Со смертью Галича в СССР закончилась целая эпоха. Его песни, зазвучавшие с начала 60-х годов, открыли вход в новое пространство – пространство свободы. Мы, наверное, до сих пор недооценили масштабы его творчества. Как настоящий мастер, Александр Аркадьевич мог предвидеть будущее, предчувствовать перемены:
И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас:
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
После девятого класса Александр почти одновременно поступил в Литературный институт, который вскоре оставил, и в Оперно-драматическую студию под руководством Станиславского. Его курс стал последним курсом, который вёл этот выдающийся реформатор театра. Внешний облик Гинзбурга соответствовал брюсовскому «юноша бледный со взором горящим». Студийцы видели и слушали великих актёров – Москвина, Качалова, Тарханова.
На фронт Александра не взяли из-за болезни сердца. После войны он сосредоточился на драматургии, взяв псевдоним Галич, составленный из первой буквы фамилии, двух первых букв имени и последних букв отчества. Началось всё с весёлой комедии «Вас вызывает Таймыр», поставленной в 1948 г. в Театре сатиры и триумфально прошедшей по сценам большинства театров страны. Потом были другие спектакли и фильмы, в том числе дорогая нам всем лирическая комедия «Верные друзья» с Меркурьевым, Чирковым и Борисовым.
В 1955-м Галича приняли в Союз писателей, а в 1958-м – в Союз кинематографистов. Затем один за другим на экраны выходят снятые по его сценариям шесть фильмов. В их числе до сих пор непревзойденная экранизация романа Александра Грина «Бегущая по волнам» и задушевная военная мелодрама Ростоцкого «На семи ветрах» с Вячеславом Тихоновым и Ларисой Лужиной.
В 1957-м Галич закончил начатую ещё в 1945 г. пьесу «Матросская тишина». В ней автор проявился уже совершенно другим человеком, не соответствовавшим идеологическим канонам. Однако до премьеры дело так и не дошло. Полностью отрепетированную пьесу запретили показывать, заявив автору, что он искажённо представляет роль евреев в Великой Отечественной войне. Одна из принимавших спектакль руководящих дам, инструктор ЦК, сказала ему: «Вы хотите, чтобы шёл спектакль, в котором говорится, что во многом евреи выиграли войну? Это евреи-то?!»
Несмотря на этот инцидент, Галич по-прежнему оставался одним из самых преуспевающих драматургов. В театрах продолжали идти спектакли по его пьесам, режиссеры снимали фильмы по его сценариям. Благополучный сценарист, комедиограф, баловень судьбы, острослов, любимец светской театральной, литературной, киношной Москвы, популярный, хорошо обеспеченный материально, он вполне мог бы почивать на лаврах.
Но в начале 60-х в Галиче просыпается бард-сатирик, и на свет одна за другой появляются песни, которые благодаря магнитофонным записям мгновенно становятся популярными. Это уже совершенно другие песни, вернее, стихи, исполняемые речитативом под собственный аккомпанемент на гитаре. Песенной мелодии в них практически нет; просто это – доходчивая и запоминающаяся форма донесения их до слушателя. Сам Галич об этом сказал: «Если я буду читать без треньканья – это будет называться чтением, если под треньканье – это будет называться пением…»
Аудиторий для их исполнения, естественно, ему не предоставляли:
…но гремит – напетое вполголоса,
И гудит – прочитанное шёпотом.
Ни партера нет, ни лож, ни яруса,
Клака не безумствует припадочно, –
Есть магнитофон системы «Яуза»,
Вот и всё!
…А этого достаточно.
Вначале Галич писал шутливые, сатирические песни и баллады. Явной политики в них, конечно, не было, но официальной идеологии они были совершенно чужды и потому неприемлемы, т. к. резко диссонировали с официальной советской эстетикой.
Всего Галич написал около 170 песен. Вот только несколько отрывков из них:
…Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем: доходней молчание,
Потому что молчание – золото!
Вот так просто попасть в богачи,
Вот так просто попасть в первачи,
Вот так просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!..
***
Сколько раз на меня стучали
И дивились, что я на воле.
Ну а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?
…Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!
В 1964 г. Галич написал вроде бы шутливое, а на самом деле глубокое по смыслу стихотворение «Предостережение», обращённое к тем евреям-конформистам, которые рьяно приспосабливались к власти:
Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не ходить вам в камергерах, евреи!
Не горюйте вы зазря, не стенайте,
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате.
А сидеть вам в Соловках да в Бутырках,
И ходить вам без шнурков на ботинках,
И не делать по субботам лехаим,
А таскаться на допрос с вертухаем.
В 1948 г. Соломон Михоэлс за два дня до отъезда в Минск, где его убили по приказу Сталина, в своём кабинете в московском еврейском театре ГОСЕТ показал Галичу материалы о восстании в Варшавском гетто и, прощаясь, тихо спросил: «Ты не забудешь?» Через 16 лет уже совсем другой Галич посвятил Михоэлсу песню «Поезд». Вот её часть:
…От скорости века в сонности
Живём мы, в живых не значась…
Непротивление совести –
Удобнейшее из чудачеств!
И только порой под сердцем
Кольнет тоскливо и гневно:
Уходит наш поезд в Освенцим!
Наш поезд уходит в Освенцим
Сегодня и ежедневно!
А как наши судьбы – как будто похожи:
И нá гору вместе, и вместе с откоса!
Но вечно – по рельсам, по сердцу, по коже –
Колеса, колеса, колеса, колеса!
Галич тяжело переживает потери друзей во всех смыслах – и уходы из жизни своих настоящих друзей, и перерождение ныне живущих в людей, которые категорически для него неприемлемы. Этой теме посвящено стихотворение «Памяти Фриды Вигдоровой»:
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни – в никуда, а другие – в князья.
В осенние дни и в весенние дни,
Как будто в году воскресенья одни,
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
Одно из самых горьких, самых сильных, самых обличающих стихотворений Галич посвятил памяти Бориса Леонидовича Пастернака, травля которого после присуждения ему в 1958 г. Нобелевской премии привела к позорному для всей страны исключению великого поэта из Союза писателей, а через два года – к смерти.
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели…
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье…
Он не мылил петли в Елабуге
И с ума не сходил в Сучане!
…Ах, осыпались лапы ёлочьи,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
А зал зевал, а зал скучал –
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу –
Голосованьем!
И кто-то спьяну вопрошал:
За что? Кого там? –
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…
Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы – поимённо! – вспомним всех,
Кто поднял руку!..
Это стихотворение прозвучало на практически единственном легальном выступлении Галича перед большой аудиторией – в марте 1968 г. в новосибирском Академгородке.
Галич начал с песни «Промолчи», которая задала тон всему выступлению («Промолчи – попадешь в палачи»). Когда же через несколько минут он исполнил песню «Памяти Пастернака» на приведенные выше стихи, весь двухтысячный зал поднялся со своих мест и некоторое время стоял молча, отдавая дань любви и уважения Пастернаку и должное – мужеству Галича, после чего разразился длительными аплодисментами.
Галич получил приз – старинное гусиное перо из тёмного серебра, копию того золотого пера, которым был награждён Пушкин. Этой серебряной копией литературная общественность России когда-то наградила Некрасова, а музей Академгородка выкупил её у родственников Некрасова и хранил. Она и была преподнесена Александру Аркадьевичу вместе с Почетной грамотой Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой было написано: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим правдолюбием и Вашим мужеством…»
Галич тогда ещё не знал, что через три года он сам будет исключён из Союза писателей, а вскоре и из Союза кинематографистов, что закроют его фильмы (либо уберут из титров его фамилию) и снимут с показа спектакли по его сценариям.
Ранний Галич и Галич начала 70-х – это разные поэты по тематике, глубине, чувствам. Корней Иванович Чуковский, большой знаток поэзии и авторитетный критик, написал о поэзии Галича: «Я упивался музыкой этих чудесных стихов – сильных, классических по своей строгой конструкции. Их истоки – некрасовские».
…А Мадонна шла по Иудее,
Оскользаясь на размокшей глине,
Обдирая платье о терновник;
Шла она и думала о Сыне
И о смертных горестях сыновних.
Ах, как ныли ноги у Мадонны,
Как хотелось всхлипнуть по-ребячьи,
А в ответ ей ражие долдоны
Отпускали шутки жеребячьи…
Ave Maria
А Мадонна шла по Иудее…
И всё легче, тоньше, все худее
С каждым шагом становилось тело…
А вокруг шумела Иудея
И о мертвых помнить не хотела.
Но ложились тени на суглинок,
И роились тени в каждой пяди,
Тени всех бутырок и треблинок,
Всех измен, предательств и распятий…
Ave Maria…
В 1972 г. после третьего инфаркта Галич получил вторую группу инвалидности и пенсию в 54 рубля в месяц. Выгнанный отовсюду, преданный многими коллегами и знакомыми, ошельмованный, оставшийся без средств к существованию, он был вынужден думать об эмиграции. Потом он написал: «Я думал и нервничал, сходил с ума. И я понял, что меня вынуждают к этому, делают всё возможное, чтобы я решился на этот шаг…» Он не жаловался, молчал, даже улыбался, но в его песнях того периода звучала лютая тоска.
В 1974 г. в своём предотъездном домашнем магнитофонном интервью-монологе в уже пустой квартире он, к несчастью, оказался ещё более безошибочным предсказателем: «…а уж после смерти-то я точно вернусь».
Александр Аркадьевич Галич умер 15 декабря 1977 г. в Париже от удара электрическим током при подключении музыкального комбайна, провод антенны которого, как говорилось, он вставил вместо её гнезда в розетку электросети. Обстоятельства этой смерти непонятны, было много домыслов и слухов, но официально они не подтвердились.
На следующий день после смерти драматурга два московских театра – на Таганке и «Современник» – почтили память Александра Галича митингами во время антракта.
Стихам и песням Галича повезло больше, чем их автору, – они возвратились на родину. Но на самом деле его поэзия вернулась только к тем, от кого никогда и не уходила. А большинству ещё предстоит постичь всю её глубину. То, что это непременно произойдёт, не вызывает сомнений.
…Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделить беду.
Не зови меня! Не зови меня…
Не зови – я и так приду!..
Добавить комментарий