Объединила эти два имени формально по одной причине: оба ушли от нас в июне, с промежутком в три дня.
Наум Моисеевич Коржавин – 22 июня 2018 года, Валентина Алексеевна Синкевич - 25 июня того же года.
А если говорить о причине неформальной, то скажу, что эти два человека были близкими мне людьми, мы тесно общались, и их уход образовал в моей душе ничем не заполнимую пустоту.
Хочется их помянуть.
Наум Коржавин. Фото: Алекс МаринIMG_2746a_4.jpg
Объединила я их случайно и не случайно. Наум Моисеевич знал Валю. Говорил о ней всегда одно и то же: «Хорошая женщина». О стихах ее молчал, да и знал ли? Впрочем, скорее всего, знал, но не высказывался. Валя тоже предпочитала не высказываться о его стихах. Рассказывала, что как-то принимала у себя в Филадельфии их с Любаней. Они остановились на несколько дней, и Валю поразила беспомощность обоих – Наума Моисеевича в силу ухудшающегося зрения, Любочки по причине редкого неумения вести хозяйство. Впрочем, Эмочка был всегда в центре ее внимания и она старалась окружить его максимальным комфортом.
Валя, когда я ее узнала, жила одна. Как я поняла, даже в годы ее близости с художником Владимиром Шаталовым, автором нескольких ее замечательных портретов, она к нему не переезжала. У Шаталова была мать, обожаемая сыном, не терпящая рядом других женщин. Две предыдущие жены Шаталова, по Валиным словам, кончили жизнь самоубийством, и в этом равномерно были виноваты и сын, и мать.
К тому же Валя держала «зверей» - собак и кошек. Какие-то кошки не жили в доме, приходили только обогреться зимой и подкормиться, обычно тоже зимой. Она уважала их желание оставаться на свободе, держала для «приходящих» еду и питье. Собаки жили в доме. Кроме того, однажды Валя взяла в дом бродягу, несчастного больного человека по имени Гриша. Она наблюдала сцену, как православный русский священник отказал Грише в пристанище - зимой, холодным вечером, - когда тот попросился на ночь в церковь. Валя пристыдила священника и привела Гришу к себе. Тот у нее поселился. Шаталов делить с Гришей площадь, естественно, не хотел.
Мне было интересно, как кончилась история с Гришей. Если правильно помню, однажды Гриша сделал что-то нехорошее, то ли схватил нож, то ли попробовал ее ударить (но не хочу выдумывать, а точно не припомню), короче, Валя убрала его из своего дома, куда ей стало страшно приходить, - устроила в особую больницу, ежемесячно вносила за него деньги.
Она его навещала – помню, что возил ее туда, бывший в то время филадельфийцем, поэт и издатель Игорь Михалевич-Каплан, - привозила небольшие деньги – на лакомства и папиросы.
Про его конец не хочу говорить, история страшноватая...
Вернусь к Коржавину.
Наум Моисеевич одиночеством тяготился. В Москве, где жила его душа, его окружали друзья – приятели, по большей части из цеха поэтов. Но были и критики. С одним из них, возможно, самым близким, Станиславом Борисовичем Рассадиным, Коржавин меня свел. Я стала его навещать , когда приезжала в Москву. Станислав Борисович уже не вставал с постели, его жена, Аля, в которой он не чаял души, умерла как раз тогда, когда началась его болезнь. Присматривала за ним Света, женщина с Украины, больших размеров и большой доброты. Свете и ее сыну Мише, учившемуся в Москве, одинокий Станислав Борисович оставил квартиру.
Валентина СинкевичSinkevich_Valentina.jpg
Наум Моисеевич очень любил «Стасика». Но высоко ценил и его оппонента, а когда-то близкого друга и соавтора по незабываемой детской радиопередаче «В стране литературных героев» Бенедикта Сарнова. Любочка читала ему вслух книгу «Бени» «Сталин и писатели».
Оба – и Наум Моисеевич, и Валя, жили исключительно литературой. Для обоих она была предметом размышления, разговора, писания. Все прочее - было второстепенным. Правда, у Вали – за одним исключением. Как-то в интервью (а я у нее взяла их несколько, как и у Наума Моисеевича) она сказала, что жизнь любого живого существа выше сохранения любого произведения искусства. – Валечка, а если это будет мадонна Рафаэля, Даная Рембрандта?
- Какая разница? Если нужно будет вытащить из огня что-то одно – или кошку или картину Рафаэля, я спасу кошку.
Такая она была. И спорить было бесполезно. Я тогда вспомнила Наталью Штемпель, воронежскую знакомую Мандельштама, которая пешком уходя из занимаемого фашистами города, взяла с собой единственную ценность – рукописи Мандельштама. Не щенка и не котенка. У Вали пример был беспощадней: или-или.
Память у нее была фантастическая. Очень многое помнила, многое «из «закулисного» знала, но предавать огласке не спешила. Из дневников Шаталова убрала страницы, которые считала «недостойными». Это было мне непонятно: «Валюша, почему вы не хотите, чтобы люди когда-нибудь узнали, что ваш Володя зло и недружественно писал о Сергее Голлербахе, который искренне считал его своим другом? Или что он в дневнике со злой завистью пишет о ваших стихах, о вашем таланте?" - "Ируся, зачем это оставлять? Это его мысли «наедине с собой», не нужно их выносить на люди».
И в то же время она не была «благодушной», знала цену людям, часто вышучивала их поведение. Юмор у нее был потрясающий. Не знаю, с годами ли это произошло, но в пору нашего знакомства Валя очень не любила «пасовать», чего-то не знать, быть несведующей или неосведомленной. Как-то я ей заметила, что слОва «индустриалист» нет в современном языке. Она приняла это с недоверием.
Очень верила себе – и это при том, что ее образование было исключительно «самообразованием» (в неполных 16 лет Валя была вывезена в Германию, где до окончания войны была "остовкой"), за счет книг, прочитанных в детстве и довоенной юности в городе Остре, а затем во время многолетней работы в обширной Филадельфийской библиотеке, а еще в ходе подготовок к «урокам» в ее школе для американцев, желающих изучать русскую литературу, а еще в качестве автора статей, эссе и интервью, не говоря уже о стихах, в «Новом русском» слове» и «Новом журнале». В других изданиях она печаталась только тогда, когда ей предлагали. Но было это крайне редко. Уже в конце жизни Валю заинтересвовал подсчет публикаций в ЖЗ – кто-то ей сказал (не я, мне такое соревнование не кажется значимым), что это крайне престижно, и почему-то назвал число моих публикаций. По-видимому, после этого Валя попросила меня назвать число ее публикаций на сайте ЖЗ. Услышав цифру, по-настоящему расстроилась, хотя была эта цифра немаленькая; сказала, что многое, по-видимому, не отмечено. Значит, было ей это небезразлично.
Скажу, что в конце жизни Валя пришла к нам в ЧАЙКУ, ее последние эссе – о Евтушенко, о Набокове - опубликованы у нас. Скажу больше, что в последний год жизни Валя решила публиковаться исключительно у нас. И назвала причину, довольно забавную. Я отказалась от одной статьи Валиного большого и старинного друга Сергея Голлербаха. Статья была на удивление слабая, с каким-то странным эротическим уклоном (речь шла, если не ошибаюсь, об американском исполнении «Лебединого озера»). Оказывается, Валя, ежедневно с Голлербахом разговаривающая по телефону, отговаривала его публиковать эту статью. Мне она ничего не сказала, уверенная, что я Сергею Львовичу, регулярно у нас публикующемуся, не откажу. Когда же она услышала, что я статью не взяла, - пришла в восторг (1) - и тут же пообещала дать статью о Набокове нам, а не НЖ, как планировала. И впредь пообещала все отдавать в ЧАЙКУ. Но мы уже этого «всего» не увидели...
Но что я все о Вале, вернусь к Науму Моисеевичу. Мы с ним часто разговаривали на политические темы. Он всегда был «в курсе» всех политических вопросов, постоянно слушал известия - на радио "ЭХО Москвы", на "Свободе"... Его интересовала политика - как американская, так и российская. Вообще он, по своим взглядам, как кажется, примыкал к консерваторам, а в российской политике был «имперцем», притом, что нынешнего президента они с Любочкой не очень жаловали. Всю вину за провал Перестройки и поворот к прошлому (возрождение социализма и сталинизма, возрастание коррупции) Наум Моисеевич возлагал на «демократов», которые-де отстранились от нужд народа.
На эту тему мы спорили. Я доказывала, что демократы при Ельцине власти как таковой не имели, Гайдар был призван для проведения болезненной хозяйственной реформы – и только... Рассказывала про Перестройку, про защиту и защитников Белого дома в августе 1991 года. До меня об этих революционных днях ему говорил "Стасик".
Про Сталина Коржавин высказывался однозначно. Утверждал, что войну народ выиграл не благодаря, а вопреки Сталину. А еще был такой эпизод. Я написала «реплику» для журнала, где говорилось о том, что сталинский и гитлеровский режим не полностью тождественны – тогда мысль об их тождественности стала просачиваться в умы – через гениальный роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Я начала думать на эту тему - и пришла к выводу, что, если гитлеровцы мечтали построить свое национальное государство – Третий Рейх, превратив другие народы в своих рабов или полностью уничтожив (евреев и цыган), то у советских была (на первых порах) идея интернационализма, «всемирного» счастья всех народов земли. К тому же (опять же на первых порах) Советский Союз стал прибежищем европейских евреев, убегавших сюда от неминуемой гибели (2). И вот эту заметку я прочитала Науму Моисеевичу и Любови Семеновне, Любочке. Поскольку вопрос был сложен, мне было важно услышать их оценку. Наум Моисеевич (как и Любовь Семеновна) такой поворот темы одобрил, чему я была несказанно рада.
Все годы общения как с Наумом Моисеевичем Коржавиным, так и с Валентиной Алексеевной Синкевич, я спорадически, спустя некоторое время, записывала какие-то эпизоды наших разговоров. Сожалею, что делала это нечасто и нерегулярно, многое из записанного от руки пропало. Но кое-что сохранилось. О Вале даже не так мало. Все это нужно привести в систему, как-то собрать по клочкам и объединить. А пока я приведу по одной своей записи разговора с Наумом Моисеевичем и с Валей. Выбрала практически наугад. Ничего не меняла, только убрала некоторые имена.
Валентина Синкевич. О Власове и власовцах
О Власове и власовцах: это была большая трагедия. Они против советской армии не воевали. Другое дело, что Гитлер боялся выпустить их воевать против бывших своих. Но они носили форму фашистскую.
Когда ВА была в Испании (в Мадриде?), ее попросили эмигранты из Америки найти там кого-то из своих. Она найти не смогла. Взяла телефонную книжку и по ней стала искать русские имена и их носителям звонить. Нашла какую-то русскую фамилию. Слово за словом - договорились встретиться. Потом этот человек ей открылся, что настоящая его фамилия Жеребцов (?) и что он был помощником Власова. Он ей говорил, что Власов лично был человеком очень порядочным, но окружали его подонки, пившие и гулявшие на немецкие деньги, позднее это все приписывалось самому Власову...
Удивительно, что этот человек открылся ВА. Было это годах в 1970-80-х...
Он сумел сориентироваться и в конце войны убежать в Испанию, хотя большая часть власовцев была выдана Сталину (англичанами) и загремела в лагеря...
Когда Люся Оболенская-Флам восхищается, что власовцы в Праге ударили в тыл немецкой армии (это был уже 1945 год), Валя ее останавливает: не очень это красиво, люди два раза изменили своей военной присяге...
Август 2011
Наум Коржавин. Наши революционные песни
В прошлый раз, когда Наум Моисеевич позвонил, мы с ним пели «По военной дороге».
Он хорошо пел и помнил все слова. Наташа слышала наше пение со стороны, не знаю, слышала ли она, что пел Коржавин (он не пел – выкрикивал), но она нас похвалила, сказала: хорошо получается.
А сегодня позвонил, и был такой разговор:
- Как вы, Наум Моисеевич?
- Хреново. Телефон отключается. Никто не может нам позвонить, и мы никому. В последние дни своей жизни я полностью отрезан от мира.
- Почему же в последние? Сегодня какое число? 24 апреля. Завтра я вам позвоню перед Любочкиной операцией, она 26 апреля, наверное, рано начнется. Вот и будем молиться, чтобы все с нею было хорошо. А с вами все и так должно быть в порядке. Вы как, петь – готовы?
- Готов.
- Мы сегодня с вами поем про Щорса.
Шел отряд по берегу...
Коржавин стал выкрикивать слова с некоторым опозданием. Второй куплет пошел хорошо. Там про «мы сыны батрацкие, мы за новый мир».
А на третьем случилась заминка. Я начала: «В голоде и холоде жизнь его прошла...»
- Неправда это.
- Что неправда, Наум Моисеевич ? – я приостановила пение.
- Что в голоде и в холоде. Он был сыном машиниста, а они хорошо зарабатывали.
- Из рабочей аристократии, стало быть. Но это же миф, легенда. Хорошо заряжает.
- Они, наверное, верили, когда пели, да и когда сочиняли.
- Когда сочиняли – точно, вон какая энергетика, прямо бешеная. Я тоже верю, когда пою. А вы?
- Когда пою? Нет, уже не верю. Раньше верил.
- А вы и сейчас поверьте, когда поете, чтобы энергией зарядиться.
И мы спели всю песню по второму разу.
А через часок Наум Моисеевич позвонил и проверил слова третьего куплета: это он готовится к следующей спевке.
24 апреля 2012
----------------------
[1] Пришла в восторг именно потому, что слабая статья СЛГ не появится в печати. Вообще Валя с Сергеем Львовичем часто спорили и пикировались – по литературным поводам, - как и положено давним друзьям-литераторам. При этом не будем забывать, что Сергей Львович Голлербах - замечательный художник по своей основной профессии.
[1] У меня даже была такая невысказанная идея, что Лион Фейхтвангер, когда писал книгу о стране под властью сталинизма («Москва 1937»), сознательно смягчал краски и уходил от осуждения, полагая, что Советский Союз – единственное государство, куда смогут убежать его соплеменники от Гитлера, с его расовыми «Нюрнбергскими законами».
***
Свободу Алексею Навальному и всем политическим заключенным!!!
