Много лет тому назад на выставке Американского Общества Акварелистов я познакомился с художницей Агги Эйстер, прилетевшей в Нью-Йорк из города Сан-Антонио в штате Техас. Ее картина была принята на эту годичную выставку, что было для нее большим успехом.
Открытие выставки закончилось торжественным ужином, и я с Агги оказался сидящим рядом. Мы разговорились, и она стала мне рассказывать о Сан-Антонио, о его истории, о крепости Аламо и предложила провести там семинар по акварельной живописи, на что я с радостью согласился, так как на юго-западе Америки я тогда еще никогда не бывал.
Фамилия Агги-Эйстер показалась мне голландской, и я спросил ее, не голландского ли она происхождения. Она улыбнулась и сказала, что это фамилия ее мужа, крупного адвоката, который, к сожалению, не смог из-за дел проводить ее в Нью-Йорк.
"Мой муж – английского происхождения и его настоящая фамилия - Ойсиер, то есть устрица, но быть адвокатом с такой фамилией как-то неудобно и он переделал ее на Эйстер". Я вполне с этим согласился. Деиствиттельно адвокат с фамилией Устрица - это из "Ревизора" Гоголя!
Мой семинар был назначен на весну будущего года и, как всегда, я прилетел в Сан-Антонио в субботу, за два дня до начала уроков. Ознакомился до этого с историей Аламо, крепости, которую осадили мексиканские войска, узнал о героическом сопротивлении гарнизона.
В американской истории Аламо подобно нашей севастопольской обороне во время Крымскрй войны середины девятнадцатого века. Посетив эту крепость-музей, я закусил в ресторане порекомендованным мне блюдом техассо-мексиканской кухни (текс-мекс кюзин) - кабрито, жаркоем из мяса козленка. Оно оказалось суховатым.
В середине недели один местный художник предложил угостить меня в типично техасском ресторане. Сразу же после уроков он заехал за мной в отель. И мы пустились в путь. Минут через пять, уже за городом, мы остановились у бензоколонки. "Надо заправиться горючим? спросил я его. "Нет, мы уже приехали" . "А где же ресторан?"
"А вон там- ответил художник и указал на находившийся неподалеку сарай. Он состоял из двух кирпичных стен, а других двух не было. Зато была крыша и ряд деревянных столов и скамеек, а немного позади - жаровни "барбекью". Там приготовлялась еда (говядина, баранина, свинина и куры), которые подавались в картонных ведерках. Ни ножей, ни вилок не было, надо было есть руками, то есть грызть эти поджаренные куски мяса на косточках. Напиток был один – Кока-Кола. Руки и губы вытирали бумажными салфетками.
Художник, пригласивший меня в этот "ресторан", пояснил, что главная клиентура этого заведения - местные ковбои, народ простой. Помимо револьверов у них, конечно, есть и ножи, если нужно резать мясо. Спиртные напитки не подаются потому,что, напившись, ковбои начинают драки, поножовщину и стрельбу.
Но не это поразило меня больше всего: на внутренних сторонах кирпичных стен красовались панно, изображающие ковбоев и обнаженных девок. Кто был автором этих живописных произведений, я не спрашивал, так как качество их было ниже всякой критики.
Только еще один раз пришлось мне видетть такую бездарность, и это было в Испании, в Мадриде. Я познакомился там с художиком Михаилом Львовичем Урванцовым, старым эмигрантом, сказавшим, что он покажет мне Мадрид, которого не знают туристы, таким местом оказалась таверна, открытая вышедшим в отставку тореодором.
Таверна помещалась в подвале, полном табачного дыма. Посетители его играли в домино, но прекратили, когда вошли мы, чужаки. Помню, мы заказали хлеба, сыра и бутылку вина. Взглянув на стены, я обомлел: на них, между хостами и рогами убитых быков изображены были голые женщины. Бездарность испанского мастера не уступала бездарности его техасского собрата по кисти. Впрочем, существует выражение, всякая литература хороша, кроме скучной. Это же можно сказать и о живописи, так как дурной вкус таких масштабов не забывается.
С городом Сан-Антонио связана у меня и другая история, увы, очень печальная. Она восходит к 1966 году. Тогда в Нью-Йорке состоялась в ноябре месяце моя выставка в небольшой галерее по названию "Граунд флор арт галлери". Мои друзья в "Голосе Америки" решили взять у меня интервью, которое передано было в Советский Союз. Некоторое время спустя в галерею пришла открытка из Ленинграда, в которой на ломаном английском языке русский художник спрашивал, не могла ли эта галерея выставить его работы. Подпись - Евгений Ручин, так я прочел его фамилию. Он оставил свой адрес, я ответил ему по-русски, что галерея, к сожалению, не имеет возможности выставлять работы художников из других стран, так мне и сказала ее владелица. Ведь с этим связаны большие расходы, таможня и так далее.
Прошло еще какое-то время и вдруг я узнал из газет, что в Ленинграде во время пожара погиб в своей мастерской художник-диссидент Евгений Рухин (а не Ручин). Вот кем оказался мой корреспондент! А потом, уже в семидесятые годы, начался исход диссидентов из СССР на Запад, и в Нью-Йорке оказалась дочь Евгения Рухина Маша. Меня познакомил с ней коллекционер Александр Глезер. Красивая молодая девушка, она эмигрировала в США вместе с матерью и вывезла также много работ покойного отца. При одной из последующих встреч она сказала, что судит мать из-за работ отца, что меня, естественно, огорчило. А потом Маша переехала в Сан-Антонио. Вскоре мне снова пришлось встретиться в Нью-Йорке с Агги Эйстер, которой я рассказал о Маше Рухиной. Оказалось,что Агги ее знает как гида для русских делегаций, прибывающих в Сан-Антонио, и даже дала ее адрес. Я написал ей, и она ответила радостным письмом, в котором сообщила, что выходит замуж за пилота Аэрофлота. Я пожелал ей счастья, и на этом наша переписка закончилась.
Прошло еще несколько лет, и Агги снова появилась в Нью-Иорке. В разговоре с нею я спросил, как поживает Маша Рухина. - Как, Вы не знаете? Маша покончила собой, застрелилась из охотничьего ружья.
Да, бывают трагические судьбы, будто на роду людям написано погибнуть. Мне захотелось почтить память этого художника, которого я даже не встречал и чьи работы не видел, а также его дочери-неудачницы. Моя небольшая заметка так и озаглавлена -"Памяти отца и дочери" и помещена была в одну из моих книг.
Пишу об этом во второй раз, жизнь художника и его семьи всегда трудна и часто трагична . Что стало с работами Евгения Рухина, ценят ли их, я не знаю, но надесь, что они найдут свое должное место в истории искусства русских художников-диссидентов.
Добавить комментарий