НИИ. Знакомы мы были лишь шапочно: несколько раз пересекались на семинарах и конференциях. Я знал, что зовут его С. Я., что он - известный специалист в близкой мне области науки. Он был гораздо старше меня, наверное, лет на двадцать - двадцать пять; видимо, помнил меня в лицо, но, возможно, даже не знал моей фамилии и имени.
И вот толпа вносит меня в вагон и плотно притискивает к С. Я. Здороваемся. В это время из репродуктора доносится: «Двери закрываются, следующая станция Площадь Ленина, Финляндский вокзал». «Хм, – говорит он, – какое оригинальное название: Площадь Ленина, не правда ли?» Я не знаю, что сказать, бормочу что-то нечленораздельное. Напротив нас на стенке висит схема линий метрополитена. С. Я., слегка шепелявя, но громко, с расстановкой читает: «ЛЕНИНградский, ордена ЛЕНИНА, метрополитен имени ЛЕНИНА». Стоящие рядом, практически вплотную, люди на нас уже поглядывают, и не очень дружелюбно. С. Я. не унимается: а вы знаете, на этой линии есть еще станция ЛЕНИНский проспект! Мне бы промолчать, но, не утерпев, я говорю, что на Петроградской стороне есть улица ЛЕНИНА и парк имени ЛЕНИНА. Да-да, говорит он, спасибо, что напомнили. Какая-то тетка в упор уставилась на нас, явно хочет сказать что-то гневное, но, видимо, от возмущения не находит слов. А С. Я. тем временем говорит: «если переименовали Петербург в ЛЕНИНград, то могли бы и Неву переименовать: например, река Нева имени ЛЕНИНА или просто «река имени ЛЕНИНА». Как вы думаете?». А я думаю, что сейчас нас скрутят и отведут куда следует. К счастью, поезд замедляет ход и останавливается. Из репродуктора раздается: «станция Площадь Ленина». С. Я. говорит «О! Площадь ЛЕНИНА, мне выходить, до свидания» и выходит. Я выскакиваю вслед за ним, хотя мне надо ехать дальше – до Балтийской, пробегаю по платформе вперед и сажусь в другой вагон.
***
Валентин Берестов
Несколько лет назад я случайно натолкнулся на стихи Валентина Берестова, которых до этого не читал, да и вообще никогда не интересовался этим поэтом. Смутно помнил, что, кажется, этот Берестов писал для детей. Действительно, оказалось, что у него много стихов для детей, но, видимо, у него было также неплохое чувство юмора. Это ощущается и в некоторых детских стихах. Но мне попался на глаза стишок совершенно недетский, который меня насмешил, возможно потому, что я как-то очень живо представил себе описанную в нем ситуацию:
Один патологоанатом
Уж до того ругался матом
Что, не стерпев, покойник ожил
И надавал ему по роже.
Я запомнил этот стишок и с тех пор стал обращать внимание на стихи Берестова или упоминания о нем. И вот недавно в книжке Евгения Евтушенко, увидел стихотворение, посвященное Берестову, и в качестве эпиграфа строчки Берестова, которые опять мне понравились, на сей раз не только юмором, но и злободневностью. По-моему, они очень точно отражают характер стратегического мышления некоторых современных политиков:
Что-то грустно, на душе тоска,
Не ввести ль куда-нибудь войска?
Добавить комментарий