«Без вины виноватые»
На прошлой неделе, 20 сентября, как раз, когда меня не было на месте, на канале КУЛЬТУРА показали спектакль Петра Фоменко «Без вины виноватые», поставленный им в театре им. Вахтангова в 1993 году. Какая жалость, - подумала я, - неужели я его не увижу? и, достав спектакль из архива, принялась смотреть. А посмотрев, - рекомендую его вам.
Что поразило в этом долгом спектакле?
С юности считаю пьесу «Без вины виноватые» чуть ли не самой неудачной у А. Н. Островского - у нее мелодраматический, очень искусственный сюжет, восходящий к самым примитивным античным комедиям, где родители отыскивали детей по родимым пятнам или оставленным при них золотым предметам.
Собственно в этой мелодраматической, бьющей на жалость манере пьеса и была разыграна в известном фильме 1945 –го года, снятом Владимиром Петровым с царственной Аллой Тарасовой в роли Отрадиной-Кручининой и романтически обаятельным Владимиром Дружниковым в роли Незнамова.
Помню, что в паре с потешным Грибовым, играющим актера-пьяницу Шмагу, Дружников-Незнамов представлял эдакого трагического Несчастливцева в противовес комику Счастливцеву.
В постановке Фоменко акценты иные. Не мелодрама, воообще не реальное действие, а некая сказка, рассказанная театром с помощью слов, пластики и музыки, главным образом, музыки. Играют фортепьяно и гитара, их звучание связано с темой «матери» и темой «сына». К тому же, у каждого персонажа есть «свой романс». У Кручининой это замечательный «Снился мне сон», у Незнамова «Расстались мы, но твой портрет я на груди моей ношу».
Некоторые актеры исполняют свой романс с блеском, просто как вставной номер. Пример: Шмага у Юрия Волынцова, кстати сказать, получившийся совсем не потешным героем, а мрачным и ожесточившимся, оживающим только под влиянием алкоголя, – так вот, он великолепно поет романс на стихи Фета «Сияла ночь, луной был полон сад».
На этом сказочном фоне, где провинциальный воротила Муров (Вячеслав Шалевич) появляется на вечере в честь актрисы Кручининой в каком-то плаще арлекина, можно простить пьесе ее безыскусную сюжетную прямолинейность: бесприданница Люба «понесла» от чиновника, который обещал на ней жениться.
Чиновник говорит, что уезжает в командировку, но тут приходит подруга Любы, получившая наследство от старичка-«папика», и объявляет о своей свадьбе.
Кто жених?
А вот этот, на карточке. Понятно, что на карточке - Любин обольститель. Не успевает девушка справиться с этим известием – тут старушка Галчиха, на попечении которой четырехлетний Гриша, приносит весть о его смерти. Согласитесь, многовато для небольшого пролога?
А дальше перед нами разыгрывается обретение главного в жизни – и для матери, и для сына. И это главное для обоих, как и для режиссера и для нас, зрителей, – не столько в том, что мать получает сына, а сын мать, а в том, что восстанавливается порушенная ПРАВДА. Гришка Незнамов ведь не зря восклицает в отчаянии: «А есть ли какая-то разница между добром и злом?» Актриса Коринкина (звездная роль Людмилы Максаковой) и ее «партнер» по сцене и по жизни Петя Миловзоров (Виктор Зозулин) – своеобразные сказочные Лиса Алиса и Кот Василий - убеждают юнца, что Кручинина с ним «играет», что все вокруг ложь, притворство, игра...
В свою очередь, выросший из мелкого чиновника в финансового воротилу Григорий Муров убеждает бывшую свою любовь Любу Отрадину, ныне известную актрису Елену Кручинину прекратить поиски сына: слухи могут повредить его карьере - скоро выборы, а он баллотируется на высокую должность...
Далее следует своеобразное предложение руки и сердца: «Бросьте эту мелодраму – помиритесь со мной на самых выгодных условиях».
Но Островский не был бы великим драматургом и великим моралистом, если бы не показал, что ПРАВДА и ДОБРО существуют. И в этом смысле конец спектакля меня не удовлетоворил. Всеобщий хор, распевающий примиряющий всех романс, - не слишком ли благостная концовка?
Клыкастые волки, хитрые лисы и недобрые коты – все они на своих местах и только ждут своего часа...
Не могу не сказать о двух блистательных исполнительницах – Юлии Борисовой и Людмиле Максаковой. У Юлии Борисовой роль сама по себе - главная, другое дело, что актриса наполнила ее драматизмом, горечью, легкой безуминкой. Что-то есть в ее Кручининой от чеховской чайки - Нины Заречной.
Но удивительно, как удалось Людмиле Максаковой сделать из своей завистливой и, по-всему, бесталанной Нины Коринкиной воистину соперницу и известной актрисе Кручининой, и великолепной Юлии Борисовой. Стоит посмотреть на игру актрисы – почти без грима, в странных и нелепых нарядах, неутомимо движущаяся по сцене, падающая, выполняющая акробатические трюки, обольщающая одновременно всех находящихся рядом мужчин... Здесь не только мастерство, но и природный шарм, а еще тренинг, позволяющий совсем не молоденькой Людмиле Максаковой выдерживать такие зверские нагрузки.
Есть в спектакле сцена: Коринкина, завидуя отзывам мужчин об игре Кручининой, обнажает перед зеркалом обольстительную ножку. И вот тут я вспомнила красотку Максакову, соблазняющую в фильме «Отец Сергий» Сергея Бондарчука, играющего толстовского монаха, видом своей обнаженной ножки. Ничего не скажешь, хороша ножка – и в фильме Таланкина, и в спектакле Фоменко.
И два слова об Евгении Князеве. Двадцатилетнего Незнамова сыграл артист зрелого возраста. Но сыграл так, что видна душа этого беспризорника, брошенного обществом, пригретого разве что алкоголиком Шмагой. Князеву удалось сыграть возрождение умершего было духа, артист скуп и совсем не театрален в жестах, в нем нет ничего от «романтического героя». Это характер, взыскующий правды, и в этом качестве я бы назвала его «героем нашего времени».
В общем - снился мне сад в подвенечном уборе... посмотрите этот чудесный спектакль, в 1994-м году заснятый на пленку на радость любителям театра.
"Без вины виноватые" (начало)
"Без вины виноватые" (окончание)
***
Через шесть штатов: от Бостона до Вашингтона
На прошлой неделе нам с мужем довелось проехать на машине от Вашингтона в Бостон и обратно.
Почему-то обратный путь – десять часов глядения в окно, ибо я была пассажиром, вел машину муж – запомнился лучше. Хочу передать некоторые его штрихи. Итак: Бостон – Вашингтон.
Выехали после обеда, день был солнечный, уже довольно прохладный. Массачусетс севернее и холоднее нашего теперешнего Мэриленда. И как сразу стало заметно, - гораздо «круче», гористее. Только где-то на уровне Коннектикута кончились скалистые напластования по сторонам хайвеев. Поначалу ехали как на качелях – вверх-вниз.
Поражала красота открывающихся видов. Природа по бокам дорог не заморенная, а пышная, радующая глаз, сейчас уже с небольшими отклонениями в осенние краски. В Бостоне осень явно наступает раньше, а хороша она, по-видимому, и здесь, и там, в наших мэрилендских субтропиках.
Ехали под музыку – сначала это была барочная классика - Бах, Гендель, - потом диск «Песен нашего века», который показался мне настолько «энергетическим», что крутился несколько часов подряд, придавая особую пикантность нашей поездке.
Едешь по Коннектикуту, через Нью Хэвен, понимаешь: где-то неподалеку Йель - и слушаешь окуджавское «Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста, шофер автобуса – мой лучший друг».
В Коннектикуте мы, чтобы избежать трафика возле Нью-Йорка, свернули, по совету навигатора, на 15-й хайвей. Вот это была красота! Ехали среди роскошных лесов – и я считала мосты – из светлого камня, ладные, стройные, каждый со своим лицом и своей эмблемой. А уж какие населенные пункты проезжали! Один, если я правильно запомнила, назывался Маморок. Чудо!
После коннектикутских каменных мостов я стала обращать внимание на все встречные «индустриальные сооружения». В Нью-Джерси в морском заливе увидела бесчетное число нефтяных платформ, из дальних труб вился редкий здесь густо-ватный дым - хотя бы не черный, а в виде белого облачка. Когда-то меня поразили дымы над Дивногорском – всех цветов радуги.
На диске запели любимые мною «Перекаты» Александра Городницкого: «Все перекаты да перекаты, послать бы их по адресу. На это место уж нету карты, плывем вперед по абрису». Мы ехали не по абрису, а по ДЖИПИЭСУ, и он, как верилось, исключал тот случай, когда «Люблю тебя я до поворота, а дальше как получится». Раньше, когда давным-давно напевала эти задорные слова, совсем не задумывалась, что они - о возможной гибели на «перекатах».
Нью-Джерси поразил красотой вышек телекоммуникационных передач. Поразилась разнообразию их ажурных кружев, вот стоит, тоненькая, с кружевной накидкой, с подсветкой наверху. А вот поодаль еще краше, другой формы, пошире в талии, тоже проволочно-кружевная. Интересно, это так задумано? Инженеры учитывают эстетику?
От вышек взгляд перекинулся на фонарные столбы. Высоченные, здесь они разные по обе стороны дороги. Справа – со склоненной шеей, слева без этого подхалимского поклона. Фонари менялись вдоль всей трассы. Были трехлепестковые, пятилепестковые, с одной и двумя головками, с двумя «коромыслами»-рукавами, помещенными на одном уровне, и с ними же, но на разных уровнях от центра столба.
Так увлеклась их рассмотрением, что пропустила прекрасный Мемориальный мост через реку Делавер, отделяющий штат Нью-Джерси от Делавера. Двое великолепных парных ворот-арок, гордо высящихся на некотором расстоянии друг от друга. Простор такой, что дух захватывает. Но в темноте его уже было не разглядеть. Зато до того, на подъезде к Нью-Йорку, прекрасно разглядела чугунно-ажурный мост , который сейчас реконструируют. Не зная его названия, просто любовалась его мужским изяществом и выверенной статью.
К Нью-Йорку мы подъезжали , когда солнце садилось, в закатной дымке я разглядела над городом два вознесшихся креста – никогда их прежде не видела – и почему-то ужасно им обрадовалась. «Лыжи у печки стоят, - пела группа российских бардов «Домбайский вальс» Юрия Визбора. Как по-домашнему звучали эти слова, эта мелодия, эти голоса. Как приближали они меня к городу-гиганту, чьи небоскребы упирались в розовое закатное небо... «А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги!» - неслось из нашей машины...
На заправке нас обслуживал пожилой, полноватый, с темными итальянскими глазами работник, трудно было не обратить внимания на его хромоту. Но глаза его глядели по-доброму, двигался он бойко, перемещался от одной машины к другой как молодой, успевая и горючее заправить, и стекло помыть.
По-русски надо бы его пожалеть, да ведь хорошо он работает, и не видно, что из последних сил. Это Америка.
Америка и в придорожном кафе, откуда все несут к себе в машины высокие стаканы с разнообразным питьем и где я заметила «чисто американскую пару»: он - сухой и подтянутый - спокойно жевал свой сэндвич, она – моложавая, с седой косой (да, да, с косой), размеренно ела свой американский салат. А я в это время пила апельсиновый сок, заедая его шоколадным тортом, купленным в дорогу.
На подъезде к родному Мэриленду остановились у приветливо освещенного высящегося на холме громадного Мэриленд-хауса. Поздний час – но жизнь здесь не замерла. На стоянке множество машин, из них выходят люди всех цветов кожи, звучит испанский, китайский, хинди. Очень много пожилых пар, молодые пары с многочисленными детьми всех возрастов. Вот индианка в тончайшем сари держит в руках ребенка, словно демонстрируя его хорошенькую глазастенькую мордочку всем проходящим. А вот и та американская пара, которую я заметила еще на стоянке в Нью-Йорке. Едем с ними нога в ногу... Может быть, и они отсюда? И Мэриленд, как и у нас, конец их путешествия?
Какая все же радость – конец путешествия! Из динамика слышнтся: «О, это море...» Юлия Кима. Ухо ловит слова: «О, это пиво, о, эти вина, О, эта ча-ча-ча-ча шум в голове, Мы их не выпили и половину, Ну, значит, остаток дотянем в Москве».
Мы в Америке, возле Вашингтона, но Москва – вот она, рукой до нее подать. Сколько нам осталось до дому? Совсем ничего, мы уже почти приехали.
***
Руки прочь от Алексея Навального
Долой ложь и лицемерие в политике!
