1 января 1942 г
Сказочный снег.
Новый год провел в очереди за хлебом. Чудесный, теплый, солнечный день. Много народу в летних пальто. Встречались молодые люди без шапок. Взяли Феодосию и Керчь. На улицах эта новость действовала, как солнце.
С огромным усилием достал хлебных карточек. Ура!!
***
Снег покрыл город. Точно хлопок. Сказочный город. Пейзажи – точно японские цветные гравюры. У арыков тихо, торжественно. Горы за Чирчиком стали ближе. Ташкентцы более сонные и менее живописные.
5 янв.
Я и Варшавский у немца, выселяемого из Ташкента. Немец нам, двум евреям, плакался. Вот так диалектика!
Мы ему выражали свое соболезнование, и я даже ему написал заявку, в которой доказывал, что он не немец. Да. Судьба любит поиронизировать.
***
У замерзшего немецкого пленного солдата Йозефа Вайса найдено письмо:
«Не знаю, дойдут ли до вас эти строки. Мы сейчас начали отступать. Знаете ли вы, что такое отступление в русскую зиму? Наполеон это знал. Мы отступаем при 35- градусном морозе, кругом буря, сугробы снега. Сейчас так тяжело болит сердце. Ветер сердито завывает, ноги и руки обморожены. Я больше не могу…»
***
На вокзале резко уменьшились беженцы. Наступление войск изменило и тыл наш. Все горят желанием скорее выбраться из Ташкента. На привокзальной площади сидят группы нищих и голодных.
Приехал Авилов.[1] Измятый, желтый, старый. Как все мы в первые дни после турне. Рассказывал, что вылетел на аэроплане, в Ленинграде голодно. Когда улетал, ленинградцы доедали последних кошек. Но сейчас бои идут под Ленинградом, и наши герои освободят обложенных и мужественных героев, Наконец, привезут им хлеба! Недолго им ждать.
В газете американской сказано: «Русские защищают не только Москву, они защищают Нью-Йорк, Бостон, Чикаго, Сан-Франциско». И подумать только, сколько героических нагрузок у наших тамбовских и рязанских скромных ребят! Они защищают европейскую цивилизацию и демократию. Несколько лет тому назад те же газеты призывали охранять мир от большевистской инфекции! Все течет, все меняется. Поистине глубоко был прав греческий философ.
***
Увлекаемся морковью, редькой, чесноком и луком. Все это — любимое кушанье наше! И витамины, и дезинфекция кишок, а главное дешевка. Единственный недостаток — не сытные блюда. Их можно есть килограммами.
***
На Ленинской 19 в коридорчике перед дверью столовой горсовета лежал желто-фиолетовый мужчина лет 48–50. На ногах тяжелая облепленная грязью футбольная обувь, на спине мешки, на голове теплая меховая шапка. Когда я разглядел его, стало ясно, что это труп. Ждали подводы, чтобы увезти его. Тут кто-то, работавший рядом, проходя мимо умершего, небрежно заявил:
— Помер! Помер человек у самых дверей столовой. Вот досада. Насилу, может, допёр. Какая досада!
***
Все мы кашляем, чихаем. Грипп посещает нас довольно часто. В нашей квартире гриппом больны: мать хозяйки, хозяйка, ее сын и я. Ночью слышно, как все долго и тяжело дышат, кашляют. Утром чихают и сморкаются. Это результат гнилой, никудышной зимы. Мои друзья жалуются, что в их комнатах пахнет, как в подвале. Бумаги и одежда отсырели.
***
Встретил Файнзильберга. Разговорились. «Московских художников постиг здесь маразм. Не излечиться им здесь от этой жестокой болезни. Заработать здесь нельзя». Он все еще живет в подвале в каменном мешке. Тоска по Москве перехлестывает через все барьеры.
На Пушкинской меня остановил Абрам Эфрос.[2] Усталое лицо. Борода его сильно поседела. Он полон оптимизма и готов им всех нас снабжать. В его известном стиле разговаривать чувствуется человек, который свою карьеру считает священной. Он хочет создать сносные условия для музейных работников и художников. Очевидно, ему нужно все это для того, чтобы не казаться Эфросом. Он приехал из Андижана, откуда его выслали.
Нейман — член президиума Союза художников. Таким образом, он зовет москвичей в президиум, теперь нас будет двое. Нам предлагают очистить и обновить Союз. Немалое дело, требующее года, а может, и более времени.
Что такое Нейман? Я его еще не разгадал. Тщеславие есть, деловой душок, желание руководить людьми. Есть и хорошие качества. Он считается с желанием тех, кого организует.
Январь
В Москве неудача. Шайка начала орудовать во главе с главжуком Бескиным.[3] Господи, когда мы избавимся от всех этих малых и больших жуков!
***
Видел тяжелую сцену.
В лазарете безногий красноармеец разговаривал по телефону со своими родными — женою и детьми, живущими в Новосибирске. Он сидел на подушке кожаной с обрубками ног, рука дрожала:
— Я жив и здоров, как видишь. Все в порядке. Как вы живете, дочка, сынок? Был ранен. Выздоровел.
Потом он лежал, уткнувшись лицом в подушку. Плакал ли он?
***
Живем все еще в Пишпекском переулке, 19. Хозяйка Зайцева. Паразитическая семейка. Отец — старый авантюрист, сын — кривой вор, дочь — потаскуха. Они из своей квартиры устроили своеобразную «малину». Завлекали приезжих и обирали их.
Соседи. Татарин Ибрагим. Мрачный, с лицом евнуха. Маленький, тщедушный. Он всю жизнь работал, но к концу жизни круто изменил свои привычки и начал всех обворовывать. Дочь Надю, внуков он морил голодом.
15 янв.
Познакомился с узбеком, агентом снабжения. Симпатичный парень, крепкое, смуглое, мясистое лицо, черные глаза и белые зубы. Все через моего друга Липсмана. Я ему обещал нарисовать два портрета, если он мне достанет продуктов. Мое предложение он принял с восторгом и вечером уже был у меня с коллекцией фотоснимков. Очевидно, он решил, что я не рисую, а фотографирую. Он принес фото первой и второй жены, фото дочек двоих с собой, фото брата и проч. Все любимые люди и живописные лица. Я, признаться, растерялся. Но вышел из тяжелого положения, предложив ему соблюдать очередь. Он согласился. За ветчину и картошку я должен нарисовать его первую и вторую жену. За рис и сало — детей и самого узбека. Парень он исключительно проворный, ловкий и боевой. Я ему авансом дал меховую шапку и 900 р. Он меня величественно угостил папиросой, оставил десяток спичек (здесь спички большая редкость – одна из проблем!) и, расшаркиваясь по-еврейски, с достоинством ушел. В субботу ждем вкусных и питательных вещей. Хоть бы не подвел – этого мы не вынесем!
***
Рождение советского гражданина в трамвае. За стеклом лицо роженицы. Толпа и спешивший под снегом мужчина с новорожденным. В крови вагон. Усмешки, шутки и окрики. Разговор с вагоновожатым и кондуктором.
20 янв.
Жестокие морозы. –25 С. Самое ужасное это расходы на дрова. Доска 100 р. Ведро угля 75 р. В комнате сковывающий холод. Ни сидеть, ни лежать, ни работать.
***
Пришел художник Лесов и рассказал, что жена его больна желудочной болезнью на почве однообразной пищи. По этому случаю Полина сбегала куда-то и принесла муку, лепешки спекла. Еще раз склянчила молоко. Целую неделю ели мы лепешки до сегодняшнего дня. Нам война не страшна!
Лесов распродал чудесные книги по искусству. Нужны деньги, чтобы спасти жену от болезни и дочь от местного типа паралича.
***
На площадках сидели воины Красной Армии. Бесстрашные, злобные в бою и добродушные в жизни.
***
Описать столовую. Сначала кухню, задний угол для своих. Как впускают своих через задние двери. Как выносят обеды, кастрюли. Члены правления приводят своих и вокзальное чиновничество. Служащие подавальщицы. Я видел усталые глаза. Вода для общего пользования. Джем для своих.
***
Чтобы получить работу, я делал портреты и писал натюрморты. Цветы — начальнику станции Ходискову, начальнику вокзала Привалову, начальнику буфета Калинину, заведующему трестом Величко.
***
В семье Петрова, художника, эвакуированного из Москвы, мать стояла посредине комнаты у стола и плакала. Двое впавших в идиотство детей смотрели мрачно. «Я водила детей к психиатру. Объяснения: особенности возраста и плохое питание мозга».
***
Арестованы погодой. Нет обуви, галош. У соседа Ибрагима выпросил галошу. Одел ее — двинул в булочную и на базар. Худая. Вода проникла. Переулок — Венеция. Хоть на ходулях. Падает снег с дождем.
***
О нищете
Резников[4] жаловался на нищету: «Самое отвратное — нищета. Рубаху рваную прикрываю шарфом, шарф — пальто, и пальто — улыбкой. В баню не хожу. Вокруг меня запах и туман нищеты. Чувствую, вокруг реет нищета».
***
Описать учреждения моего питания. Вокзальные дела. Я всех рисую. До рисования — отношение благожелательное, после — равнодушное. Я простаиваю у дверей в ожидании, меня обходят. Мне дают остатки. На меня глядят, как на нищих и надоедливых людей. Вечное раздражение в эти дни вызывают подавальщицы с полными грудями, жирными щеками и ногами. Они жрут первое, наполненное густым слоем жира.
***
Полина: «Никогда не жалуйся. Не жалуйся — я сама устала, и ноги болят».
***
Сегодня солнце зимнее. Тихонько греет, успокаивающе. Беспричинное чувство радости от далекого праздничного дня, там где-то в Москве. Повеяло ранней весной. Охристые верблюды с мешками хлопка, ишаки с грузом. Горы снежные и далекие украсились бледно-зелёной травой, выросшей для великого праздника.
***
Старик сидел на тюках, охраняя их. Его дети и внуки бегали по вокзалу и городу, устраивая дела и стараясь уцепиться в Ташкенте.
Я подошел к нему. Ранний утренний мороз разукрасил его библейскую бороду.
— Когда же это все кончится, — спросил я его.
— Скоро, скоро.
— Где же ваш старый еврейский бог?
— Где? Он тут с нами.
— Лучше бы он был рядом с Гитлером и за горло его держал.
— Будет скоро. Скоро! Помяните это! Сколько было зверей, которые собирались вырезать евреев. Где они? Народ остался. А от них ничего. Где они, — спрашиваю я. Испытания тяжелые нужны, они очистят еврейское сердце.
— Что говорят умные евреи о Боге, когда их спрашивают о нем?
— Евреи получили то, чего они добивались. Они прятали свое еврейское лицо. Свою душу, язык, обычаи. Антисемитизм помог им скорее этого достигнуть. Если бы евреи умели защищать себя, свою культуру — многого не было.
***
Нелюся поступила в Консерваторию Ленинградскую. Акимова[5], Ершов[6] и Бриан[7] очень хвалили ее. Ей предсказывают блестящее будущее. Только все ее в отдельности предупреждают: будьте осторожны с голосом, профессора могут все погубить. Один спустит и отяжелит голос, другой загонит его в носоглотку, третий в грудь и т.д. Что делать?
***
Председатель Узбекского Союза художников Уфимцев получил письмо от Александра Герасимова. В письме, написанном в стиле юродствующего грешника, вождь художников жалуется на отсутствие в Москве и Мичуринске (где он сейчас с семьей живет) моральной поддержки.
«Я хочу приехать к вам и поработать и хочу у вас найти моральную поддержку! Приеду в своем вагоне, где буду пока жить со своей семьей. Напишите, кто есть из художников. Привет всем знающим меня и т.д.»
Что стряслось с этим арапом? Купцом Епишкиным?[8] Говорят, что его трусливое поведение вызвало раздражение в партийных кругах, и ему предложили оставить свой высокий пост.
***
Были у нас гости — музыканты-профессора ленинградской консерватории Вера Разумовская[9] и ее муж. Жаловались на скуку, грязь и ужасное население Ташкента. Они недоедают, хлеба не хватает, жалованье жиденькое. Ребенок недоедает и хворает.
***
Делаю плакаты для Узгиза[10] и Узтага.[11] Карикатура здесь не пользуется успехом и от нее временно решили отказаться. Что ж, перейдем на героику!
***
В 11 ч. землетрясение. Мой диван качнуло, посуда зазвенела. Все пело и качалось.
В газете было написано, что землетрясение большое — 5 баллов. Ко всему еще и трясет!
22 января
Взят Можайск! Мы еще ближе к Москве. Все москвичи с радостью отмечают две даты! Сегодня 18 лет, как умер Ленин. Было торжественное собрание узбекских писателей и художников. Докладчик-узбек прочитал скучный доклад, полный сухих газетных слов. Погодин в блестящей форме рассказал о том, как он написал свою вещь «Склад с ружьем». Тонкий и умный журналист. Символом неугасимости света Ленина является взятие Можайска. Красноармейцы, идя в атаку, вероятно, крепко думали об Ильиче.
***
Немецкому ефрейтору Рейнгальду Буккарту пишет приятель из Берлина: «Питание очень плохое, поэтому у фашизма слабая сопротивляемость. При малейшей перемене погоды — простуживаешься. Досыта наесться никогда не приходится, поэтому и к работе нет охоты».
***
Пленный ефрейтор 3 роты 502 полка Эрих Придикойт показал: «От последних морозов пострадали все солдаты батальона. Каждый из них отморозил что-либо: пальцы на руках или ногах, ухо либо нос».
Ни капли сострадания. Считаю, что мало наша зима мстит за все убийства, унижения. Хочется, чтобы брюшняк, менингит – все, что существует среди тяжелых болезней, пало на этих мерзавцев и бандитов!
***
На рынке все исчезает. Устанавливается товаро- и продуктообмен. Узбеки дают 1 кило картошки за 1 кило хлеба. Рис – вдвое. Яблоки редкость. Наседаем на свеклу. Продали третье пальто. Демисезонное полинино. В комиссионке дали 550 р. Пошли на черную биржу и купили кило соли и кило хлеба. Главное — не терять оптимизма и романтизма! Их нужно всегда держать в боковом кармане. Наши победы окрыляют нас. Какое счастье, что с нами Сталин!
***
Весна принесет конец войне. Все кончится. Слухи. Гадалки гадают — в феврале Гитлер должен быть разбит. Гитлер должен обязательно застрелиться или удавиться. Ему ничего другого не остается делать.
***
Топливо. Шлак собирал на улицах. Рядом выбрасывали. И топил. Варшавский был счастлив. Я только теперь познал прелесть теплой квартиры. А как приятно работать, когда тепло.
***
Рисовал колхозников на слете. В помещении облисполкома. Замечательный народ. Живописный, пластичный и простой. Бронзовые лица, китайские усы и крепкие, широкие шеи. На рисунках я записывал имя колхозника, его район, сколько выработал, и какой доход он принес колхозу.
Завтракаю и обедаю в столовой облисполкома. Сегодня дали нам, художникам, плов, лепешки и чай с конфетами. Замечательно! Рисовал заведующего столовой. Он мне дал в счет будущих благ одно кило пшеничного хлеба. Спасибо и на этом!
***
Английский посланник Керр,[12] выступая в Лондоне сказал, что т. Сталин пользуется огромной любовью советского народа и что весь план контрнаступления под Москвой был разработан и проведен лично Сталиным. Какой символ победы нашей носит это имя!
***
Рисую по приглашению Союза художников колхозников, приехавших из района на слет. В помещении облисполкома. Нарисовал троих. Двое коричневого цвета, с китайскими усами. Они только что приехали и после дороги выглядели очень усталыми. Начальство их посылало к нам, и они охотно, с сознанием своего достоинства садились на стулья, отдаваясь в распоряжение художника. Один даже уснул. Внизу под рисунком я писал о его делах. Такой-то, из такого-то колхоза. Снял столько центнеров хлопка и принес столько прибыли. Все они — представители колхозов-миллионеров.
Потом работа уже шла в большом зале, где состоялся слет. Там нам отвели комнатку рядом с буфетом. Мы, разумеется, больше времени проводили у буфета. Давали сытные булочки, пряники, бутерброды, мороженое и чай.
***
Об узбеках. Городское население испортилось, деревенское стало еще хуже. Отношение к русским, узбекам, эвакуированным. Пример с торговцами, молочником. На слете были простые, душевные и теплые люди. Своим хлопком они приносили огромную миллионную прибыль стране, а держались очень скромно.
***
Не хватает молодости, а может каких-нибудь 10, даже пяти лет. Все требует таких немыслимых сил. Не напасешься. Достать картофель — неделя хлопот, достать хлеб — 2 недели бегать и унизительные посещения хозяйственников. Ты тратишь десять дней, и это такие дни, которые не вернешь никогда. Творчески мало работаешь.
***
Тиф пожирает много народу. Ходят слухи, что в последнее время ежедневно гибнет около 200 людей. Могилы не успевают готовить. Купил нафталину и посыпаю себя и своих женщин каждое утро. От нас разит, как от меховых складов.
***
Получил из Союза художников 30 кило картофеля. Боже мой, сколько шума было вокруг этой картошки. Распределял в основном Нейман, являющийся хозяином Союза. Много недовольных. Были тяжелые сцены с упреками. Картофель чудесный, и наша жизнь дней на 20 обеспечена.
Большинство из нас заражены новой инфекционной болезнью. Это боязнь голода. Отсюда происходит психоз. Все мы всегда голодны, мечтательно настроены по адресу хлеба и свинины. Никто из нас не может никогда заявить, что он сыт. Всем всегда кажется, что кишки его пусты и что они могут высохнуть.
Все мои друзья жалуются, что они ходят полуголодные. Но я не уверен, что даже после сытнейшего обеда глаза их не будут выражать желания чего-нибудь поесть.
***
Нужда неотступно по пятам следовала за нами. К некоторым снисходительная, и они непостижимым образом оказывались в числе розовых и добрых. Острие меча этих страшных дней было направлено на нас, почему-то казавшихся самыми виновными в мире. Можно было подумать, что в нас скрывалось самое большое зло.
***
Темы
На базаре (толкучке) среди продавцов старых вещей — старуха. Она продает свои старые романтические письма. Я разглядел одно из них. Начало: «Дорогая, золотая Леночка». Это должно было заменить хлеб. «Сколько дадите?» «Два–три рубля».
***
Женщина лечится и хочет сдавать кровь. Потерявшая мужа и сына. «Поймите, я помогаю стране, бойцам и себе. Что может быть более удачной концепцией!»
***
Случай в Лувре. В зале Гойи. Знаменитый женский портрет, повергший меня в глубочайшее изумление. Ходил, уставал, возвращался и опять приклеивался к портрету. И вдруг в открытом окне — кусок Сены с берегом, баржами и пароходиком. Сильнее, чем картина. Стало ясно: жизнь сильнее искусства. Эта мысль меня поразила.
***
У окон лазарета группы раненых, и из окна третьего этажа чудесный баритон. Упросил комиссара познакомить меня с ним. Оказалось — человек без ноги и без руки.
14 февраля
Сегодня первое письмо из Москвы от Тихомировых.[13] Боже мой, как потянуло туда. Они пишут о морозах 30-градусных, о холодных квартирах, о колючем, скрипящем под ногами снеге, а нам письмо кажется живым, точно от него исходит легкий пар.
Что бы я ни дал, чтобы очутиться сейчас в своей квартире, в своей мастерской. У окна, за которым такое небо, такие закаты!
***
На вокзале сидела группа беженцев из Минска. Евреи. На тюках, обвязанных пестрыми тряпками. Лица беженцев глинистого цвета. На женщинах клетчатые темные платки, на мужчинах тряпки и клеёнки. Поразила пара. Старики. Они сидели в стороне, немного согнувшись, убитые горем. На ногах были русские крестьянские лапти. Так странно гляделись лапти на ногах библейских старика и старухи.
— Вы смотрите на наши лапти?
— Да.
— Спасибо и за это. Хорошо еще, что это добро можно было найти. Босиком хуже. Особенно теперь, когда уже идут холодные дожди. Гитлеру пожелал бы так себя чувствовать. Простужен, кашляю, голоден, сердце — никуда. И все же едем. Путешествуем в углы, которых мы не знаем. Путешествуем.
***
В столовой Смольного завода встретил группу красноармейцев, выполнявших земельные работы. Это немцы с Поволжья. Их кормят, обувают, одевают. С нашими в Германии так не обращаются.
***
Возвращаясь с вокзала, я наблюдал группу беженцев, варивших похлебку. Падал легкий снег. Соль они добывали, обчищая какой-то вагон, стоявший на запасном пути. В нем была соль. Теперь они в углах и на полу, и в щелях искали и находили остатки ее. Женщины варили, а мужчины бегали по путям, ища щепок для костра.
***
Мы обедали куском сала и хлеба сухого, которые были у меня в кармане пиджака. Карманы становятся здесь чем-то вроде корзин и мешков.
Михаил Федорович держал всю свою провизию в больших пиджачных карманах. Там были хлеб, сало и сахар, и даже чайная ложечка. Там же, разумеется, хранились трубка, табак. Садясь пить чай, он степенно вытаскивал из маленьких нор замызганные вещи и, обтирая их, долго насвистывал песенки... Он был инженер. Любил поболтать и прихвастнуть.
***
Самый тяжелый, страшный сон: это утеря в трамвае или в очереди хлебных карточек. Холодный пот прошибает.
***
Нашли работу — печатаем на коже по трафарету лубки для узбекских сапожников. Работу изобрели Слуцкий[14] и Плаксин, ребята, умеющие создавать и добывать из воздуха материю, благополучие. Некоторые считают эти долгожданные заработки событием и рассматривают их как признаки ренессанса. Шутники называют это время «соломенным периодом».
22 февраля
Нечего есть. Полина и Неля чудовищно раздражены. Главный обвиняемый во всех неприятностях, разумеется, я. Я, оказывается, как кормилец и поилец семьи должен ежечасно думать о бедных моих женщинах, систематически недоедающих. В порыве отчаяния схватили новую простынь и безрукавку и бросились на Алайский рынок, где спустили их за 150 р. И тут же нагрузили свою сумку морковью, луком, капустой и потрохами. Счастливые вернулись домой. На мангалке сварил я русско-украинские щи, и мы славно поужинали. Мои бедные женщины чувствуют себя богатыми.
***
Юбилей Красной Армии. Ходят слухи, что к юбилейным дням Информбюро нас порадует большими событиями, победами. Дай Бог! Так ждешь их, что ночью, скованный под одеялом, видишь радостные лица близких людей. Люди подходят вплотную к тебе, рассказывают о победах и, улыбаясь, идут дальше. В небе радостное и щедрое солнце.
***
Есть художники, у которых на уме одно. Утром, едва проснувшись, они начинают жить едой. Они обедают с 9 до 3 и ужинают с 3 до 12 ночи. Они знают все столовые, рестораны, кафе. Целые дни уходят на то, чтобы сварганить какую-нибудь вкусную мелочь.
27 февр.
Сегодня видел тяжелую сценку. Эвакуированный из Минска хромой художник Цукерман[15] умолял дать работу. Он хотел всех нас разжалобить и плакался: жена вышла из больницы, и ее нечем кормить. Он бросался к Нейману, фактически исполняющему обязанности председателя Союза художников. Нейман холодно и важно ему говорил. «Больше Вам нечего предложить...» Тогда Цукерман ко мне: «Помогите!» Потом он заревел. Страшно заревел. Тяжело было смотреть, как инвалид-художник ревел, и как в модном пальто важно уходил вглубь улицы Нейман, человек, владеющий 2 обедами и одним закрытым пайком.
***
Необходимы оптимистические примеры. Боевой дух не менее важен, чем крепкие нервы.
«Настроение в части крайне неважное, главным образом, из-за чего война затянулась и конца еще не видно. Нынешнее настроение солдат, по моему мнению, приближается к настроениям солдат Германской армии в 1917–1918 гг.»
«Из донесения о положении во 2-ом батальоне»
2 марта
Хотим послать телеграмму Молотову. Художники голодают. На моих глазах гаснет целая группа славных ребят. Их лица заостряются, желтеют, сереют. Тяжело глядеть на них. Говорят, что и мое лицо близится к глине. Голодают Файнзильберг, Комиссаренко[16] с женой, Шварц, Зозуля,[17] Варшавский. Все они с пеной у рта говорят о правлении Союза, обеспечивавшем Союз. Такие, как Татевосян, Уфимцев, Рейх и, наконец, сам Нейман вызывают у них, естественно, глубочайшее раздражение.
Телеграмма
Москва Кремль Молотову
Эвакуированные художники выполняющие оборонную работу лишены продуктового снабжения столовой находятся крайне тяжелых условиях просим вашей помощи
Адрес Первомайская 2й Союз художников
Есть здесь представители московской породы художников, обделывающие свои дела с максимумом осторожности. Ни слухов, ни шумов. При упоминании фамилии Каневского,[18] у большинства художников сжимаются кулаки.
***
Сколько крови, сколько крови!
История не знает таких убийств. Но мы доживем до того, что все кончится, и детям теперешних убийц-немцев будет стыдно глядеть нам в глаза.
Март
Директор агитмастерских Гольдман рассказал мне: «Приходили ко мне работницы мастерской и просили меня, чтобы я не пускал к ним Файнзильберга. Он весь во вшах. Парень опустился».
Выходя из кабинета Гольдмана, я поглядел на сидевшего на стуле с рулоном бумаг под мышкой Файнзильберга. На лице его цвета ташкентской глины потухшие серые глаза. Он ел пирожки, раздаваемые работающим в мастерской, и казался счастливым.
***
Завтра уезжает в Москву вызванный комитетом Шварц. Шварц говорил: у меня было человек 15, и никто из них ни одного хорошего слова о Союзе и Неймане не сказал. Раздражение против этого жука все растет среди нас и набирает обороты. Особенно всех нас возмущает, что он занимается самоснабжением. Он имеет два обеда, закрытый паек, пропуск в «Националь». И при этом делает вид, что он беден и кое-как сводит концы с концами.
***
Встретил Цукермана. Таял снег, и шел мелкий дождь. Прихрамывая, он куда-то стремился. В эту погоду его склоненная фигура, желтый затылок. Я его окликнул, он остановился. — «Как живете?» — «Плохо, жена в тифу. Дела никому нет». — «Подайте в Худфонд заявление, — предложил я ему. — Я член Совета и поддержу Вас». Он улыбнулся: «С удовольствием!» — «Напишите заявление и просите рублей 200. Только спешите, пока в кассе деньги имеются». Он прищурил левый глаз и решительно заявил: «Меньше трехсот я не возьму!»
Что делает старый еврей? Кашляет. Только одно и остается делать — кашлять. Выкашляет — легче на душе.
8 марта
Сегодня уезжает в Москву скульптор Шварц. В мастерской, где он с семьей живет, собралось много народу. Были Варшавский, Николаенко, Волков. Шварц вынул огромную пачку писем и, показав ее нам, улыбаясь, сказал: «Эта корреспонденция у меня отнимет целый месяц хождений по адресатам». Все мы желали одного: встретиться скорее в Москве. У некоторых были на глазах слезы. Слезы радости от отъезда Шварца в Москву и грусти от сознания, что не скоро мы сядем в поезд.
9 марта
Был на базаре и провел удачную операцию: обменял ожерелье, купленное Полине в Париже, на 300 граммов сала и 2 яйца. Удача была настолько великой, что я, не ощущая мокрого снега, страшной грязи и рваной галоши, быстро примчался домой и сварил мясной бульон.
***
Творческий день: утром в очереди за хлебом. В обеденные часы беганье за обедом, пирожками. Керосинка-мангалка, в 4–5 часов — на базаре продажа барахла и за вечерним чаем — грустные мысли об умерших и недостижимой Москве.
***
Зашел в ближайший лазарет военный и предложил свои услуги. Обещал нарисовать плакат и выпросил два обеда. Невероятная удача. Надолго ли?
***
Разговор с агентом и профессором Ленинградской консерватории. Оба ругали Ташкент. «Сколько мы ни видали городов, но такого не видели. Самый ужасный, гнусный. Отвратительный климат, противное население и жуткие нравы. Говорят, что основное население — бежавшие от правосудия люди, кулаки и советско-политические неблагонадежные».
***
К нам, правленцам Худфонда Узбекистана, обратился художник Даконин с просьбой дать ему 200 р. возвратную сумму. Так как денег у нас мало, пришлось ему отказать.
— Не можем. У нас хранится немного денег на особо тяжелые случаи.
— Я хожу в ужасной обуви, — он показал свои ботинки. Подошва висела черными котлетами. — Сейчас дождь со снегом, я могу простудиться.
— Вот простудитесь, — сказал один из правления, — тогда мы выдадим.
— Значит, мне нужно поймать ревматизм — и только тогда?
— Да.
У нас шутят, что установился свой тариф. На грипп — 100 рублей, на воспаление легких 200, на тиф 250. Разумеется, простуда, ангина, насморк не котируются.
***
Дают столовые заказы и деньги на живопись. Хлопотали я и Нейман. Жизнь, кажется, улучшается. Реализуется подсобное хозяйство. Вот такой ренессанс.
***
Скульпторша из Москвы рассказывала:
«Снятся мне сны, и все удивительные: будто ко мне приходят в гости бутерброды, но какие, с ума сойти можно, и говорят: что-то не ценили вы нас, разыгрывали равнодушие. Не ценили нас, когда мы лежали на стойках у Елисеева. Что, стыдно, небось, вам и обидно теперь?
Потом снятся и другие чудесные вещи. Я нахожу малюсенькие часики. Беру и к уху прикладываю: Шопен и Григ. Боже мой, какие мелодии. Звуки! Потом пробуждение: сырая комната, холод и две луковицы на столе».
13 марта
Приехал из Ленинграда скульптор Магниевский. Страшные вещи рассказал. Как умирают от голода в Ленинграде художники и скульпторы. Один умер от того, что достал чего-то и объелся. Филонов[19] высох. Продал шикарный самовар за 100 грамм хлеба, шелковую перину за 200 грамм. Умирали парочками и в одиночку. Он показывал свои руки — красные, в узлах, вздувшиеся.
***
На почве голода перерождение психики.
Рассказ Симонова. Жена в полузабытьи:
— На полке кусок хлеба и 2 конфеты. Возьми их, дай мне.
— Милая, никаких конфет и хлеба нет.
— Нет, нет. Ты не хочешь для меня ничего сделать.
Я еще раз направляюсь к полке и показываю ей.
***
Умер критик Чепелев.[20] Рак желудка. После срочной операции в 3 ч. ночи. Это был единственный знаток узбекского искусства. Фонд выдал 500 р. на похороны. Мы решили сделать все, чтобы издать его труд, над которым он последнее время работал. Правда, труд небольшой, но все же труд.
18 марта
Сегодня 18 марта, и на дворе снег. Холод, сырость, и в 12 часов негреющее весеннее ташкентское солнце. Какой гнилой климат! Где же это хваленое ташкентское тепло! Теплый климат, благодатный край! По-моему, здесь самый гнилой, отвратительный климат. Утром — солнце, 10 гр. тепла, к вечеру — холод, ветер, и ночью: снег. Для врачей-туберкулезников — рай. Ругал Волкова за дикую любовь к этому благодатному краю. Зима — гниль, лето — духота, астма. Остается только — осень. Но стоит ли из-за одной осени терпеть столько лишений!
***
На ветках почки, малюсенькие, ярко-зеленые, липкие, свежие листочки. Весна яркая, ароматная. Солнце прозрачное, густо-желтое. В соседнем дворике у стены несколько цветущих миндальных деревьев. Какая нежная тема! Только кто мог бы написать ее? Ташкентская весна! Наконец-то! С нею как-то легче. На душе легко, даже радостно. Солнечное небо заполняет душу, изгоняет мрачные мысли, тоску. Жаль только, что этого весеннего солнца нет в сводке нашей. На фронте затишье.
***
Народ в легкой одежде. На улицах, на скамейках старухи с детьми. Резвятся школьники. Солнце их облепляет и ласкает.
***
Есть особый чин юродствующих. Они в рваной одежде и обуви. Вечно скулят. Всем недовольны. В каждом из нас видят виновника своих неудач. Не моются, не чистятся, в баню не ходят. Их рваная обувь — их боевой флаг, под сенью которого они часто обделывают свои, правда, небольшие дела. К такой категории относится: Дурус.
***
Старейший художник Узбекистана Татевосян мне говорил:
«Тяжело сознавать, что после 25 лет прожитых здесь, в Ташкенте я не нашел ни одного мецената, любителя, такого, кому нужна была бы моя живопись. Ни одного критика. Ни одного человека! Да, это так. Нашелся один, это был армянин приезжий, он платил за работы 25 р., но с его отъездом я опять одинок, как на диком острове».
И так все мы, художники.
24 марта
В сводках удручающая нас фраза «На фронте ничего существенного не случилось». А мы все ждали в марте, в апреле великих и радостных событий! Готовили чемоданы и горящие планами сердца. Москва казалась нам более близкой, чем сегодня! Когда же будут эти напечатанные жирным шрифтом слова: «Наши трофеи и разгром немецкой армии». Как в жаркое лето в колхозе ждут дождя, который должен дать урожай, так и мы ждем битв, которые нам принесут надежду и перспективу.
***
Дождливый, нудно-серый день усиливает наше хмурое настроение. Сидим дома и ждем конца плывущим над нами тяжелым тучам и брызгам в окна. В комнате ташкентская сырость. Опять мечты о будущем. Только к 6 ч. вечера за соседним домом зажелтело небо. Оно показалось нам спасением. В 7 ч. ударило в окно ярко-оранжевое ослепляющее солнце. В комнате заиграли густые, светло-желтые зайчики, дружески соединявшие нас с солнцем. Стало веселее, радостнее. В такие часы к нам приходят лучшие мысли, оставляющие в душе глубокий, радостный след. Мы уже не можем сидеть дома. Закат нас выгоняет на улицу. И мы, наспех одевшись, устремляемся к друзьям поговорить о Москве, о будущем и, если удастся, выпить чашку настоящего чаю. Но друзья сидят без дров и керосина, скулят и говорят языком безнадежных пессимистов.
В 9 ч. возвращаемся домой и съедаем холодный ужин. Полина говорит обычно в таких случаях: «Ах, с каким наслаждением съела бы я парочку белых булочек!»
***
На небольших повозочках с ишаками везут саксаул. Дерево, рожденное, словно в огне. Скорченное, точно застывшее пламя. Оно хорошо горит, м.б. поэтому.
***
Переписывали корректуру по 6–7 р. за лист, но работу отбили конкуренты.
***
Гляжу на умершего беженца. Лиловое лицо, кастрюля, казанок. Ноги в женских ботах. Веревочки вокруг. Безучастная группа людей. Глаза открыты. Самое тяжелое — это вид женских вещей, рядом лежащих.
***
Деформация сердца и морали. Ожесточение души. Как с хлебом пробираешься через улицу, боясь встретиться с нищими. Как прижимаешь к груди хлеб и редьку. Художники не лучше других.
Особый вид заболеваемости. Видимо, результат систематического недоедания, беганья по городу, холода и безумного растрачивания нервов. Люди опускаются. Не моются, не бреются, не чистятся. Часами они просиживают на стуле в углу где-нибудь, хмуро глядят вдаль или клюют носом. Просыпаются, когда говорят о хлебе, обеде, туркменках и авансе...
***
Файнзильберг сегодня в столовой, съев жидкий (подкрашенная водица) суп, тут же склонил голову и громко захрапел. Его скарб — подушка, мисочка и ложка — покоятся за его пазухой. Он неразлучен со своими вещами.
Он научился жить, не прибегая к услугам живущих. Он продавал из пайка 400 гр. хлеба и на полученные деньги жил, как король.
А.Нюренберг, 1945. Здесь их расстреляли фашисты. Третьяковкая галерея
Проспав минут десять, он проснулся, оглядел нас и звучно произнес:
— Я не сплю, я вижу сытые сны...
Из-под грязных штанов вылезают какие-то странные тряпки. Одну руку, давно немытую, покрытую углем и красками, он устало держит на костлявом, торчащем колене.
Я гляжу на его лицо. Провалившиеся щеки и глаза, резко выступающая вперед нижняя челюсть, покрытая кое-где сединой уже. На голове измятая, замызганная кепка.
Я гляжу на него и вспоминаю. В сером костюме три месяца тому назад он приехал гордый, с оптимизмом подмышкой. С горящими верой в радостную жизнь чистыми, голубыми глазами. Он нас убеждал в том, что здесь можно хорошо, полноценно жить, переждать непогоду и с улыбкой на устах вернуться в Москву. Весною, когда зацветет миндаль. Укладываясь спать (он ночевал в агитмастерских на узких койках), он развивал мысль о том, что советский художник должен быть активен и оптимистичен. Он рвался во все учреждения, где нужны художники. Он делал плакаты, рисунки, карикатуры. Все. Ему, как и всем нам, немного не везло. Жаль, что мало работ осталось у него. Ему обещали огромные заработки, поддержку и дружбу, и потом все забыли о его существовании. Подняли на щит и забыли о нем. И вот он сидит у стола, немного склонив набок голову, и сладко спит. М.б., он опьянел после двух тарелок серой, липкой лапши, плывущей в мутной воде!? И во сне видит себя в своем любимом ресторане. Перед ним стол, на столе — вина, бифштекс, фрукты.
1 апр.
Голод, вернее постоянное, систематическое недоедание измучило нас. Полина злится, у Нели головокружение. Мы сегодня решили идти жаловаться нашему наркому искусств т. Велиеву. Особенно настаивала на этом Полина. Захватили Лабаса.[21] Упросили и Неймана идти с нами. Велиев (рыхлый, с очень рябым лицом татарин) принял нас очень тепло. Полина откровенно поведала о наших мытарствах, говорила о том, что мы живем в ужасных условиях, что дошли до крайнего предела. Что дальше жить так не можем. Я говорил о том, что все время уходит на беганье по рынкам с вещами, рассказал, как проходит «творческий день», что нет часа для творческой работы. Лабас указал на то, что москвичи обойдены и обижены. Велиев успокоил нас и обещал, сделать для нас, «что можно». Сидевший рядом с Велиевым директор оперного театра сжалился над нами и обещал приклеить нас до лучших времен к своей театральной столовой. Посмотрим, посмотрим. А пока зверский аппетит целый день держит меня в своих жестоких объятиях.
Полина счастлива, что могла откровенно и лично поговорить с наркомом искусств. Она уже строит весенние планы. Вечером за ее боевые заслуги я ей принес веточку цветущего урюка.
3 апр.
Все бегаем по городу в надежде устроиться в какой-нибудь столовой. Полина выбыла из строя. Бегаем я и Лабас. После осмотра его акварелей я начал к нему как к художнику значительно лучше относиться. Особенно мне понравились его морские пейзажи. Тонкие, вкусные акварели. Море у него серо-серебристое, отливающее голубыми, нежными переливами. Портреты его своеобразны и живописны, но слабы по стилистике. Сегодня я с ним мчался по улицам и учреждениям в погоне за вкусным супом.
Нам дали столовую, где обедают кадры оперного театра. Котел, в котором плавают желтые пятна. Когда повар опускает ложку — всплывают серые макароны. Кухня в парке Горького.
Рядом цветущие деревья. Чудесный урюк, миндаль, яблоня. Легкий ветерок срывает и уносит розовые лепестки. Запах супа кажется оскорбительным здесь. Рядом с кухней, в музыкантской будке сидят сторожа театра и парка и пьют суп из мисок. Ложки здесь большая редкость.
5 апр.
В Центральном парке чудесное дерево, цветущее. Цветет так, будто в легком желтом дыму. Нежно бледно-желтая листва создает такое впечатление, точно это мимоза. Пожалуй, красивее мимозы. В листве множество черных пятен. Это гнезда птиц. Под этим замечательным деревом на траве — несколько эвакуированных, греющихся на весеннем солнце. Они от радости и избытка весенних чувств неистово чешутся, сушат свои гнилые тряпки и громко о чем-то говорят.
***
Большое утешение в этой хмурой жизни в эти дни — пейзаж. Он освежает душу и очищает сердце. Посмотришь на цветущий миндаль, окутанный розовым дымом и грустно глядящийся на фоне нежно-снежных гор — и легче становится.
6 апр.
Поступил на должность заведующего живописным оформительским отделом Союза. Обязан теперь находить работу для художников и кормить их. Прежнего зава «за похождения, снижающие моральную сторону служащего» — сняли. Боже, как бы и я не кончил плохо. Работаю с неким Бурштейном, Остапом Бендером из московских.
***
Сегодня видел чудесную сценку.
У кирпичного моста, переброшенного через арык в стиле старых южно-французских мастеров и скомпанованного по Сезанну и Шардену, стояла женщина. Нестарая, согбенная женщина в длинном шерстяном платке. На самом мосту — мужчина с рыжеватой бородой и рядом с ним мальчик лет 10–12. Рыжий еврей ножиком вытаскивал из миски, покрытой газетной бумагой, повидло и очень бережно (чтобы не уронить капельку) намазывал протянутый мальчиком ломтик серого хлеба. Женщина, видимо, мать глядела на эту сцену ласковыми, полными любви глазами. Она ждала своей очереди, в руке ее я также видел хлеб.
«Завтрак у моста». Какую живопись это мне напомнило? Я шел с одним молодым еврейским художником Бронштейном.[22] Увидел и остановился. Сейчас впечатление передалось и ему. Как и я, он тоже не мог глаз оторвать от этих трех грустных, печальных и поэтических фигур.
7 апр.
Сильное зрелище. В продуктовый магазин привезли несколько бочек с яблочным повидлом. Быстро выросла очередь женщин с банками и кастрюлями. Во время выгрузки одна бочка треснула, и на мостовую вылилось немного повидла. Как из-под земли, выросло несколько эвакуированных в тряпках, пальцами стали счищать с земли желтоватую густую жидкость и жадно есть ее. Одна женщина легла на землю и вылизывала остатки варенья.
***
Когда после разгрома скотоподобных фашистов настанет день суда над кровавыми мракобесами, мы припомним им трагическую гибель этих безвестных, скорбных людей, уходивших из этого мира с горестным чувством стыда за человека. Этих тягостных переживаний хватило бы не на одну, а на три жизни.
***
Не обнимаемся. Очень редко целуемся. Заботы пришли в мир физический. Его узнать нельзя. Большинство из нас не думает о женщинах. Некогда, и не думается никак. Даже невзирая на цветущий, опьяняющий урюк. Девушки стали розовее, коричневее. Их затылки и шеи цветут, как урюк, но некогда глядеть на все это. Хлеб, мука, суп, отдых и сводка фронта — вот наши дежурные блюда.
***
Ташкент преобразился. Грязный, неумытый город покрылся кучей розовых и нежно-белых садов. Во всех грязных, гнилых переулках — стены и притулившаяся к ним цветущая вишня. Чудесные дворики! Заглянешь — радостно на душе станет. Всюду — цветущая вишня, урюк, персики, миндаль. За городом потрясающие уголки, подобные замыслам Коро и Сислея. Боже мой, какие уголки!
К весне
Весна шла, наделенная открытой, пышной грудью и широкими, могучими бедрами. Шла расслабленной походкой, разбрасывая пухлыми руками в изобилии яркие, одурманивающие цветы. Гроза хмелью покрывает сердце. Потянуло приятным запахом орошенного ночной влагой фруктового сада.
***
Пейзаж с простой, честной и широкой душой. Цветут необозримые персиковые, яблоневые, грушевые сады. Повсюду розовый, одурманивающий туман. Бежит вода по арыкам, мутно-зеленоватая, студеная вода, приносящая запах тающих горных снегов. Повсюду нагруженные тюками верблюды.
***
Солнце ретиво жгло траву и деревья. Все кругом наполняло густым, удушливым зноем. Зло, оскалив зубы, страшно таращило глаза на меня.
***
Цветут урюк, миндаль. Трогательные, нежнейшие уголочки. Стоит миндальное дерево, усеянное нежными розовыми цветочками. Оно распускает вокруг себя сладкий, убаюкивающий аромат! Непередаваемая лирика. Женская фигура, мелькнувшая за деревцом, кажется облаком. Японцы и китайцы умели передавать такие цветущие деревца! На тонких лиловых и вишневых ветках розовые цветочки. Точно ветки, усыпанные розовым снегом.
***
Заведую живописно-оформительским отделом Союза художников. Веду работу по первомайскому оформлению города. Все художники ждут от меня лучезарных дел. Сегодня подошел ко мне молодой художник Архипов:
— Т. Нюренберг, я голодаю, поглядите на мою обувь, штаны. Я разут и не одет. Дайте работу.
Я ему дал портрет Сталина.
***
Оформляем и украшаем парки, здания и учреждения. Заказчики здесь капризные и мало в делах искусства разбирающиеся люди. Особенно это относится к узбекам. С большой охотой и теплотой взялись художники за работу для первомайского праздника. Портреты вождей и деятелей революции. С директрисой школы, некоей Васеневой, около часа говорили о великом значении агитационного искусства и чудодейственном влиянии живописи на массы.
***
Сегодня в ресторане «Националь», к которому присоединили худактив, обедали наши ребята. Обед из одного блюда. Рядом со мною сидел Шемякин. Он выпил первое (водицу мутноватого цвета) и в оставшиеся на дне тарелки макароны бросил свой хлеб. Это блюдо он торжественно назвал «психологическим вторым». Перед другими столовками «Националь» имеет огромные преимущества: здесь дают хлеба 200 грамм, и оркестр играет старые марши и вальсы. Таким образом, «психологическое второе» подается под трогательную музыку.
***
Все усилия нашего правления — направлены в сторону столовой. Мы боремся сейчас за стулья и тарелки. Здесь ничего нет, и все с невероятными усилиями достигается. Ложки потребовали гигантских сил и нервов. Чашки появились у нас недавно.
***
Скульптор Симонов рассказал: «Был я недавно в бане. Разделся, иду к двери умывальни. Зеркало, и вдруг я себя увидал. Остановился и гляжу. Точно во сне тяжелом. Из зеркала на меня глядел скелет, обшитый сухой, зеленоватой кожей. Это так на меня подействовало, что я быстро оделся и сбежал из бани».
***
Как резко все изменилось!
Еще совсем недавно художники жаловались на отсутствие тем. Мало интересных, боевых, захватывающих! Сейчас наблюдается обратное. Художник захлебывается в потоке тем. Сколько их! И какое потрясающее, подавляющее разнообразие. И романтические, и драматические, и лирические. Никогда еще в истории искусства, кажется, не было столько тем. Нужны силы нескольких поколений для их реализации. Комитет выставки, посвященной Отечественной Войне, зарегистрировал в течение некоторого времени свыше 2 тысяч тем, и это только в двух городах, среди небольшого числа художников.
17 апр.
Сегодня день моего рождения. Мои девушки решили накормить меня досыта. Купили грибов и свежего лука. Хлеба ели вдоволь. Живем сегодня вовсю! Тост — стаканом чаю.
Собираемся по вечерам и мечтаем о Москве.
Каждый из нас мечтает о своей близкой, им обласканной Москве. О городе, им выдуманном и нарисованном. Полина думает о Москве девичьей, о санках, о матери, о вечеринках. Неля о театрах, концертах, подружках.
Я. Никогда этот чуждый мне, казалось, город не станет таким близким, дорогим. Тяга непреодолимая, сладостная и вместе с тем горькая. Особенно мастерская вспоминается. Чудесные закаты, большое ласковое, добродушное небо, деревья с приятными кронами и ветвями. Деревянные, двухэтажные домишки! И я в этой просторной, большой мастерской, где так много света. Света, поглощающего меня целиком, со всеми мыслями и желаниями.
Я сижу в своем дубовом кресле и пишу этюд «Осенний пейзаж». За окном, на улице приглушенный грохот трамваев, грузовиков. За нашим районом сивое марево города. За маревом выплывают романтические облака. Какие облака!
Там лавки, рестораны с вкусными вещами. Можно выпить, поесть и не работать! Там живопись, литература, театры! Творческая мысль на высоком, неугасаемом уровне.
Думается мне и о новых могилах родных и близких.
Иной раз ложимся спать пораньше, чтобы больше снов было о Москве.
18 апр.
Познакомился с одной ленинградской художницей, приехавшей из голодного города с семьей. Она не жаловалась, как многие, на тяжелую жизнь, на болезни, голод, хотя она пережила чудовищную зиму в Ленинграде:
«На жизнь нужно смотреть с надеждой, как я. Недавно спешу домой в ужасном состоянии, денег — ни гроша. Дети ждут обеда, вероятно, волнуются. Что делать? Спешу и думаю о том, как меня встретят детишки. И, представьте себе, на углу возле моего дома гляжу на землю — лежит продкарточка. Точно мне подкинули. Недельки три тому назад точно такой же случай. Гляжу — какая-то бумажка. Нагнулась — десятка. Не надо терять надежду».
19 апр.
Сегодня по Пушкинской прошла группа курсантов Военной академии. Простые, бодрые лица и походка людей, знающих цену юности. У некоторых в руках были веточки первой персидской сирени, придавшей их лицам невыразимую поэтичность. Никогда я не видал таких военных, как у нас. От них веет добродушием, силой, храбростью и какой-то неисчерпаемой, всепокоряющей простотой.
20 апр.
Снился сон, сладкий и радостный.
Москва, тонущая в густом, ярко-желтом солнце. Праздничный день 1 мая. Возбужденные лица, шаги, жесты и наполняющие сердце до краев песни. Песни, как солнце, заполняют весь город, подымаясь волнами к ослепительному, лучезарному небу.
Столько ярких красок, что зрение устает. Я закрываю глаза, чтобы не ослепнуть. Всюду скользящие и сливающиеся знамена, портреты, флаги. Кумач, и белое, и лазурь. И я хожу с закрытыми глазами по улицам, никем не толкаемый. Закрытые глаза, однако, не мешают мне все видеть и все слышать. Напротив, краски становятся какими-то ощутимыми, объемными. Сильно ощущаются запахи. Боже мой, какие запахи! От них можно и должно опьянеть, но я не пьянею. Они меня только бодрят. Подымают и укрепляют душу.
Я подхожу к реке. Синева ее настолько ярка и чиста, что я открываю глаза. Потом она плавно входит в меня, и я иду дальше. Замоскворечье. Потом Новодевичий монастырь с чудесной ажурной башенкой. Башенка кажется сделанной из слоновой кости и окрашенной красным вином...
Потом бронзовый памятник Пушкину, окутанный молодой зеленью оживших деревьев. Рядом с ним на площади неугомонные ребятишки. Дальше грузовики. На них в белоснежных халатах девушки, предлагающие разноцветные бутерброды и прозрачный, коралловый квас.
***
Есть художница, берегущая костюмы и вещи своего мужа, призванного в армию. Она отказывает себе и дочке во всем, но бережет его вещи: «Придет — все верну и скажу: вот какая у тебя хозяйка! Ночью дочка просыпается и просит ломтика, корочку хлеба, а его у меня нет. Я ей говорю: спи, деточка, усни и голод уйдет».
***
Большинство, подавляющее большинство моих друзей и знакомых под влиянием голода, недоеданий и тяжелых бытовых условий настолько изменились, что их узнать нельзя.
Совершенно другими здесь глядят Варшавский, Нейман, Шварц.
Все захворали неистребимой завистью, скрытностью, эгоцентризмом. Только свой мирок, только своя семья, только свой желудок.
***
Он сидел у меня и говорил об искусстве, о жизни и боях. На столе лежала краюха хлеба. Он говорил и все глядел на хлеб. Глядел голодными глазами. И когда он дошел до того места, где началось сражение, то рука его протянулась к хлебу, и он двумя отощавшими пальцами мягко оторвал кусочек хлеба. Я старался не глядеть на это. Его рассказ все тянулся и тянулся, и рука его двигалась то к хлебу, то ко рту. То же мягкое, деликатное движение. Только глаза горели другим, незнакомым мне в нем огнем. Я делал усилия, чтобы убрать хлеб, но не мог этого сделать. Каждый раз стыд и жалость сковывали мою руку, и я продолжал ее держать в кармане. Рассказ его все плыл, и хлеб мой катастрофически уменьшался. Когда на столе осталась корочка — кончился и рассказ об искусстве, и о жизни, и о боях... Блеск в его глазах погас.
***
Президиумом Союза я назначен заведующим живописно-оформительскими мастерскими. Все мы работаем в худбригадах. Пишем портреты вождей. Панно: разгром немцев, подвиги героев Советского Союза. Работать приходится в очень трудных условиях. Нет холста, красок, кистей, растворителей. Художники рыщут по городу в поисках всех этих материалов и счастливы, когда достают что-нибудь и сколько-нибудь. Ужасны местные заказчики, люди безвкусные, далекие от искусства, с большим самомнением и скупые. Собрал я бригады и раздаю им работы. Бригады ребят по заказу портретов страшно подвели. Ребята принесли сплошную халтуру. Портреты производят тяжелое впечатление. Худсовет и заказчик, взглянув на них, впали в транс. Сдал их другой бригаде, которая их еще более испортила. Засел и сам подчищаю их. Что произошло с художниками? Дал я все опытным и старым работникам. Видимо, постоянная нужда и беганье за заработками снизили их тонус, и это отражается на их работе.
В Доме культуры то же самое. Председатель Уфимцев дал очень плохой портрет Сталина. Художник Яковлев[23] сказал, что здесь никто не понимает в живописи. Любую халтуру принимают и оплачивают. Художники поэтому не стремятся к хорошей работе. Не стоит. Портреты. Они у него и ловко сделаны, и мягки, а главное, здорово похожи.
Картина, на которую я очень рассчитывал, готова. Ко мне тянутся руки: давай работу, голодаем. Но председатель Союза мне резко бросил: «Амшей, не делай из мастерских Собес. Это производственная хозрасчетная мастерская. Учти это и помни».
24 апр.
Файнзильберг гаснет ежечасно. Он уже не в состоянии передвигаться. Он молча сидит в мастерской в кресле и ест свой лук с гнилым, липким серым хлебом, запивая их остывшим кипятком, называемый здесь «кок-чаем». Вызванный доктор нашел у него анемию на почве ревматизма. Результат проживания в подвале. Его берут в больницу. Мы его на руках внесли в карету скорой помощи.
25 апр.
Идет лето, горячее, густое и утомительное. Уже стоит желтый, изнуряющий зной. Исчезла мягкая, бледная зелень. Ее заменила крепкая, густая. Это уже на все лето, до осени. Тогда ее заменит золотая листва. Вечерами город в дыму, сладком и снотворном.
26 апр.
Время теперешнее для людей — проверка. Не все выдерживают его сильного действия. Сейчас люди вынуждены быть такими, какими они на самом деле являются. Тяжелые бытовые условия, недоедание, болезни, заботы — все это вытравило в моих друзьях и знакомых внешние качества: приличие, также все, из чего состоит в большинстве наш средний художник, критик, писатель. Обнажился настоящий остов живых людей со всеми их пороками. Им уже просто некогда быть внимательными и добрыми. Они спешат быть эгоистами и считают это не таким уже большим злом. Они хватают положенный для другого кусок хлеба и, когда он уже весь почти разжеван, просто и холодно говорят: «А я думал, что ты не голоден...». Они следят за тем, чтобы в столовых в Союзе ничего нигде не пропустить и подозревают вас во всех смертных грехах, но сами пальцем не ударят, чтобы в чем-нибудь вам помочь. Они, уже подобно нищим на улицах, умеют показывать свои раны и язвы. Они не стыдятся своих несчастий и с пафосом о них говорят.
Еврейская одна легенда рассказывает о том, что у каждого человека два мешка с горестями и несчастиями. Один мешок висит спереди на груди и каждый его видит, другой — висит позади на спине и не каждый его видит. Знают его немногие. У моих знакомых и друзей, мне кажется, оба мешка висят спереди.
Многие, которых я считал добрыми, мягкими людьми, оказались черствыми эгоистами. Все с них слетело, как после дождя с гипсовых статуй плохо положенная бронза.
Такими оказались многие: критик Варшавский — человек озлобленный, ревнивый и необычайно завистливый.
Зильберштейн[24] — деляга и жук.
Наблюдается и другое, обратное. Люди, казавшиеся жесткими, неспособными помочь другим, поделиться последним куском хлеба, оказались теплыми, отзывчивыми товарищами: Слуцкий, Плаксин.
***
Разглядывал и рисовал глаза узбеков. Выражение глаз, я убедился, зависит в огромной степени от век, складок и морщинок вокруг глаз. Они составляют характер и образ глаз. У узбеков эта особенность играет национальную роль. Особенно это заметно у пожилых людей. Губы их мне меньше нравятся: жесткие, резкие в очертании и в нюансах. Хороши шеи и щеки! Пластичные и приятные по форме и цвету. Мало интеллигентности во лбах.
***
Сдали все первомайские заказы. Устали зверски. Спать и есть, есть и спать! Ликвидированы все прорывы. Ребята после того, как я нажал на их совесть и нервы, — поднатужились и вывезли. В последний день оказалось, что мы забыли об одной работе для чайханы в парке Пушкина. Заказчики, два узбека — хорошие, скромные люди явились в полной надежде, что их два панно — «Подвиг Дурдиева»[25] и «Подвиг Алиева»[26] — уже давно написаны и ждут их. И каково же было их изумление, когда они узнали, что об их панно забыли, что еще панно для чайханы нет. Пришлось силой заставлять одного киевлянина, некоего Сабадыша[27] взяться за Алиева, а себя принудить засесть за Дурдиева. К 9 часам вечера 30 апреля панно были готовы, и наша сухопарая кассирша немка Фебман, соблазненная обещанными за доставку работ в чайхану сорока рублями, согласилась их собственноручно перенести. Когда она, связав полотна, вышла на улицу, ударила гроза. Жесточайшая! И вся Пушкинская улица с высочайшими тополями была облита фосфорическим, немного театральным светом. Бедная кассирша. Ее опрокинет с таким парусом! Через несколько минут полил мелкий, теплый, летний дождь.
Утром в кассу бросились художники. Но денег давали немного. Не было еще переводов. Заведующий комбинатом, некий Бурштейн из московских жучков, человек грубый и необычайно глупый, мало способствовал тому, чтобы художники были к празднику обеспечены деньгами. Сейчас узнали, что 1 мая отменяется — все будут работать. Слава богу. Так лучше. И потом неудобно было бы в такие дни, дни, когда наша армия проливает за нас кровь, радоваться и праздновать. Кончится война — тогда порадуемся.
***
Слуцкий, проходя по Алайскому рынку, был остановлен каким-то нищим, лежавшим в грязных тряпках под забором. Нищий поднял руки и глухим, злобным голосом закричал: «Не узнаешь меня!»
Слуцкий подошел с тем, чтобы подать ему двугривенный. И каково же было его изумление, когда в нищем он узнал товарища по его академии, национального ингушского художника Даурбекова.[28] Какая трогательная встреча! Слуцкий помог ингушу подняться, привел его в Союз. И тут он собрал в его пользу рублей 30. Устроил ему хлеба и кипятку. Ингуш теперь его по утрам встречает на ступеньках изомастерских, дожидаясь чая и хлеба.
Узнав, что я раздаю работу, он мне сказал: «Вот поправлюсь — буду работать. Ноги еще слабы, я еле стою на ногах. Правая ужасно распухла: и я не могу снять валенок!» Бедный ингуш! Но он спасен и теперь будет жить и работать с нами. Я проверил его знания искусства и людей. Он очень тонкий знаток и того, и другого!
***
Сегодня видел двоих красноармейцев-инвалидов, чуть подвыпивших. Они передвигались на новеньких костылях, к которым они еще, видимо, не привыкли. Костыли очень связывали их движения, сковывая их волю и жесты. Они хотели обнять друг друга, но это им не удавалось! У них не было ног. Шеи их были цвета красной меди, в которой отражается закатное солнце, руки — бурлацкие, спины — атлетические.
Они еще пробовали петь, отвечая хмельной ташкентской весне, но голоса их не слушались и получались фальцеты. Они хотели спеть «Раскинулось море широко». Им, вероятно, казалось, что это раскинувшееся море в эти минуты с ними, с их горящими сердцами и цветущими лицами... «Теряются волны вдали. Товарищ, мы едем далеко, далеко от милой земли!»...
Я пошел за ними.
Костыли скрипели, лица и шеи вспотели. Они шли навстречу отцветшим садам и цветущим девушкам, которые с нескрываемой печалью оглядывали их.
«Товарищ, мы едем далеко...»
Они остановились у киоска, чтобы отдохнуть и выпить холодной, газированной воды! Воду они пили, как водку. Лихо, залпом. Они с азартом поставили стаканы на стойку, крякнули, заплатили, улыбнулись и, продолжая петь, заковыляли вглубь зеленой улицы, похожей на аллею парка.
27 апреля
Читал воспоминания о Маяковском. О Маяковском как о художнике, плакатисте, организаторе РОСТА. Аудитория — раненые и больные в серых халатах. Многие сидели, согнувшись, держа на коленях или под мышкой свои костыли и палки. Лазарет для протезных. Они слушали меня с горящими глазами, жадно прислушиваясь к каждому моему слову. В переднем ряду сидел один безногий. В его бледном лице вспыхивала то радость, то печаль. Они его обливали, резко меняя его костлявое лицо.
Я читал и вспоминал о виденных несколько дней тому назад двух безногих и думал, что они такие же выйдут на улицу весеннего, цветущего города и будут также стучать костылями по кирпичным тротуарам.
Мне было приятно слышать аплодисменты. Были вопросы: как и отчего застрелился Маяковский, не из-за неудачного романа ли?
Комиссар отметил, что лекция прошла удовлетворительно.
2 мая
1 мая работаем. Да, так должно быть в дни, когда на фронте решается судьба нашей страны и всех наших надежд и будущего. 2 мая приказ Сталина. Он нас подымает и радует! Вселяет в наши усталые, изнемогающие сердца бодрость и весну. Поражает в нем (невиданный ранее в выступлениях вождя) гнев по адресу фашистов. Слова «мерзавцы, разбойники» очень часто встречаются. Большой радостью для нас явился пункт, в котором т. Сталин приказывает войну закончить в 1942. Значит, в этом году мы увидим близких людей, Москву, увидим Украину, Белоруссию. Всех страдальцев увидим. Боже мой, с какими радостными слезами мы представляли себе все это! Необозримое, радостно сияющее счастье!
3 мая
Какое здесь изобилие цветов! Какая щедрая природа!
На базарах и улицах горы тюльпанов, ирисов, и белых лилий, их продают на голой земле.
Сегодня на Пушкинской я и Лабас восторгались двумя черными от загара узбечками, продававшими в своих корзинах ярко-сиреневые ирисы. На узбечках были бледно-желтые с черно-синим крупным узором платья. Их черно-лиловые волосы спадали на плечи тоненькими, тщательно заплетенными косичками. Они стояли, изогнувшись, как статуэтки. Одна держала корзину под мышкой, другая держала корзину на голове.
Мы не могли оторваться от этой парочки. Через несколько минут ударили лучи вечернего заката. Они осветили узбечек ярким светом, придав им необычайные эффекты и наделив их значением большого, живописного смысла.
***
Оригинальная парочка Слуцкий и Плаксин. Два предприимчивых еврея-изобретателя. Они бесконечно изобретают вещи и дела, которые должны обогатить их и нас всех, художников. Слуцкий — талантливый, хороший живописец. Плаксин — оформитель. Люди с добрыми, но неспокойными сердцами и не знающими покоя мозгами.
4 мая
В нашей столовой появилось первое горячее блюдо. Художники пока ругаются — дорого, 4 р. 20. Потом их оскорбляет то, что нет хлеба. В штате столовой повсюду уже обнаружены воры и мошенники. Нет спичек. Для курильщиков — драма. Печку утром растопить — сложная проблема. Народ начал пользоваться лупами, кремниевым добыванием огня.
***
Приехала бригада критиков из Томска: Михайлов и Ситников. Они уже побывали в Самарканде и Бухаре. Рассказывали, что в одном Самарканде им показали около 10 эскизов на тему «Проводов героя». Боюсь, что и здесь их постигнет та же участь.
[1] Авилов, Михаил Иванович (1882–1954) — живописец, педагог, книжный график. Автор исторических полотен, работал в батальном жанре. Жил в Ленинграде.
[2] Эфрос, Абрам Маркович (1888–1954) — искусствовед, поэт и переводчик. Вел семинар на искусствоведческом отделении Университета в Ташкенте в 1942–1943 гг. Создал жанр «критического портрета» В.Серова, В.Сурикова, В.Фаворского и др.
[3] Бескин, Осип Мартынович (1892–1969) — литературный и художественный критик. Директор и главный редактор журналов «Искусство» и «Творчество». В период кампании по борьбе с «космополитизмом» подвергся нападкам .
[4] Резников, Василий Степанович (1890–1965) — живописец, график.
[5] Акимова, Софья Владимировна (1887–1972) — оперная и камерная певица. Происходила из армянских дворян. Выступала на сцене Мариинского театра, где имела в репертуаре 20 партий, вела класс пения в училище при Ленинградской консерватории. Супруг и партнер по сцене— Иван Ершов.
[6] Ершов, Иван Васильевич (1867–1943) — оперный певец (драматический тенор), педагог, Народный артист СССР. Выступал на сцене Мариинского театра, начал карьеру с партии Фауста («Фауст» Ш.Гуно). Преподавал в Ленинградской консерватории. Автор воспоминаний об А.Г.Рубинштейне. Заболел и скончался в эвакуации в Ташкенте в 1943 году. Похоронен рядом с супругой С.В.Акимовой в Петербурге.
[7] Бриан, Мария Исааковна (1886–1965) — оперная певица (лирическое сопрано) и педагог. Заслуженная артистка РСФСР. Обучалась пению в Париже. Профессор Ленинградской консерватории.
[8] Купец Епишкин — герой пьесы А.Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (1872).
[9] Разумовская, Вера Харитоновна (1904–1967) — выдающаяся пианистка, ученица Генриха Нейгауза. Представляла Советский Союз на Втором международном конкурсе Шопена в Варшаве в 1932 году. Профессор Ленинградской консерватории. Провела три года в эвакуации в Ташкенте.
[10] Узгиз — Узбекское государственное издательство.
[11] Узтаг — Узбекское телеграфное агентство.
[12] Арчибальд Кларк Керр, лорд Инверчепел (1882–1951) — британский дипломат, 16 января 1942 г. назначенный послом Великобритании в СССР.
[13] Тихомиров, Александр Нилович (1889–1969) — искусствовед, художник. С 1940-х сотрудник Института теории и истории изобразительных искусств. Автор книг и статей о западноевропейском искусстве, в частности, об импрессионизме. Тихомиров с женой имели общую квартиру с Нюренбергами в Доме художников № 9 на Верхней Масловке в Москве.
[14] Слуцкий, Федор Петрович (1898–1967) — живописец, график. Жил на Верхней Масловке.
[15] Цукерман, Бенцион (Борис) Яковлевич (1890–1943?) — живописец, пейзажист, увлекался библейскими темами. Жил в Палестине, перед войной приехал в Минск, был эвакуирован в Ташкент в 1941 году. Умер от сыпного тифа в Ташкенте в 1943? г., вслед за ним умерла его жена. Их дочь-подросток осталась в Ташкенте сиротой. Внучка проживает сейчас в Израиле.
[16] Комиссаренко, Зенон Петрович (1891–1980) — живописец, график, режиссер, сценарист.
[17] Зозуля, Григорий Степанович (1893–1973) — театральный художник, живописец. Учился в Строгановском училище, оформлял спектакли, улицы и площади Москвы.
[18] Каневский, Аминадав Моисеевич (1898–1976) — график-иллюстратор. Автор иллюстраций к детским книгам «Золотой Ключик» А. Толстого, «Мойдодыр» К. Чуковского, создатель образа Мурзилки.
[19] Филонов, Павел Николаевич (1883–1941) — художник, поэт, один из лидеров русского авангарда. Умер от голода в 1941 г. в блокадном Ленинграде.
[20] Чепелев, Владимир Николаевич (1906–1942) — искусствовед, автор книги «Искусство советского Узбекистана» (1935). Умер во время войны в Ташкенте.
[21] Лабас, Александр Аркадьевич (1900–1983) — живописец, экспрессионист, один из учредителей ОСТа. Прославился «беспредметным» искусством. В 1930-е гг. был обвинен в «формализме». Жил на Верхней Масловке.
[22] Бронштейн, Шая Иосифович (1910–1987) — художник, график. Был дружен с Нюренбергом. Жил в Доме художников на Верхней Масловке.
[23] Яковлев, Василий Николаевич (1893–1953) — художник, педагог, искусствовед, реставратор. Преподавал во ВХУТЕМАСе. Во время войны писал портреты героев, за что был дважды удостоен Сталинской премии. Жил в Доме художников на Верхней Масловке.
[24] Зильберштейн, Илья Самойлович (1905–1988) — литературовед, искусствовед, коллекционер. Основатель Музея личных коллекций в Москве.
[25] Дурдиев, Кочкар Ахмедович (1917–1989) — участник Великой Отечественной войны, единолично захвативший и обезвредивший дзот противника, Герой Советского Союза.
[26] Ахмад Алиев и Агамирза Алиев отличились при защите Брестской крепости.
[27] Сабадыш, Петр Евлампиевич (1908–1994) — живописец, работал в жанре пейзажа. Заслуженный художник Украины. Жил и работал в Киеве.
Добавить комментарий