Друзья

Одинокий, как перст, Джим Блэкман жил в доме для престарелых вот уже пять лет. Старость обрушилась не него неожиданно и быстро свернула в бараний рог. Джиму было семьдесят пять, но выглядел он намного старше. На его морщинистой шее сидела вытянутая, словно мяч для рэгби, лысая голова со множеством темнокоричневых пятен, похожих на маленьких тараканчиков. На белой маске лица из глубоких впадин, как два затерянных озера, глядели печальные голубые глаза. У него были большие, размером в сковороду для блинов, руки, которые когда-то могли согнуть стальную подкову. Но сейчас Джиму было не до подков. Ко всем его болячкам прибавилась еще одна, забарахлили колени, и он для ходьбы пользовался специальной рамкой на колесах, которую, шутя, называл мерседес.

Дни в доме для престарелых, где без цели из угла в угол бродили полуживые тени, инвалиды и психи, тянулись уныло, одинаковые и никчемные. Джим существовал, как запрограмированный механизм. Завтрак, ланч и ужин. В промежутках он запирался в своей комнате – спичечной коробке, в которой, кроме кровати, было старинное с продавленным сидением кресло и телевизор, висевший на кронштэйне под потолком.

До обеда Джим смотрел в телевизор, а после обеда до ужина стоял у окна и наблюдал за бегущими внизу автомобилями, трамваями и за пешеходами, сновавшими туда-сюда, словно муравьи на своей нелегкой работе.

Вечером, когда начальство разъезжалось по домам, Джим через черный вход, опираясь на свой мерседес, выкатывал на улицу. Он толкал его, медленно волоча длинные, плохо сгибаемые ноги, наклонив широкую спину к земле, словно крестьянин на пашне, следующий за своим плугом. Его путь лежал к трамвайной остановке. Там Джим садился на скамью под навесом и, подперев голову рукой, наблюдал за спешившими мимо людьми. Он завидовал им, потому что в них веселилась жизнь, а в нем уже много лет хозяйничала старость. Те редкие люди, которые приходили вечером на трамвайную остановку, видели лишь макушку его лысой головы, да голые ноги во вьетнамках, торчавшие из- под старых, стертых до серого цвета джинсов.

Одни принимали Джима за бродягу, другие - за человека, у которого не хватает шариков в голове, а третьи - за спившегося актера. Он сидел там до темноты, пока улица не замирала. Тогда Джим возвращался к себе, укладывал свое негнущееся тело на стонущий матрац и забывался до полуночи. Остаток ночи был для него пыткой, потому что весь кошмар последних лет выползал из его памяти и тянулся за ним, не давая заснуть. Когда над крышами начинал сереть рассвет, Джим сползал с кровати и садился у окна. За окном в высоте угасали последние зеленые звезды.

Однажды, теплым осенним вечером, когда лимонная луна веселилась в окружении легкомысленных звезд, а воздух пропитался сладким ароматом эвкалиптовых цветов, к Джиму подошел старый бездомный пес. Шел он, тяжело дыша, и прихрамывал на одну лапу. Это был рыжий с белым пятном на груди, боксер. В его грустных усталых глазах тлел мудрый свет. Он обнюхал ноги Джима, лизнул пальцы, торчащие из вьетнамок, и улегся рядом, положив голову на вытянутые передние лапы. Джиму стало жалко пса. Он протянул руку и прикоснулся ладонью к теплой, чуть вздрагивающей спине.

− Давай познакомимся, пес. Меня зовут Джим, а тебя?

 Пес ничего не сказал, только поднял голову в небо и тяжело вздохнул.

 − Ну, тогда будем тебя звать просто Собака, хотя ты и мужского рода. Очень красивое имя. Не так ли?

 Пес кашлянул и почесал лапой за ухом.

 − Я рад, что ты нашел меня, − сказал Джим, − давай держаться друг за друга. Мы ведь оба – одинокие.

 Пес сделал вид, что понял. Обрубок его хвоста заплясал из стороны в сторону. Молча старик и собака просидели с полчаса, каждый думая о своей нелегкой судьбе, а потом настало время, когда Джим обычно уходил в свой безрадостный дом.

− К сожалению, нам нужно расстаться, друг. Приходи завтра, я что-нибудь соображу для тебя. − Джим погладил пса по худой шее и, видя, как тот загрустил, ласково сказал:

 − Только, пожалуйста, не плачь.

Джим уже собрался уходить к себе на ночлег, как к остановке подошел пожилой индус. Звали его Канал.

− Сэр, я не помешаю, если присяду рядом? Я знаком с вами уже много лет, с тех пор, как поселился в доме напротив. Не думайте, что я шпионю за вами. Боже упаси. Просто, когда весь день сидишь один в четырех стенах, так хочется перекинуться словом с живым человеком. Это неправда, когда говорят, что каждый баран висит за свою ногу. Мы все пасемся в одном стаде...

Джим горько улыбнулся и сказал:

− Да, вы правы.

С того дня Джим, Канал и Собака встречались каждый вечер. Жизнь Джима приобрела какой-то смысл. Весь день он жил предвкушением вечера, когда встретится со своими новыми друзьями.

Он всегда приходил на остановку первым, затем появлялся Собака. Он садился перед Джимом и глядел, не моргая, ему в глаза.

 − Что, проголодался, собачий пес? − спрашивал Джим.

В ответ Собака навострял уши.

 − Потерпи минуту, псина. Вот тебе бутерброд с колбаской.

 Собака быстро проглатывал бутерброд и преданно глядел Джиму в глаза.

 − Все, дружище. Тебе нельзя обжираться.

 Собака ложился на бок и обиженными глазами наблюдал за Джимом.

 Тут к скамейке откуда-то из темноты выныривал черный, как ночь, Канал.

Он садился рядом с Джимом и повторял нескончаемый рассказ, о том, как надо варить кари. Пса не интересовало кари. Он поворачивался на другой бок и дремал.

 − Послушай, Джим, − Канал говорил так, словно два бильярдных шара парекатывались у него во рту, − ты когда нибудь ел кари? Но не такой кари, как подают здесь в ресторанах, а настоящий, такой, как варят в Пенджабе. Я как- нибудь сварю для тебя такой кари. Ты возьмешь в рот кари - и почувствуешь себя на небесах. Вот я закрываю глаза и вижу тебя летающим высоко, высоко.

− Посмотрим, посмотрим, − сказал Джим.

− Что посмотрим? Это – блаженство! Это - нирвана! – кричал возбужденный до предела Канал.

Собака проснулся, посмотрел в сторону Канала и залаял, но не зло и во весь голос, а так, слегка, вроде бы хотел напомнить Джиму и Каналу, что он здесь рядом.

− Джим, твой пес очень некультурный. Всегда перебивает, не даст договорить. Зачем ты кормишь его?

− А кто его покормит, если не я? Мы с ним – оба бездомные и должны помогать друг другу. Не так ли, Собака? − сказал Джим.

Пес широко зевнул и завертел обрубком хвоста, а Канал сделал вид, что надулся. Все молчали, а потом Джим сказал:

− Теперь, друзья мои, послушайте, что со мной приключилось неделю назад.

− Интересно, что же? – зажегся Канал.

− Завтракаю я за одним столом с дамочкой, по имени Анабэл. Красивое имя. И сама она вся моложавая и подмазанная. Глаза, губки, и прочее. Когда-то была красивой, наверное. Так вот она нагибается ко мне и шепчет в мой слуховой аппарат: «Джим, вы очень похорошели за последнее время. Я вам признаюсь, что после смерти мужа мне не нравился ни один мужчина, а сегодня ночью я подумала, почему бы нам не поговорить. Вы мне нравитесь. У вас такое мужественное лицо и руки красивые, как у Владимира Ашкенази. Я думаю, мы бы хорошо гляделись вдвоем. Вы в черном смокинге с красным шарфом через плечо, а я в моем белом костюмчике».

Когда она это все выложила, меня разобрал смех. Я так не смеялся, наверное, сто лет. Я – похорошел? Я − мужественный? Ошалела баба, и все. От такого смеха мой верхний протез не выдержал напряжения, выпал изо рта и, описав дугу над столом, опустился в чашку с чаем, который принесли для Анабэл. От такого позора меня чуть кондрашка не взяла, а она и глазом не моргнула. Элегантно, двумя тонкими пальчиками держа ложечку, Анабэл выловила мои нержавеющие протезы из чая и положила на стол.

 Тут Джим замолчал и опустил голову. Он долго молчал. Вместе с ним молчали Канал и Собака.

 − Ну, так что же было дальше? – спросил, не выдержав молчания, Канал.

 − А дальше... Дальше я взял те злополучные протезы и потащился в свою комнату, − сказал Джим.

 На том они разошлись в тот вечер. Канал пошел к себе, а Джим в сопровождении пса, покатил свой мерседес в сторону дома для престарелых.

 На следующий день первым на остановку пришел Канал. Он уселся на скамейке и стал ждать. То, что он увидел через двадцать минут, залило его сердце сладкой завистью. Со стороны Оронг улицы на Балаклаву вышла парочка. Оба катили перед собой рамки на колесах. Джентльмен в черном смокинге и с красным шарфом через плечо был Джим, а рядом с ним была дама в белом костюме. Позади, весело улыбаясь, трусил Собака.

 Должно быть, это та самая Анабэл, о которой вчера говорил Джим. Не буду им мешать, - подумал Канал.

 Он вздохнул, тяжело поднялся и поплелся в дом, что стоял напротив трамвайной остановки.