Если вечером звонит телефон, первая мысль — это Валя!
Познакомилась я с Валентиной Алексеевной Синкевич лет двадцать назад, а встречались мы с ней всего считанные разы; она прочно сидела в своей Филадельфии, я маячила между Вашингтоном и Флоридой. Отсутствие личного общения возмещал телефон. (...И он звонит, говорит, отвечает, / плачет, радуется, горит, / и свет дневной проникает /в сердце каменных плит…. В. Синкевич. «Телефон». )
Поначалу разговоры носили деловой характер, преимущественно касавшийся ее связи с московским Домом русского зарубежья им. Солженицына, с которым я сотрудничала в качестве председателя комитета «Книги для России». Постепенно они делались всё более личными, перейдя в настоящую, лестную для меня дружбу. Последнее время разговаривали почти ежедневно.
О чем мы толковали? Можно сказать, обо всем на свете. Чаще всего, конечно, о делах литературных. Иногда ей нетерпелось поделиться последним, как она говорила, «написавшимся» у нее стихотворением или прочитать свой новый очерк. Иногда мы спорили, особенно, если дело касалось политики, а иногда по пустякам: например, был ли Набоков аристрократом? Валя могла быть упорной, переубедить ее было трудно. Спорили с азартом. Бывало, только повесишь трубку, новый звонок: «Люсенька, Вы неправы… я посмотрела в справочнике…».
Сейчас, когда ее не стало, мне все еще слышится ее молодой голос и очень недостает ее смеха. Ведь у Вали было замечательное чувство юмора. Помню один особенно смешной рассказ из ее «судебной практики» (живя на крайне скромные средства, она подрабатывала переводчицей в суде). Как-то вызвали ее переводить одному русскому, который предъявил иск фармацевтической компании по поводу нежелательных последствий от препарата, повышающего мужскую потенцию. Дядя был от сохи, по-английски не говорил, а по-русски называл вещи своими именами. Бедная Валентина Алексеевна, поэт и ээссеист в почтенных годах, краснея от стыда и давясь от смеха, должна была подыскивать адекватную английскую терминологию. Такого не придумаешь! Она любила рассказывать забавные истории, любила сама над ними посмеяться. Думаю, это скрашивало ее довольно нелегкую жизнь. Как она справлялась с бытом в последние годы, даже трудно себе представить: слабость, боли, головокружения, с трудом передвигалась по дому, опираясь на две палки…, но продолжала трудиться, писать, следить за происходящими событиями. Никогда не жаловалась, не падала духом и кротко ухаживала за двумя остававшимися у нее кошками – нужно было кормить, убирать за ними…
Да, животные… тоже тема для разговоров. Как она их любила, как жалела бездомных и приблудных. Рассказывала, что раз, поехав к друзьям-писателям в Калифорнию, увидала на улице грязного бездомного пёсика. Привела к своим хозяевам. У тех — коты, собаку взять не могут. Пришлось Вале менять свой билет, делать псу прививки, покупать клетку для транспортировки и лететь с ним к себе в Филадельфию.
В тесном доме моём ныне находят приют люди и звери,
книги с твоими картинами знают неведомую нам ворожбу.
Пусть говорят твои мысли, что в будущем ничего не будет.
Всё справедливо. И я благодарю свою судьбу.
«При свете лампы».
Пес прожил счастливую долгую жизнь. Зато в Москве, куда Валя прилетела, чтобы впервые выступить перед русской аудиторией на родной земле, у нее сердце разрывалось при виде тощих, беспризорных собак, которые надеялись чем-нибудь поживиться возле станций метро. И покуда Валя гостила в Мытищах, она каждый день покупала мясо, чтобы подкормить голодных собак.
Многие из нас любит собачек и кошек. А кто возьмет к себе в дом чужого бездомного мужчину, к тому же еще с тихим помешательством!? Этого холодного и голодного Гришу она привела к себе буквально с церковной паперти. Он прожил в ее тесном доме полгода, покуда его не удалось пристроить в какое-то общежитие. Но и тогда Валя продолжала следить за ним: чтобы был он одет и обут, давала деньги на сигареты, хотя сама не курила, не пила. Думаю, Валя никогда не забывала тех трудных условий, в которых до войны пришлось жить ее семье в провинцальном украинском Остре, где родители, скрывавшие свое дворянское происхождение, старались избежать ареста. Не забывала она и своего «остовского» опыта, будучи угнанной в 16 лет на работы в Германию, испытав там тяжелый труд, недоедание и бомбежки. Да и послевоенные годы выпали ей не сладкие: жизнь в дипийском лагере в английской зоне оккупации с грудным ребенком на руках, была полна лишений. А попав в 1950 году в Америку, в течение ряда лет пришлось зарабатывать на жизнь физическим трудом. Одних такой житейский опыт может ожесточить; таких как Валентина Синкевич – сделать еще более отзывчивыми.
Щедрой была Валя и с временем, которое уделяла другим. Ей было совершенно чуждо чувство ревности по отношению к собратьям по перу. Наоборот, она искренне радовалась, прочитав талантливо написанный рассказ, меткую рецензию, открыв свежий голос в стихах… Синкевич не скупилась на похвалы, делилась советами и замечаниями. А редактор она, надо сказать, была отличный. Я всегда старалась посылать ей написанное, была благодарна за ее кртику и острый глаз.
Многие знают лучше меня, с какой отдачей делу Валя занималась своим детищем – единственным в послевоенном зарубежье поэтическим и художественным альманахом «Перекрестки», позже получившим название «Встречи». В этом начинании большую поддержку оказал ее друг, покойный художник и тоже поэт Владимир Шаталов. В каждом номере альманаха появлялись его рисунки и рисунки других современных Валентине художников-эмигрантов. Когда я с ней познакомилась, альманах, приближаясь к тридцатилетию, уже шел к закату. Но я знаю, как много она вложила в него сил, денег и труда. А наградой ей было выявление новых талантов. Скольким поэтам зарубежья она помогла найти дорогу к читателю! Она сама понимала, что «Перекрестки»-«Встречи» это ценная летопись русского зарубежья. Недаром, она написала к 25-летию альманаха такие слова:
Всё поет. Все поют. У каждого свой голос:
кто щебечет, кто щелкает, заливается иль –
этот зреющий, хрупкий и шепчущий колос –
сколько зреть ему, хлебный выращивать стиль?
Замолчат ли когда-нибудь эти страницы?
Нет, не смолкнут. Коль даже уйду.
У порога какой-то границы, столицы, станицы
их все равно, все равно их услышат. Найдут!
(«Юбилейное». 2002)
В последнее время Валентина Синкевич часто говорила мне, как ей повезло, что она, оставшаяся после войны по эту сторону «железного занавеса», чьё имя долго было сокрытым для читателя в России, еще при жизни получила признание у себя на родине. Она считала, что во многом обязана этим Дому русского зарубежья, где ей дваджды удалось выступить перед большой аудиторией и где в 2014 году вышел научный труд «Валентина Алексеевна Синкевич: материалы к библиографии».
Идея и руководство этим проектом принадлежали Т.А. Корольковой, заведующей библиотекой Дома зарубежья. К работе были привлечены и другие сотрудники. Составителем значится Г.П. Евдокимова, общая редакция и предисловие – О.А. Коростелева. Результатом их серьезной работы явилось издание в 315 страниц. Первые три раздела библиографии отражают публикации самой Синкевич, биографические материалы и публикации о ее литературной деятельности, а также посвященные ей стихотворения. Тут мы находим и подробные указания на все сборники ее стихов, и сборник воспоминаний «…с благодарностию: были». Пятый и шестой разделы представляют полную роспись содержания альманахов «Перекрестки» и «Встречи». Книга составлена со скрупулёзной научностью, содержит исчерпывающий именной указатель и охватывает всю литературную деятельность Валентины Синкевич, вплоть до 1914 года.
Валя не оставалась в долгу: еще ранее я привезла в дар от нее редкую подборку так называемых «дипийских» книжек, вышедших в послевоенной Германии. Затем она принялась приводить в порядок свой обширный архив. Закончив кропотливую работу над ним, тоже передала в Дом зарубежья. И посмертно: согласно ее воле, Дому зарубежья завещаны многие картины, в их числе акварели ее бывшего мужа Михаила Качуровского и работы Владимира Шаталова, включая замечательный портрет ее самой и исключительный по выразительности портрет Гоголя.
К портрету Гоголя Шаталова
Ничего я не знаю о Гоголе.
Только скрипы колес у глухого двора.
И волшебная птица на ветке. А много ли
колдовать, чтоб Диканька слетела с пера?
Так таинственно веет и веет Украиной.
Поворот головы — будто пора
Встрепенуться, влететь — ведь поэзия тайна
птицы, не летавшей до середины Днепра.
Конечно, известность свою в России Синкевич приобрела не только благодаря Дому зарубежья: этому способстововали в первую очередь две вышедшие там книги: «… с благодарностию, были» (М., «Советский спорт», 2002) и сборник стихов «На этой красивой и страшной земле» (М., «Посев» 2004). Нельзя забывать и электронное пространство, куда выходят такие периодические издания зарубежья как «Новый Журнал», «Чайка», «Связь времен»… Сама Валя, будучи вполне современным человеком, не признавала однако Интернета и компьютером пользовалась лишь как пишущей машинкой. Тем не менее, ей было очень приятно узнать, что имя ее не раз попадало в «Журнальный зал»!
К моменту выхода «Материалов к библиографии» Валентине Синкевич было за восемьдесят лет. Казалось бы творчество ее близится к финалу. Но нет: и последнее десятилетие ее жизни оказалось исключительно плодотворным. Вдруг после длительного перерыва снова стали писаться стихи. Почти все они успели войти в сборник «При свете лампы», вышедший по инициативе редактора «Нового Журнала» Марины Адамович в 2016 году в Нью-Йорке (серия «Современная литература зарубежья»). Она до конца продолжала печататься в упомянутой уже зарубежной периодике, состоять активным членом редколлегии «Нового Журнала», наконец – готовить к выходу в свет сборник «О незабываемых. Литературно-мемуарные очерки».
Сборник должен вскоре выйти в московском издательстве «Русский путь». Он посвящен писателям и поэтам с которыми, за исключением Владимира Набокова, Синкевич была лично знакома. Весь материал уже был передан в издательство – всего более десятка очерков, причем заключительная глава состоит из интеревью, проведенного с Валентиной Синкевич писательницей и редактором «Чайки» Ириной Чайковской. Недоставало лишь одного эссе, которое Синкевич посвятила поэзии Ираиды Легкой. Мы договорились, что коль скоро она его напишет, я перешлю текст в Москву электронно. И вот поздно вечером в воскресенье 17 июня звонок: «Люсенька, закончила последний очерк! Точка.» Валя добавила что уже положила его в конверт, адресовала мне и наклеила марки. «Теперь я могу отдохнуть». На следующий день с Валентиной Синкевич случился инсульт, а через неделю ее не стало. Запечатанный Валей конверт дошел до меня посмертно.
***
Я не раз задавала себе вопрос, чем заслужила я Валину дружбу? Не поэт я, не прозаик, не художник. Может быть тем, что прошли мы общий исторический путь (таких динозавров ведь осталось на свете не много). Мы обе знали, что такое быть выброшенными из родных гнезд, мы испытали два сорта террора и диктатур, мы содрогались от свиста падающих бомб, думая, что это — конец. Нас бросало с места на место, пришвартовав в конце концов к берегам незнакомой Америки, где мы пустили прочные корни, не забыв однако о наших истоках. Думаю, не случайно свое стихотворение «Перемещенное лицо» Валентина Синкевич посвятила мне:
По морям, и рекам, и мостам --
сегодня здесь, а завтра там –
перемещенное лицо.
Врастает в почву деревцо,
посаженное наспех, наугад.
А много лет подряд
мерещилось в надеждах,
в надежных всё-таки одеждах
и жизнь прожить и поле перейти,
а, может быть, в конце пути
однажды добрести до поворта.
За ним – знакомые ворота,
в которые нельзя не постучать,
наверное их откроет мать –
она из старого альбома,
что был давно оставлен дома.
Всё это есть и было.
Еще не высохли чернила,
ещё звучит протяжный зов
земли, и предков, и потомков,
ещё не груда всё-таки обломков,
а лики старых образов
и Пушкина украинская ночь.
Июль 2015
Добавить комментарий