- На басни потянуло, духом хирею, - Евсей Евсеич, давний пациент «тихого» отделения Шестой, брезгливо бросил ложку в манную кашу. – Да! Не дотягиваю до притчи, не те уж силы.
- Басня много кургузее, - отозвался Данила Саввич. – Ну, как юмор и сатира, рок-н-рол и блюз, Петр и Феврония. Притча это глубоко.
- Когда отсюда?
- Говорит, четыре, и чего? Нам, что дышло.
- Хвалю! А ко мне зачем?
Все, кто об этой больнице знал, звали ее Шестая, хотя номера, равно как государственного статуса, она не имела, так повелось в этом странном мире. Данила Саввич, поселенец свежий, заглянул к Евсею Евсеичу впервые. Режим здесь либерален, столовая общая, телик, в парке играшки-затевашки, палаты днем не заперты. По краям, правда, угрюмые фигуры в кургузых зеленых халатах, немые хоть тресни.
- Политику надо строить на улыбке, - объяснил Данила Саввич. - Как к лидеру лидер.
- За это уважаю. А зачем?
- Размах! Размах, он все углы перекрывает.
Нянечка Катя с грохотом вкатила колесницу для уборки.
- Нынче с главным обход, не забыли? Среда.
- Среда это в точку! - Евсей Евсеич закрылся подушкой как щитом. - Среда диктует мысль, мысль обволакивает действие. Все, что остается, вылупиться. И всем неповадно.
- Ух вы, убогие мои! Какао подлить?
- Да! – жестко ответил Данила Саввич. – Бесправие не в пример хуже правонарушения.
Визит свой Данила Саввич, помимо протокола, связал с шикарной идеей - из палаты Евсея прорыть тоннель в кабинет главного врача Друскина, Евсей Евсеич, даже не вникая, вжарил «казачка», сразу поняв, что наварит друзей, озарившись заодно идеей набрать спичек для взрыва психушки.
- Чисто на свадьбе! – Евсей Евсеич был доволен.
Евсей Евсеич прибыл в Шестую, имея солидный, за пивом, опыт общения с дворовой шпаной. Жена его терпела, страдала, наконец, не выдержала: козел вонючий и стадо твое козлиное, ее отличала склонность к высокопарности. Платила она больнице изрядно сверх тарифов. Евсей оценил ее речь как хвалу и был благодарен.
- В развитие мысли, - продолжил Евсей Евсеич. - Ты, Данил, с одной стороны, да и я расстараюсь, алкашей сгоню, нищебродов, лопнет психушка, дымом накроется. Можем и повторить, не заржавеет.
Данила Саввич даже потерялся, больно скор Евсей Евсеич:
- Шантаж?
- Зачем же? - Евсей начал уставать от перегрузки идеями. - Призыв к дружбе. Всем в образец.
Стояло жаркое лето, окна настежь. Непонятно зачем воробышек полез сквозь решетку, но факт налицо – птичка в палате. В мгновение ока Евсей Евсеич уподобился пантере, его движения потрясали грацией. Рывок баскетболиста, и комок полотенца сбил заморыша. Лицо Евсея Евсеича сочилось блаженством, когда он за лапку крутил над головой безжизненное тельце.
- А ты ловок, - Данила Саввич не определился до конца с оценкой.
- Можем повторить!
Заглянула медсестра:
- Что ж вы творите, люди? Не совестно?
- Мир всем воронам и вообще борьба с террором, - строго окоротил ее Евсей Евсеич. – Не греши!
Зашел лечащий врач:
- Что случилось с птицей?
- Она упала, - Евсей Евсеич само простодушие.
Нянечка Катя, выдирая из скрюченных пальцев Евсея Евсеича трупик, успокоила медсестру:
- Нынче все покачнутые, Лиз, ты иди, я приберу.
Она знала, что различить человека нормального от сдвинутого по фазе никому не дано, жить уютно в этом дарованном мире надо уметь.
Евсей Евсеич ликовал. Наблюдая за Катей, он припомнил, как обволок сынка ее Павлика - не всегда Катя могла его оставить дома, подбил попалить из рогатки как члена «Меча славы», истребляющего в психушке террор. Слава - это ты? - спросил тогда Павлик. А кто еще! - согласился Евсей. Катю оштрафовали, вход Павлику закрыли настрого. Вот паршивцу бы птичку.
- Ну-с, как общее самочувствие? – и без этой суеты шепоток главного врача был еле слышен. – О, Катюша! Пришел на смену.
- Все бы вам шутить, Аркфимыч, - подобострастно ответила Катя.
Как все здесь, Катя, была непроста. Однажды поделилась - с кем, как не с убогими, - с Евсеем заветным: работать, то есть воровать, надо здесь, но жить там, а что ростом не вышла, не беда.
Главный уже отвернулся. Малых размеров халат его терялся в толпе белых халатов, штурмовавших двери палаты. Головы над халатами склонились к нему, вразнобой подхихикивая. Главный был лысоват, немолод, спокойные его глазки напоминали бы мышиные, если бы не смахивали так на буравчики, точнее даже, на острия шила. Поймав его взгляд, глаз было уже не отвести, любая же реплика принималась за шутку.
– Ну-с? - главврач надел очки, он лучился добродушием. – Жалобы есть ли? Сон? Стул?
- Тромб реванша проник в аорту мира, врач на то и врач, - Данила Саввич был строг, но чуть-чуть развязен. – Впредь принять меры!
Евсей Евсеич счел долгом смягчить ситуацию:
- Коллега сгущает, его скрепа - в размахе спасение. Идите с миром и не грешите.
- Ну-с, я вас понял, - Аркадий Ефимович соизволил, наконец, взять анамнез, маячивший перед его носом в дрожащей руке медсестры. – Так! Ну-с, все хорошо, все славно, как и следовало ожидать. Отдыхайте! – неожиданно он мотнул головой, в точности как артист Кузнецов в кинофильме «Белое солнце». - Тромб, говоришь? Х-ха!
Палата вновь опустела.
- Понял? - Евсея Евсеича переполняла решимость. – Ты, Данил, да я, Данил! Ты понял? Безбожники!
- Эт-то точно! – невольно повторил интонацию главврача Данила Саввич.
– Принудим! – успокоил Евсей Евсеич и умилился. - Ты, когда на воле, заходи ко мне. Как Энгельс к Марксу, запросто!
- Думаешь, выпустят?
- Обижаешь. Ленина любой выпустит. Сила тростник ломит.
Данила Саввич протянул Евсею Евсеичу потную длань, тот горячо ее сжал.
Корпуса Шестой раскинулись на отшибе, в тихом парке. Ее основатель, отец нынешнего главврача, прославился тем, что академически доказал возможность излечения психических отклонений у одной шестой всех в мире пациентов, коих и стал собирать в свою клинику. В Шестой пользовали все и всех, о ней шла громкая слава - папа-основатель потратился на рекламу. Здесь лечили и наркоманию, и страсть к курению, и паранойю, и деменцию, словом все, что изобретено медициной, от Гиппократа до Фрейда и далее. Сроком исцеления Друскин-per назначал кому четыре, а кому шесть месяцев, Друскин-fis, достойный продолжатель именитого предка, свято тому следовал. Так это или не так, никто и не собирался проверять, мыльные пузыри, в конце концов, дело виртуозов. Но что один, что другой лис и лев в едином обличье, как завещал Макиавелли, сомнений не было. Чем были тронуты больные, диагнозы Друскиных излагали настолько витиевато, то есть, оправданно научно, что кошельки родных больного чуть не сами плыли в карман кудесников. У Друскина-fis владения уже потрескивали от перенаселения, оправдывая запредельный рост услуг. Разная публика стремилась сюда за исцелением, как правило, сорняки посолидней и отбросы поценнее, закон неумолим – из сора рождаются как стихи, так и олигархи.
Евсей Евсеич бог знает как давно обитал в Шестой, Данила Саввич без году неделя, и Евсей Евсеич тому невольно поспособствовал. Когда мать и жена Данилы искали ему приют, Аркадий Ефимович Друскин, лично их сопровождая, показал маленького, малозаметного, едва ли не робкого человечка, а когда тот заговорил, большего очаровашки она не встречали. Участь Данилы решилась – больные дружелюбны, и лечение, видимо, на высоте.
Данила Саввич был кряжист и в груди широк, лицо его наводило на мысль о бычьей вперемежку с ослиной внешности и увенчано было рыжеватой пародией на львиную гриву, его чаровала Мадонна, не та, конечно, а певичка. Евсей Евсеич полный ему антипод – неказист, малоросл, как бы хил, но накачан не хуже Сталлоне, глазки один в один с Друскиным-fis - шильца, во всем безлик, но улыбчив, млел от Кобзона и Газманова. Роднила их схожая кругломордость. В Евсее Евсеиче хитрость и коварство плескались во все стороны, строить планы он физически не умел, даже не подозревал, что такое возможно, просто был пакостлив по натуре. До Шестой его довела страсть - он повадился приманивать соседских кошек, а потом крутил их за хвосты до потери дыхания. Данила же Саввич, тупой от рождения, так довел претензии до совершенства, что терпение родни лопнуло - когда он потребовал во владение Москву-Сити и Мадонну, хотя бы, слава богу, не ту, его и упекли в психушку.
Оба пациента с первого взгляда глянулись друг другу, но, на людях, не сговариваясь, уперлись лбами – явное и полное неприятие и непримирение. Евсей Евсеич не знал, как он использует Данилу Саввича, но, что использует, не сомневался, как всех и всегда. Еще с кошек, когда наблюдающие мальчишки поощрительно орали и свистели, Евсей Евсеич уверился, что обожаем массами, ими владеет духовно и управляет. Кореша по бутылке за его счет подтверждали эти скрепы.
- Ведь сюда я тебя устроил, - за первой совместной трапезой укорил Евсей Евсеич соседа. – Загремел бы без меня в Кащенко.
- Это как это? – возмутился Данила Саввич. – Коль денег куры не клюют, куда хошь воткнусь. Моя-то всегда в центре.
- Тут ты прав, - согласился Евсей Евсеич, - но баба зло глобальное. Гнет на шее всех ценящих труд.
- Они! – горячо добавил Данила Саввич. – А еще псы потепления! Да гиены глобализации.
- Ты добряк! Надо нам, как пальцы в кулаке, - предложил Евсей Евсеич. – Тогда гречку дадут, поперек горла эта манка. Cosa nostra!
- Точно! Cosa, – одобрил Данила Саввич. – Повсюду террор, мaffia!
Cosa nostra значит общее дело, мafia происходит, возможно, от арабского «бахвальство». Парочка владела начатками латыни, o tempora, o mores.
- Саввич, давай на ты!
- Евсеич, друг!
Они никогда и не собирались никому выкать, взаимная симпатия крепла безразмерно.
Пока Данила Саввич лелеял планы, Евсей Евсеич действовал. Столик в столовой его мало устраивал, тесноват и в принципе вообще ему положено обедать, полдничать и ужинать одному. Старушка - божий одуванчик, соседка, прихлебывала, причавкивала, коробила, одним словом. Опасливо глянув на зеленые халаты, Евсей Евсеич рывком сгреб с ее стола тарелки, а когда она посмела ахнуть, содрал с ее головы парик.
- Мое! – просипел он. – Сидеть не сметь при мне, пальцы обломлю, - и трусливо огляделся.
Зеленые халаты стояли, как столбы.
Размах, в азарте вспомнил Евсей Евсеевич Данилу Саввича, в размахе сила, и сходу вышиб стул из-под мужичка-заморыша по соседству.
- Марш в сортир! Мочить буду! – и тут же оробел. – В смысле пописаю.
Халаты, наконец, проняло, они двинулись от стен армейским шагом. Евсей Евсеич собрался вмиг, плюхнулся на место и, воздев ладони, зажмурившись, во всю мочь понес молитвы в процветание Шестой и всех санитаров.
Халаты споткнулись в недоумении и вернулись.
Данила Саввич, наблюдая за Евсей Евсеичем, томился: вроде, и принять неловко, да пусть порезвится, и окоротить бы, но как, неясно, его просто жгло что-то поправить, но до хваленого размаха, то бишь разгула, не хватало пороха. Наконец, сердце его успокоилось: жестко, через нянечку Катю, учинить запрет на посещения буяна.
А Евсей Евсеич и взаправду забуянил. Где добывал, неизвестно, но то в борще всплывали тараканы, то у обедающих вылезали глаза от перца в компоте, и говорить нечего о соли во время трапез. Тянулось это, пока не распространилось и на столовую для руководства. Тем более, что верная главному, несмотря ни на что, Руслан-Катя несла и несла ему замыслы Данилы Саввича, а Евсей Евсеич как раз приступил к взлому пола и с трудом был укрощен санитарами, в тумбочке его нашли целую гору неизвестно как добытых спичечных головок. Он пошел в разнос, так что выхода, кроме перевода в «буйное» отделение, не оставалось.
Прошло три дня, у А. Е. Друскина морщины заполонили лоб, но решение, традиционно мудрое, нашлось: как врач он признавал необходимость изоляции Евсея Евсеича, как бизнесмен указал персоналу впредь до распоряжения прикрыть глаза, оброненный намек на алкашей свербил в памяти.
Загонять всех в угол - постоянная, да больно приевшаяся забава у жизни, впрочем, простительная: вырабатывается привычка, а привычка это выверенная опора величия вождей, государств и, само собой, выбора спиртного. Грех не укрепить такую привычку кнутом, заодно, пусть и с носорожьим изяществом, перепрофилировав пряники - тоже инновация - в налоги и иные поборы. Впрочем, это тема иная.
Вывод же общий - психушки были, есть и вечны, дурдомы по-нашему.
Добавить комментарий