Известный писатель, драматург, телеведущий, исследователь русской истории Эдвард Радзинский приехал в США на презентацию английского издания своей книги “Александр Второй — последний великий царь”, завершающую тетралогию, в которую вошли “Николай Второй” “Распутин” и “Сталин”. В числе первых читателей нового романа был президент Буш, который подарил писателю паркеровскую ручку с золотым пером и собственным автографом. Презентация состоялась в российском посольстве в Вашингтоне. На родине писателя книга выйдет только в марте специально, чтобы подогреть интерес к ней российской аудитории. 9 декабря на русском радио в открытом эфире прошла пресс-конференция.
Писатель, которого многие помнят, как популярного драматурга, сменил жанр на романиста-историографа и в этом качестве говорил о важности документа в подготовительной работе. А также о том, какую роль играет в жизни Его Величество Случай:
— Каждая книга — это охота за документами. Работая над романом о Распутине, я тщетно искал материалы об его убийстве. Я понимал, что такие документы где-то должны быть. Но где? И вдруг я узнаю, что эти документы оказались... у Ростроповича! Он купил их, сам не зная зачем, какой-то голос говорил ему: купи, купи! Это был гигантский том на 500 страниц с подписями всех действующих лиц этой истории. Фантастично! Работе над романом об Александре Втором предшествовала огромная работа. Его дневники существуют, но их невозможно издать, потому что невозможно прочитать. Мало того, что Александр писал чудовищным почерком, он еще соединял в одной фразе разные языки с русским. Глаза можно сломать. Слава Богу, русские олигархи покупают не только яйца Фаберже. Один из них купил несколько писем Александра Второго к княгине Юрьевской, и я смог включить их в книгу. Главное — вызвать дух, вернуть персонаж к жизни. Когда вы верно служите духу, он начинает вам помогать. Со мной случались фантастические вещи. Так я совершенно случайно нашел телеграмму Ленина, которая свидетельствовала, что он принимал участие в решении об убийстве царской семьи. Открыл какую-то папку, а там наверху эта телеграмма. Я думаю, что работники архива Октябрьской революции и сами не знали об ее существовании. Потом я вставил ее в книгу “Последний царь Николай Второй. Жизнь и смерть”.
Своих персонажей писатель делит на две категории: тех, которые “отпускают” его по окончании работы, и тех, которые держит. К первым относится Николай Второй, ко вторым — Сталин. Со Сталиным еще далеко не все ясно, хотя, как будто бы, все давно известно. К сожалению, считает писатель, он будет еще долго определять нашу жизнь.
Свой жанр в литературе Радзинский обозначил четко:
— Я не историк, я писатель, пишущий об истории, а это не одно и то же. История — это жизнь. Жизнь миллионов. В этой жизни есть одно жесткое правило для правителей: слышать голос народа, но слушаться голоса истории. Если бы Николай Второй прислушался не к голосу народа, а к голосу истории, он не начал бы войну с Германией. На то время не было в народе популярней темы, чем война с немцами. И не было ничего губительнее для страны и истории, чем война с немцами. История — та же официантка. Она приносит те блюда, которые ей заказывает власть.
Неожиданно для многих писатель приподнял завесу над грустной судьбой драматурга — судьбой, которая не миновала и его, автора знаменитых “104-х страниц про любовь”:
— Театр — это наркотик. Вся моя работа на телевидении — это попытка заменить театр. Там я как бы пишу пьесу, но в отличие от театра, меня никто не сокращает. Ведь что такое театр? Это телевизор с выключенным экраном. Вы слышите реплику, потом приходит режиссер и делает картинку. Пишется одна пьеса, ставится другая, а зритель смотрит третью. Иногда театры берут мою пьесу, и тогда моя задача — получить ее назад (смеется). Такой вот у меня “театр письменного стола”.
— Как вы относитесь к образу Сталина в книгах Рыжкова и Суворова?
— К Рыжкову отношусь хорошо, поскольку его не читал. Что же до Суворова, то его версия, что Сталин замышлял первым начать войну с Германией, мне кажется убедительной. В моей книге о Сталине я уже привожу некоторые документы. И они доказывают, что версия Суворова правильна.
— Как вы относитесь к книге Роберта Масси “Николай и Александра”? Как вам работалось с Жаклин Кеннеди?
— Роберт Масси был первый, кто повернул эту тему прекрасно-сентиментально, как человек, затронутый той же трагедией. Ведь у него сын был болен гемофилией, он стал исследовать проблему и попал в капкан русской истории. Он был первый. Все остальные — и я в том числе — были вторыми. Когда его книжка пришла в Россию, она произвела фурор.
Что же касается Жаклин Кеннеди — это было совершенно прелестно. Я плохо знал английский, и на первую встречу прислали переводчицу. Но переводчица не переводила: она, как зачарованная, смотрела на Жаклин. И тогда я понял, что произошло самое страшное: я должен говорить сам. Книга получилась большая. Жаклин сказала, что ее надо сократить. Это было главное, чего я боялся. Агентша закивала, счастливая уже оттого, что книгу берет “Дабл Дэй”. Я понял, что дело плохо, встал и разразился длинным яростным монологом на языке, который считал английским. Я говорил, что сокращать книгу не дам. При этом “не дам” я говорил по-русски. Было очень весело. Жаклин слушала с большим вниманием. Потом сказала: “Я не поняла, но я ему верю. Мы будем печатать всю книгу”. И они напечатали всё! Книга 4 месяца была бестселлером. Это был рекорд. И она ничего не выкинула. Кроме несколько фраз, где я покритиковал Французскую революцию. Ведь она была француженкой и любила Францию. Это меня восхитило, это было так по-женски! Она была обворожительна. Какие там годы! Она порхала, как бабочка. При этом ее знание русской истории было весьма условно. Она, например, думала, что если царь сидит, а за ним стоят охранники, то это большевики. Я пытался объяснить ей, что такое Временное правительство. Но ее взгляд на события был взглядом страстным и заинтересованным. Она очень много работала, придумала обложку, подбирала фотографии. Это огромная удача, потому что без нее книги бы не было. Мне важно, что вышла не история убийства царской семьи, — уже очень много было об этом написано, — а книга о прощении. Об этом — стихотворение, которое осталось в книжке великой княжны Ольги:
И у преддверия могилы
Вдохни в уста твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!
— Знаете ли вы, что Распутин выступал против погромов, которые царская охранка инспирировала в 1905 году?
— Распутин прошел большой путь. Сначала он был за погромы. Потом он очень изменился. Он удивительно чувствовал ситуацию. Вокруг него было много евреев-финансистов. Кроме того, он был просто здравый мужик. Он говорил царице: “У нас, мама, левые дураки, а правые идиоты. Ты, мама, держись посередке.
— С кем из великих вы хотели бы поговорить сегодня?
— С Сократом. Все, что происходит за окном, меня абсолютно не интересует: в этом прелесть жизни, которую я сам себе устроил. Когда наступила перестройка и все стали орать о падении вкуса к литературе, я сказал, что буду рассказывать по телевизору про Нерона и Сенеку, и они будут меня слушать. Все думали, что я шучу. Но я сделал пять серий, и они шли в самое рейтинговое время. У меня нет спонсоров. Ни банков, никого. Я сам спонсирую свои передачи. Моя группа — нищая. А передачи идут в прайм-тайм. Сейчас они, в основном, записаны из концертных залов.
— Вы когда-то сказали, что все, что нам говорили о социализме, было ложью, все, что нам говорили о капитализме, было правдой. Вы и сейчас так думаете?
— Да. Это нормальный первобытный капитализм страны, у которой в подсознании убежденность, что собственность — это кража. И существует разрыв между понятиями Закон и Справедливость. Если что-то справедливо, значит, оно законно. В капиталистическом мире над всем властвует закон. Скажите, почему все эти западные интеллектуалы: Роллан, Драйзер, Уэллс скрывали правду, которую знали? Ведь они знали, что такое социализм? А скрывали потому, что в социализме видели мечту интеллектуала, где правили не банкиры, а интеллектуалы, интеллигенция. Самое пленительное для них в этой системе было отсутствие денег. Деньги были, но это была условная валюта. Интеллигенция была неподкупной, не потому что она была такой честной, а потому, что ей нечем было заплатить. Эти люди мечтали об обществе, где нет денег, нет ничего материального, и поэтому можно заняться духовным. Страна и занималась духовным — на кухнях. Американская элитарная культура (Апдайк, Хемингуэй) стала как бы частью массовой советской культуры. Американцам невозможно было объяснить, что люди ночами могут стоять в очереди за подпиской на семитомник Хемингуэя. И люди отличались друг от друга: у кого этот семитомник был и у кого его не было. Западные интеллектуалы покрывали этот строй. Они рассуждали так: Иосиф Виссарионович был плох, но вот придет хороший интеллектуал, вроде Владимира Ильича, и все будет хорошо. Миф о Ленине был очень силен. О нем же никто не написал правды. Даже Фишер, который очень хорошо знал Ленина. И этот миф о грядущем платоновом государстве был очень обольстителен, уверяю вас. И у него, к сожалению, может быть будущее.
— В каких вы отношениях с властью?
— Вы знаете, ни в каких. Могу с гордостью сказать, что будучи всегда... ну, на виду (можно так сказать?), я умудрился не иметь ни одного звания, ни одного ордена. Власть в этом смысле вполне правильно поступает. Я занимаюсь размышлениями о власти: не о сегодняшней, а вообще, о власти. Размышлениями о Боге. Об его месте в России. С удивлением узнал, что стал лауреатом премии Кирилла и Мефодия за передачу об Иване Грозном. Сначала я подумал, что это розыгрыш. Вручение происходило в Октябрьском зале Дома Союзов, где проходили все процессы 1937 года. Там слева висел портрет Ленина, а справа — Сталина. На их месте теперь висели портреты Кирилла и Мефодия. Без всяких революций они вернулись на свое место. 70 лет страна спокойно обходилась без Библии. Слово “Бог” люди научились писать с маленькой буквы. Люди пытались уйти от него, но Он снова явился. Обо всем этом я говорил. Мне похлопали. Я вернулся в зал, чтобы взять приз. Это было 33 килограмма бронзы! И тут я понял, что все мои занятия спортом — а я спортсмен, занимался всеми видами спорта, — что все это ерунда! Подошел шофер моего агента, маленький такой, широкоплечий, взял моего Кирила и Мефодия подмышку, как пушинку и понес к автомобилю... (смеется)
Добавить комментарий