Пять дней и пять поколений
Петины байки
Мамин младший брат Пейше - дядя Петя - любил рассказывать всякие истории из жизни Поддобрянки. Истории были долгими, с деталями, отступлениями и множеством имён и фамилий. Память у дяди Пети в его 80 лет была феноменальная.
Он садился на стул, клал локти на стол, вытирал двумя пальцами уголки рта и начинал:
«Я тебе расскажу историю о том, как у нас в местечке повесился сосед Ноте Ривкин и что стало с его золотыми зубами. У Ривкина был весь рот золотой. Но Ривкина это не радовало, и он повесился. Его схоронили. А Гиршл Фрейдин со своим сыном Пиней раскопали могилу, чтобы вынуть все зубы. Раскопали, разбили челюсть и вынули зубы и коронки. Могилу закопали. А зубы повезли продавать в Гомель, в Торгсин. Обратно из Гомеля они приехали на телеге, полной продуктов. После этого младшему брату самоубийцы стали сниться кошмары: к нему являлся старший брат с верёвкой на шее и говорил: «Почему ты молчишь? Мало того, что я умер, так надо мной ещё надругались после смерти!» И этот сон повторялся каждую ночь. А один раз брат явился во сне, схватил его за горло, и начал душить, приговаривая: «Почему молчишь?! Почему молчишь?!» После этого брат решил пойти на кладбище. Пришёл и видит: могила-то свежая. Он побежал в Сельский совет. А мой отец Веле был активистом в Сельсовете. Он сказал Ривкину-младшему: «Ты сам могилу не трогай!» и позвонил в Тереховку, в районный центр. Оттуда приехала машина с двумя милиционерами и одним гражданским. Вскрыли могилу и обнаружили ограбление. Начали искать виновных. Кинулись в Чернигов – в 60 километрах от Поддобрянки, потом в Гомель – в 45 километрах. И в гомельском Торгсине нашли зубы. «Кто их вам сдавал?» «Фрейдин». Был суд. А прокурором был дальний родственник Фрейдина Беньомин Разинский, и он сделал так, что Фрейдину дали всего 3 года тюрьмы. Но вышел он досрочно, как человек с хозяйственной жилкой и умевший считать. Особенно зубы. Гиршл Фрейдин, которого в местечке теперь прозвали «Золотозуб», одно время был и начальником пожарной команды, и председателем колхоза. Мы потом стали с ним родственниками. У моего отца была сестра Бейле. Она была в местечке гадалкой. Гадала на картах. Её мужа звали Залман-с-Приветом (Залман-дер-Мишугинер). У них была дочь Нехаме, на которой женился Пиня-Золотозуб, сын Гиршла Фрейдина-Золотозуба. Так этот Пиня стал мне вроде как двоюродным братом. Потом Пиня ушёл на войну и в первые же дни погиб.
- Дядя Петя, а почему этот Ноте Ривкин повесился? Ведь у евреев самоубийство считалось страшным грехом...
- Ноте ещё во время Первой мировой войны, когда был солдатом, где-то подхватил сифилис. Поехал в Гомель к врачу. Врач сказал: «Сифилис застарелый, ничего нельзя сделать. Как только кровь пойдёт из горла, сделай так, чтобы не мучить ни себя, ни других». Ноте решил последовать совету врача. Пришёл домой и попросил жену Мере и сына сходить за братом Шмуэлем, который жил в другом конце местечка. Когда они ушли, он зажёг керосиновую лампу, потому что электричество появились в Поддобрянке только году в 33-м или в 34-м, снял верёвку с колодезного ведра, надел прямо на кальсоны валенки, чтобы ноги не мёрзли, спустился в кладовую, подставил табуретку, и повесился. Удачно так повесился: верёвка не оборвалась. Жена пришла и увидала свет в кладовой. Зашла, а там муж висит. Он ещё был тёплый. Но вместо того, чтобы срезать верёвку и спасти его, она, ее сын и брат Ривкина побежали к нам, начали стучать в ставни. Мой отец выбежал. «Веле, Ноте эрцах унгехунген!» («Веле, Ноте повесился!»). Папа схватил свой острый сапожный нож, побежал, перерезал верёвку, но было уже поздно. А фельдшер Воронин перед похоронами сказал жене висельника Мере: «Время для вас тяжёлое, давайте снимем у него золотые зубы». «Нет!» Так и похоронили с зубами. И тогда Фрейдин сделал на том золоте своё чёрное дело. Но для нас было самое страшное, что на это преступление пошёл еврей, свой. Его все проклинали. Мой отец был среди понятых, когда милиционеры раскопали могилу. Это было в 29-м или в 30-м году.
Гершн-колхозник
…Другой брат деда безграмотный извозчик Гершн в первые годы коллективизации был назначен председателем еврейского колхоза в Крыму как беднейший, а следовательно, по представлениям коммунистов, самый «сознательный». Не умевший ни читать, ни писать, плохо говоривший по-русски Гершн отправился в Крым, но правил колхозом меньше года: этот беспартийный извозчик не оправдал доверия новой власти. Его колхоз был хуже некуда.
Семейная традиция
Советская власть боролась с религией. Повсюду организовывали Общества безбожников. Мой дед Веле был безбожником без всякого общества. Бабушка Стерне-Либе старалась соблюдать какие-то традиции. Зажигала свечи по субботам. А дед всегда смеялся над ней. Под его влиянием бабушка тоже стала отходить от традиций и однажды пошла на речку стирать белье в субботу. Односельчане-евреи увидели это и стали забрасывать Стерне камнями.
Голь перекатная
Поначалу у Веле и Стерне не было своего дома, и они снимали жильё. Потом один за другим пошли дети: Борух, Лейбе, Баше-Риве и Нехаме, Пейше, Модест и Майя. Было ещё двое, но они умерли в раннем детстве. Остались три сестры и четыре брата. Ещё до рождения младших детей, семья сумела приобрести домик на окраине местечка. За домом сразу начиналось поле. Описывая бедноту, говорили «голь перекатная». Это в буквальном смысле можно сказать о жизни семьи моей матери. Она и ее старшая сестра Бася (Баше-Риве), бывало, не могли в один день пойти в школу. Ходили по очереди. Потому что даже платье было одно на двоих. Но постепенно скопили на корову, а уж с коровой пошла совсем другая жизнь. И себе молока хватало, и на продажу оставалось. Однажды Нехама заболела. Пошли на голове какие-то пятна, которые ужасно чесались, потом пятна стали превращаться в коросту. Местечковый фельдшер Воронин не знал, что делать. А местные бабки подсказали: надо промыть голову ребёнка керосином и потом снять коросту жёсткой шваброй. Дед так и сделал. Действительно, всё прошло, но на левом участке головы перестали расти волосы. Потом Нехама всю жизнь прикрывала это место волосами сбоку и с затылка, а к концу жизни вынуждена была носить парик. Она всегда помнила о своём недостатке и стеснялась его. Впрочем, это не помешало ей любить и быть любимой.
Майя
Но вернёмся к рассказам дяди Пети.
- В 1929 году на Первое мая в местечке была демонстрация. Веле перед уходом отдал распоряжение жене, что приготовить на обед, и ушёл. Стерне-Либе встала у печи варить. Вокруг дети возятся. И вдруг она закричала: «Ой-ой, я сейчас что-то выкину!» Легла в кровать и кричит. Дети бросились за тётей Олей, её сестрой. Та прибежала и успела принять роды: «Мейделе!» («Девочка!»), закричала она. Так Первого мая родилась младшая в семье. Её назвали Майей.
Борух
- Все дети Веле и Стерны были не без таланта. Все любили петь. Это в нашу маму – Стерне-Либе. Старший брат Борух славился на все местечко своим тенором. Он рано начал работать: помогать отцу в сапожном деле. Потом освоил ремесло парикмахера. Вообще он был в местечке заводилой. Особенно популярным стал после того, как сам построил карусель. Собственно, не совсем карусель, а высоченный столб с верёвками, на концах которых можно было цепляться или сидеть, и всё это вертелось. Это называлось «Гигантские шаги» и было одним из самых главных развлечений бедного местечка. Кино появилось потом, когда передвижку стали привозить. И ещё танцы были под клезмеров, в основном скрипачей Нояха и Бориса Чиришевских. Они играли на танцах и на свадьбах. На похоронах клезмеры не играли. Ещё играли по праздникам, но уже советским. Еврейские праздники отмечали только старики, да и то тайно. А молодёжь признавала День Октябрьской революции, День Первое мая... Женился Борух, когда ему было 16 на такой же 16-летней Вере Ципориной. Она работала секретарём в Сельском совете, и сама зарегистрировала свой брак. Иначе бы их - подростков - никто не расписал. У Веры тоже была очень музыкальная семья, которая почти вся погибла во время войны. Отец Веры Файвель Ципорин был кузнецом. Он носил усы и бороду, и внешне этот еврей был очень похож на царя Николая Второго. Не могу сказать, что их путали, но сходство бросалось в глаза. Файвель Ципорин был расстрелян немцами вместе с другими евреями Поддобрянки.
Борух-храбрец
- Борух однажды убил волка. Он тогда ухаживал за Верой. Семья Сиротиных жила уже в новом, только что построенном доме. Борис шёл на свидание поздно вечером, подальше от посторонних глаз. А вокруг Поддобрянки леса. Там были волки. По ночам бывал слышен вой. В местечке, у кузнеца, были большие собаки, самки. Они жили в будке, во дворе. И вот к ним повадился волк. А у Боруха был дома штык времён Гражданской войны. И в тот вечер Борух как раз взял штык с собой, на всякий случай. Пошёл он с Верой погулять, и вдруг перед ними волк. Зверь бросился на Боруха, но тот успел вонзить штык волку в горло. Борух здоровый был, смелый. Не испугался.
...Дядя Петя мог часами рассказывать о местечке и его жителях, о братьях и сёстрах. Но многое я слышал и от других членов семьи...
У Боруха и Веры в 1931 году родился сын Давид, Додик. Он был всего на два года моложе своей младшей тетки – Майи. Ему был год, когда все Сиротины переехали из Поддобрянки в Гомель. Давид был очень сообразительный мальчик, но, как все Сиротины, учиться не любил. Впоследствии кое-как окончил вечернюю школу с помощью дяди Семы, Семёна Львовича Сиротина, который был там учителем истории. Но потом Додик, как говорится, взялся за ум и окончил юридический факультет. Когда он служил в милиции, бабушка называла своего старшего внука «самым главным милиционером». Он дослужился до чина майора, но национальность (пятая графа в советском паспорте) помешала ему подняться выше.
Артисты
Лёва (Лейбе), второй сын бабушки и дедушки, ростом был пониже Боруха, но очень симпатичным внешне и был прирожденным лидером. Он стал в местечке одним из первых пионеров-активистов, высмеивал раввинов и верующих. Однажды даже инсценировал похороны религии, сам нарядившись раввином.
Мамина старшая сестра Бася была активисткой в школьной самодеятельности, в драмкружке. Она мне рассказывала, что все думали – это она будет артисткой, а не Нехама. Нехама была тихоней. Но их двоюродный брат Сёма – Семён Львович Сиротин – рассказывал мне, что на самом деле Нехама всегда выступала. Они вместе были в школьном драмкружке. Нехама читала стихи на идише громко, страстно. Во время праздничных демонстраций, которые устраивались в местечке в годовщину Октябрьской социалистической революции или на Первое мая, она всегда была на трибуне, и, когда демонстранты, пройдя по главной улице, останавливались возле клуба, приветствовали их (на идише, конечно) - кто от имени партийной организации, кто от комсомольской, а Нехама – от пионерской. Ей было тогда лет 8-9. Потом, когда в 1932 году в Гомель приехал сам Михоэлс, руководитель ГОСЕТа - московского Государственного еврейского театра, чтобы отобрать талантливую еврейскую молодежь для поступления в еврейский театральный техникум, на экзамен явилась Нехама. В своих воспоминаниях, которые она наговорила на магнитофон уже в Америке, мама рассказала, как проходил экзамен, как она понравилась комиссии, но по возрасту (ей было всего 13) не прошла. Михоэлс тогда сказал ей: «Через год окончишь школу-семилетку, тогда возьмём».
К тому времени семья уже жила в Гомеле, в доме напротив хлебозавода. И вот через год Нехама говорит матери, что собирается ехать в Москву, чтобы стать актрисой Еврейского театра. Та в слезы: «Не пущу! Да еще в театр!» Но мой дед внимательно посмотрел на дочь и сказал жене: «Она уже сама все решила. Её не удержишь». Чтобы из-за возраста её опять не отправили домой, Нехама выправила новые документы, сделав себя старше. Теперь год ее рождения был 1918-й. А День Рождения она отмечала сначала 8 марта, потому что это был советский праздник – Международный Женский День, а потом перенесла на 11 марта, потому что это был день выдачи стипендии, и студенты могли позволить себе вскладчину устроить маленький праздник.
Проклятие или просто жизнь?
Каждый раз, когда в семье случалась беда, я слышал от тёти Майи, от моей двоюродной сестры Фаины и от некоторых других родственников, что над нашей семьёй будто тяготеет проклятие. У Веры Павловны, жены маминого старшего брата Бориса, почти всех родственников убили во время Второй мировой войны немцы. У Давида, старшего сына Бориса и Веры, женатого на Элеоноре Хотько, был единственный сын Игорь. Когда мельчику было 7 лет, он, играя, поранил ногу. Образовалась саркома, и ребёнок умер. У старшей маминой сестры Баси сын Борька, после долгих мучений, умер от рака, прожив 2 года и 6 месяцев. У мужа Баси Исаака был обнаружен рак лёгких, и он умер в 58 лет. В том же возрасте и тоже от рака умерла Фаина, вторая дочь Баси и Исаака, моя любимая двоюродная сестра. У маминого брата Петра Сиротина были сыновья Борис и Леонид. Жили они в Киеве. Лёня работал в Уголовном розыске. Боролся с наркоторговлей. Начал писать детективные пьесы и сценарии. Он, как и его мать, Мария Ильинична, школьная учительница русского языка и литературы, страдал головными болями. Чтобы заглушить боль, начал принимать морфий. Доставал наркотики у тех, с кем боролся. Запутался и предпочёл покончить с собой. Застрелился. Впрочем, это лишь одна из версий его самоубийства. Возможно, причины были иные. Лёне было всего 30 лет. Я видел, как дядя Петя, даже через много лет после трагедии, вспоминая о сыне, начинал плакать. Петру Вульфовичу (Владимировичу) было больше 70 лет, когда он переехал в Америку. Через 2 недели после того, как он отметил в Нью-Йорке своё 80-летие, дядя Петя умер от обширного инфаркта. А ещё через пару лет во Флориде умер его старший сын Борис, не дожив до пенсионного возраста. В том же роковом возрасте – 67 лет – скончался в Минске Миша, сын моей младшей тёти – Майи. И моя мама умерла в этом возрасте. А мой отец умер в возрасте 49 лет, став жертвой медицинской ошибки... На его могильной плите в Москве на Востряковском кладбище мама попросила выбить надпись на идише «За что такая судьба?» Что это - рок? Проклятие? Или просто жизнь, в которой почти каждая семья проходит через свои круги ада?
Возвращение
...Я, мой сын Саша и мой племянник Женя вернулись в Минск. До отлёта в Варшаву оставался почти целый день. Мне захотелось взглянуть на дома, в которых провели последние годы жизни дедушка и бабушка, тётя Майя и мой двоюродный брат Миша.
Потом мы навестили вдову моего старшего кузена Давида Сиротина Элеонору Ивановну Хотько и ещё познакомились с замечательной семьёй Евгения Пучкова - женой и тремя детьми.
...Женя Пучков проводил нас в аэропорт, и мы вылетели в Варшаву, а оттуда я - в Нью-Йорк, домой, с чувством, что навестил всех своих...
...История семьи – это и история страны, в которой семья жила, и срез времени, в котором происходили исторические события. Семье выпало жить в те времена, когда папа Карло Маркс вырезал из деревянных чурок таких Буратино, которые поверили врунам, что можно обрести счастье в стране дураков...
Добавить комментарий