И снова велосипед оказался моим главным инструментом познания истории, что неудивительно для дилетанта: его идеи и гипотезы легки, не наполнены тяжестью мнений коллег и предшественников, не ограждены опасением типично научных репрессий.
В жаркую погоду я езжу спасаться, читать и писать в Булонский лес, на место, известное в истории воздухоплавания: там бразилец Сантос Дюмон установил первые рекорды на самолете, преодолев 220 метров за 21 секунду. Его нынешнее название – "поле тренировок", оно знакомо людям русским по безусловному шедевру кино "Высокий блондин в черном ботинке" (1972): Пьер Ришар и Жан Карме занимаются там джогингом (кстати замечу, рискуя вызвать споры, что второй играет несравненно лучше первого, любителя досадных цирковых штампов, но его известность многократно уступает славе первого).
В будни там малолюдно.
Едучи в Булонский лес, я останавливаюсь передохнуть у памятника Бальзаку, что на пересечении авеню Фридланд и улицы Бальзака, выходящей на Елисейские поля. Его я знаю давно. И фотографировал не раз. Он изваян Фальгьером в конце 19 века.
Бальзак Фальгъера пришел на смену (и на помощь) Бальзаку Родена. Собственно, Родену и был заказан Бальзак Обществом людей словесности (SDGL), организованным Флобером и Золя для защиты писателей от издателей. Теперь, конечно, нужно говорить – от издательской промышленности; впрочем, воз и ныне там, хотя однажды мне было уютно почувствовать, что хоть какая-то сила – адвокат Общества – защищает меня от издательского самовластия.
Проект предполагал трехметровую статую. Первоначально востребованный скульптор Анри Шапю умер, увы, в 1891-м. Тогда Золя передал заказ Родену. И начались трудности.
Среди исходных изображений наиболее впечатлила скульптора карикатура в "Шаривари", представившая автора "Человеческой комедии" (название слегка пародирует, как видим, самого Данте, а заодно и противопоставляет человечество своему Творцу, совсем в духе 19 века) в домашнем балахоне – в одежде доминиканского монаха. Впрочем, Надар предоставил ему дагерротип писателя, снятый в 1842 г. Скульптор нашел и портного классика, еще тогда жившего, и заказал ему разную одежду, соответствовавшую корпуленции автора "Шагреневой кожи". Один гипсовый "Домашний халат" находится в экспозиции дома-музея Родена в Медоне.
Известно, что скульптор любил изображать своих героев в голом виде, а потом одевать их. (Один голый Бальзак Родена есть в Музее Орсэ). Официальная точка зрения на это та, что подобный метод помогает достичь анатомически точного положения тела в пространстве и тем самым вызвать у зрителя ощущение весомости и непреложности произведения. Кстати, узнав об этом, я иногда мысленно "раздевал" скульптуры и бывал удивлен тому, что многие стоящие или сидящие изваяния "не держались" на ногах или "падали" со стульев и кресел.
Впрочем, в голых скульптурах есть еще что-то, перекликаюшееся с выражением "голая правда". Есть и аспект некоего доминирования и власти скульптора над персонажем, иногда более знаменитым или властным. Одетый человек всегда сильнее голого. В молодости я знавал одного скульптора-эмигранта, который производил голых сталина и ленина (соблюдая правила орфографии, тут должно писать маленькие буквы) и устанавливал их у себя в садике при доме. В этом чувствовалась месть тиранам, вполне ощущавшаяся зрителем.
Роден работал, но не успевал к сроку, назначенному на 1 мая 1893 г.
Посетив его ателье, Комитет Общества Людей Словесности впал в уныние при виде незаконченных этюдов и несомненного запаздывания скульптора. Благодаря Золя, ему дали два дополнительных года, однако мандат Золя в качестве председателя Общества истекал. После нового посещения мастерской Родена Комитет объявил скульптуру "бесформенной массой". В 1897 году он обязал Родена представить скульптуру Бальзака, и год спустя мастер лепки и резца выставил ее в Салоне.
И начался скандал. В прессе возникли группы за и против. Новый председатель Общества поэт Жан Экар подал в отставку. Роден поместил полученные при заказе 10 тыс. франков в Кассу Вкладов, которые могли быть возвращены заказчику в любой момент.
Заказ Бальзака Родену прозвали "новым делом Дрейфуса", а потом "делом Родена". В защиту ваятеля выступили Золя, Моне, Малларме, Клемансо и другие. Иные писали против: "Роден знаменит прежде всего "Вратами ада", которые никогда не будут завершены, а теперь и статуей Бальзака, которую он не может закончить" (Champsaur in: "Gil Blas"). Вице-президент Комитета Общества Людей Словесности опубликовал "запрещение Господину Родену вылить в бронзе гипс, представленный Роденом" (намекая «Господином» на то, что ваятель еще и юридически ответственное лицо...)
Друзья и поклонники Родена организовали подписку для выкупа произведения, в которой участвовал и Сезанн, показывая, что среди друзей Родена не одни "дрейфусары", – в самом деле, полемика вокруг Бальзака Родена разразилась за месяц до осуждения Дрейфуса, а Роден – друг Золя, и противникам Родена было удобно заявить, что среди подписантов листа – сплошь дрейфусары. Дело приобрело политическую окраску, и настолько, что Клемансо взял свою подпись обратно!
Роден вернул полученные суммы и удалился в Медон, в свой дом-мастерскую. Заказ на статую Бальзака был передан близкому другу Родена Александру Фальгьеру. Публика тут же сочинила слух о ссоре двух ваятелей, который они ловко уничтожили, выставив в салоне 1899 скульптурные портреты: Родена – и его автор Фальгьер, и Фальгьера – изваянного Роденом. Там же снова выставлен был Бальзак Родена.
Памятник Родену Фальгьера открыт в 1902 г., два года спустя после смерти ваятеля, в присутствии Родена, автора "отвергнутой статуи", которая будет выставлена в музее Родена в особняке Бирона, организованном стараниями Жюдит Кладель, писательницы и автора биографии Родена. Лишь в 1926 г. гипс был вылит в бронзе, и комитет Общества людей словесности установил первоначально отвергнутый памятник там, где это предполагалось и где он и поныне, на бульваре Распай около метро Вавен.
...Проезжая мимо Бальзака Фальгьера, я чувствовал иногда, будто я его видел раньше в другом месте, или вот еще: вместе со мной на него смотрел еще кто-то. Сие чувство я сравню со старым впечатлением: в 1988 году я впервые вошел в церковь св. Духа, что на бульваре Домениль, и замер, пораженный: пространство было мне знакомо, я где-то его видел! Но ведь тут я в первый раз? И лишь постепенно я осознал, что я "побывал" в этом пространстве за год до того в Стамбуле, в храме св. Софии! И догадка тут же подтвердилась: Paul Tournon (1881-1964), закончивший строительство в 1935 году, сознательно воспроизвел жемчужину византийской архитектуры, но в уменьшенных пропорциях и из другого материала (литой бетон без отделки).
Так и теперь, при взгляде на Бальзака Фальгьера в Париже, мне все чаще приходил на ум Гоголь Андреева в Москве. Оба сидят, хотя и по-разному: Гоголь кутаясь в шинель, а Бальзак в удобной позе, уверенный в себе. И даты сопоставимы: Гоголь умер в 1852-м, Бальзак в 1850-м. И славы среди соплеменников равновелики.
Видел ли Андреев Бальзака Фальгьера? А также и Бальзака Родена? Если не в натуре, то в прессе, – как молодому еще скульптору не услышать о скандале вокруг скульптур? И затем, приступив к Гоголю в 1906 году, он вспомнит о сидящем Бальзаке Фальгьера (проект памятника Гоголю предписывал эту позу) и о выразительности стоящего Бальзака Родена.
Возможно, споры вокруг памятника Бальзаку в Париже подтолкнули создание московского Комитета памятника Гоголю (1896), рассмотревшего в 1902 году 46 проектов и не принявшего ни одного. В феврале 1906 года новый городской голова Гучков предложил кандидатуру Андреева, она была сразу принята, и в апреле проект выставили для обозрения. К столетию писателя в 1909 г. памятник был установлен на Пречистенском бульваре и отправлен оттуда в Донской монастырь в 1951 году как работа "глубоко ошибочная" (БСЭ 1950).
Для гипотезы о возможном контакте с памятниками Бальзаку интересно мнение художника Нестерова: "...Что же касается того, подражал он Родену или нет, то это меня не занимает, может, подражал, а может, и нет. Техника его самая самоновейшая". (А.Г. Митрофанов. Прогулки по старой Москве. Арбат. М., 2006, цит. Вики).
Как во Франции недовольны Бальзаком Родена, так многие недовольны в России Гоголем Андреева. "Больше всего недовольны тем, что невеличественно" (Вики).
Не нравилась она и Джугашвили. А вот бюст Гоголя Томского понравился и получил сталинскую премию в 1951 г. В марте 1952-го к столетию своей смерти писатель встал в полный рост – улыбающийся, с надписью "от советского правительства".
После сокрушения голиафа встал вопрос о возвращении Гоголя Андреева на историческое место, и в 1993 г. "эта идея как никогда ранее была близка к осуществлению. (...) Но разгон Верховного совета в октябре 1993 года помешал осуществлению замысла". (Вики)
Хочется поговорить о самом Гоголе, но сначала подведем сравнительный итог эволюции двух памятников. Стоящий в домашнем халате Бальзак Родена сначала отвергнут элитой и комитетом писателей 19 века; принят сидящий в халате-таки Бальзак Фальгьера, однако спустя тридцать лет уже отлитый в бронзе Бальзак установлен на улице Парижа и постепенно вытесняет из общественного сознания, благодаря знаменитости скульптора, память о Бальзаке номер один. В России сначала принят сидящий грустный Гоголь Андреева, которого в конце концов спецслужбы удалили и выставили оптимистического Гоголя "советского правительства" Томского. Соперничество между двумя Гоголями, однако, не закончено.
"Недовольство прогрессивной общественности" Гоголем инициировал Белинский своим письмом классику по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями», последней и предсмертной книги (1846). Но сначала появилась его рецензия в "Современнике", начинавшаяся фразой: "Это едва ли не самая странная и не самая поучительная книга, какая когда-либо появлялась на русском языке!"
И он отмечает, конечно, что "места из переписки" выбранные, а не избранные. Впрочем, до брани и обороны он не доходит, а то и другое длятся уже 170 лет.
На 300 страниц книги наберется 10, которые возмутили неистового Виссариона. Три процента – та ложка дегтя, которая испортила бочку меда бесповоротно. Гоголь в ответ на рецензию упрекнул, и не совсем несправедливо, критика в том, что он книгу не прочитал. Но и друзья критика упрекнули Белинского в односторонности. Забавно, что в книге Гоголя есть главка, посвященная как раз этой русской особенности, односторонности!
"Ты упрекаешь меня, что я рассердился и не совладел с моим гневом? Да этого я не хотел. Терпимость к заблуждению я еще понимаю и ценю, по крайней мере в других; если не в себе, но терпимости к подлости я не терплю. Ты решительно не понял этой книги, если видишь в ней только заблуждение, а вместе с ним не видишь артистически рассчитанной подлости" (т. III, 185). [Белинский в ответ на упреки В. П. Боткина в нетерпимости по отношению к книге Гоголя].
"Выбранные места" - книга сложная... тут всё (наше): резонерство, богословский китч, приписывание Пушкину своих взглядов и взглядов будущего Козьмы Пруткова ("Государство без полномощного Монарха то же, что оркестр без капельмейстера", – пишет... Гоголь!), превращение писателя Гоголя в персонажа "Мертвых душ", медиумическое вещание прошлого и будущего ("А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит".)... И в той же книге – исповедальная глубина, волнение мистика, проницание характеров народа русского...
Для современников – больная книга, свидетельство о болезни. Белинскому этого мало: с больного не спросишь и на дуэль не вызовешь, ему нужен полнокровный негодяй, а не примиритель.
Ему не нужен писатель с непонятной проблемой своей личности: из него изошли "Мертвые души", и он ужаснулся. Для читателя же это всего лишь "душная, душащая книга". А писателю нужно было жить дальше еще несколько лет, и он вырвался из духоты с помощью религии и ее житейской обертки, клерикализма и филетизма (так называется ересь взаимозамены религии и национальности; например, «только русские – настоящие православные»; Церковью она осуждена). Хотя Гоголь и жил долго на Западе, но у него не возникло контакта с католицизмом мистическим, с реальной христианской жизнью некоторых монастырей. Впрочем, к свежей воде веры его вряд ли пустили бы кандалы филетизма.
Собственно, взгляды Гоголя проступали уже в его прозе там и тут, но передовое общество выбирало свой изюм, не обращая внимания на остальное, – на добродушное и внимательное, например, отношение к религии, к силам, действующим в обществе и человеке. Когда же Гоголь отделил от этих тем плоть прозы, вынул понятия из образности и поставил на открытом месте и стал философствовать, ярость почитателей загорелась, ибо они почувствовали себя обманутыми. А тупое животное государства российского, «чудище обло», вообразило себя одним из адресатов «Выбранных мест» и пошло критиков подавлять, вплоть до того, что Достоевского возили на расстрел в декабре 1849 года за самиздатскую деятельность, – он, видите ли, распространял письмо Белинского Гоголю от 15 июля 1847-го.
Этому письму ФМД остался верен, хотя вместо грубоватого народного практицизма, который Белинский счел атеизмом («годится молиться, а не годится – горшки покрывать») выдвинул мысль потоньше, поражающую до сих пор своей наглядностью, – «слезинку ребенка», отменяющую всякую попытку богословия. И уж «Село Степанчиково» призвано было Гоголя ликвидировать как мыслителя вообще. Тут, вероятно, сошлось многое: неистовость Виссариона, пережитый ужас неизбежной казни (фельдъегерь с отменой ее уже прискакал, но барабан, предварявший расстрельный залп, уже бил), месть автору текста, за разгром которого едва не погиб.
А между тем Гоголь сделал первую в России попытку экзистенциальной философии, исторического мышления и свободной теологии. Естественно, как все новое, она была отвергнута с порога живыми умами, а чудище обло постаралось ее перехватить в свою пользу и тем еще больше скомпрометировало.
Гоголь, пожалуй, не сатирик, а сюрреалист, опередивший век, вот в чем его драма. Он в одиночку боролся с будущим цайтгайстом и потерпел поражение, не вытерпел его – и уничтожил второй том "Мертвых душ".
Другой наш гений, Толстой, прочел «Выбранные места» иначе и принял многое в них как образчик для подражания. И для развития: его рассуждения в конце «Войны и мира» тому свидетельство (и опять читатели недовольны, но уже беззлобно именуют их просто скучными). Его Левин в "Анне Карениной" буквально следует призыву Гоголя и косит траву с мужиками. Толстой уже не зовет мужиков невымытыми рылами – а открывает школу для крестьянских детей. Чудище обло и этим недовольно и организует наблюдение за мятежным графом.
С религией Толстой не знал, что сделать, и предложил простой вариант конфуцианства – самосовершенствование. И с Конфуцием вышел конфуз.
Толстой уже не мог сжечь второй том «Мертвых душ», – да и мало было его яснополянскому гению, – он сбрасывал в яму Шекспира, Бетховена, вообще всё, – и изнемог. Большевики пришли ему на помощь.
Бальзак Родена – взгляд гения резца и лепки на гения пера – занял, в конце концов, первое место в соперничестве памятников, имевшем место в общественном мнении Франции, без прямого участия государства. (Впрочем, будучи неангажированным дилетантом, я от этой работы Родена не в восторге).
Гоголя Андреева – больного и сдавшегося, по мнению русской общественности, отодвинул в сторону совочный Гоголь "советского правительства", – улыбающийся, в полный рост, во всем уверенный, никогда не существовавший.
Снимки памятников Бальзаку в Париже автора.
Памятники Гоголю в Москве фотографировал Данила Петров.
Добавить комментарий