Мой друг Эдик

Дорогие друзья, 31 декабря мы решили поместить в нашем журнале дебютный рассказ нашего соотечественника, ныне живущего в Америке, Натана Шиллера, которому в 2019 году исполнится 96 лет. Нашему дебютанту желаем здоровья и вдохновения. А вам, дорогие читатели, хотим напомнить: чудеса свершаются и ваши желания однажды могут сбыться. 

 «Сильный – прощает,

 Слабый – мстит,

 Счастливый – забывает

 Китайская мудрость 

 Однажды в моей квартире раздался телефонный звонок. Я услышал воркующий голос, и текст, содержащий бесконечное количество уменьшительных суффиксов. По этим признакам я тотчас узнал старого московского знакомого - Эдика. Эдик был начальником кинолаборатории, в которой я работал несколько лет до эмиграции. Я ничего не слышал о нем ни много ни мало - 30 лет! «Чего он вдруг? - обеспокоенно подумал я. - Если Эдик звонит, значит, что-нибудь ему надо». Под воркующий голос я лихорадочно соображал, чего он попросит? Но Эдик, в соответствии с кодексом кухонной дипломатии, ходил вокруг да около. Он напоминал мне о тех идиллических временах, когда мы были друзьями, рука об руку, создавали нетленные киноэпопеи...

 Честно говоря, ничего подобного я не помнил. Зато я точно помнил, что покидал Россию с чувством яростной ненависти к Эдику. Мало к кому, а вернее сказать, ни к кому, никогда в жизни, я подобной ненависти не испытывал. Забегая вперёд, хочу сказать, что, с годами, чувство ненависти заменилось... Но это позже. А тогда...

 Эдик звонил еще несколько раз. Мы вели с ним спокойные, "светские" беседы. Однажды, во время моего с Эдиком телефонного разговора, в комнату вошел мой сын Алик. Продолжая говорить, я смотрел на сына и меня удивляли изменения, происходящие в его лице. Он то краснел, то бледнел, кулаки у него сжимались, скулы ходили. Я не мог понять, что с ним, потому свернул телефонный разговор и спросил, в чем дело? "Это Эдик? - прошипел Алик. Я кивнул головой. - И ты можешь с ним так разговаривать?!" "Как - так?" "Ты должен был проклясть его в первых словах, а в последующих не использовать ничего, кроме мата, до хрипоты..." "Почему?" - удивился я. «Ты забыл, как он сломал тебе жизнь накануне отъезда?» Я на минуту задумался… Забыл? Нет, конечно. Я не идиот. Фактов я не забыл. Я забыл ту неизбывную злость и ненависть, которую я тогда испытывал к этому человеку. Факты же я помнил абсолютно четко. Помню, когда ему понадобилось мое место для очередного блатного знакомого он, не раздумывая, меня уволил «за прогулы», хотя у меня было свободное посещение. Я, естественно, протестовал и скандалил. Он начал готовить материалы, чтобы уволить меня по статье Трудового кодекса. Больше дышать с Эдиком одним воздухом я уже не мог. Я сказал ему все, что думал о нем, и уволился. После месяца хождений от двери к двери я понял, что Эдик этих слов мне не простил и решил не только меня уволить, но и уморить голодом. Я понял, что начальники учреждений, куда я приходил наниматься, уже были осведомлены обо мне. Эдик не поленился позвонить своим многочисленным знакомым в киномире и дать мне самую "лестную" характеристику. В этих организациях мне отказывали, как только я называл свою фамилию. Были и другие, где говорили, что вакансия у них есть и чтобы я оставил свои документы и пришел через неделю. Правда, результат был тот же. Я прекрасно знал механику найма в советских учреждениях. Получив документы, начальник звонит по последнему месту работы нанимающегося и просит краткий о нем отзыв. И тут я будто слышу тихий, воркующий голос Эдика: "Натан Шиллер? Прекрасный работник! Трудолюбивый... Только мне кажется, он чуть-чуть того... "ку-ку". Говорят, состоит на учете в психдиспансере". Когда я прихожу за ответом, меня встречают с распростертыми объятиями: "Мы очарованы вашим резюме! Какой многосторонний опыт! Мы только опасаемся что вы чересчур квалифицированны для той утлой должности, которую мы можем вам предложить. Вам просто негде будет развернуться!" При подходе к следующей организации, где я должен получить ответ, своим внутренним слухом я улавливаю воркующий шепот Эдика в телефонную трубку: "...Очень производительный! Трудоголик! Только... Сослуживцы говорят - стукач... с Органами связан..." Понятно, что и здесь меня встречают весьма приветливо, говорят, что я подхожу им по всем пунктам, ну, буквально по всем! Жаль только, что вчера эту штатную единицу сократили!"

 Выхода нет. Я должен вернуться к полной неопределенности жизни свободного художника. У меня договор с Моснаучфильмом на довольно большой и сложный сценарий - "Язык архитектуры и архитектура языка". Если я не буду переключаться на работу в лаборатории, я его месяца в три кончу. А что? Вполне приличная сумма. Потом еще и потиражные... Ничего, проживу и без этого сюсюкающего монстра! 

 Через несколько дней у меня была очередная встреча с редактором. Редактор меня не принял, сказал, что с моим договором сложности и что меня вызывает директор. Я снова почувствовал костлявую руку... В ожидании приема, по привычке реконструировал телефонный звонок Эдика. Он вряд ли позвонит самому министру. Скорее всего, воркование будет предназначено какому нибудь из референтов: "Послушай, старик, хочешь премию во втором квартале? Слушай сюда! В плане на следующий год есть сценарий "Язык архитектуры и архитектура языка". Сценарий формалистический и проповедует антимарксистские взгляды на искусство. Прояви коммунистическую бдительноить. Дальше сам знаешь, что делать..." Я ждал всего: и что потребуют изменить название, убрать некоторые эпизоды, увеличить ссылки на классиков... Директор мне без обиняков сообщил, что студия договор со мной разрывает, аванс требует вернуть. Сердце упало глубоко вниз. На улицу я вышел ничего не видя, ничего не слыша. Я думал о суициде. Моя ненависть к Эдику приобрела абсолютно конкретную форму. Это была с м е р т е л ь н а я ненависть. Как я уже сказал, такой ненависти я не испытывал больше никогда и ни к кому.

 Жизнь мне спас сын. Он держал меня за руки и говорил: «Ну, не хочешь здесь жить, давай эмигрируем!» Эмигрантские хлопоты отдалили меня от суицидных мыслей. А уж обустройство в Америке вообще выбило их из головы. Американская жизнь это смерч: уроки языка, поиски работы, учеба детей, отпуска с поездками, покупка недвижимости… Прошлое блекло, и с ним блекли и злость, и ненависть. И потому на вопрос Алика, забыл ли я подлости Эдика, я искренне ответил: «Забыл… А что тебя удивляет? В мои лета забывать естественно...» Но Алик не слушал меня. Он вдруг, ни к селу, ни к городу, спросил: «А ты был счастлив в Америке?» Я пожал плечами. В Америке со мною происходило так много разного, что я, действительно, не знал, был я счастлив или нет. Алик сказал: «Подумай. Потом поговорим.» И вышел. Когда он вернулся и снова спросил, был ли я счастлив, я ответил ему словом из молодежного лексикона: «Однозначно!» " Ну вот и хорошо, - сказал Алик. Теперь все ясно. Помнишь китайскую мудрость? «Сильный – прощает». Ты не очень сильный. Ты не простил. «Слабый – мстит». Ты никогда не был слабым. Ты не мстил. «Счастливый – забывает!» «Ты, по собственным словам, был счастлив. А посему забыл...» «Да, Алинька, ты, скорее всего, прав». «А теперь ты все вспомнил?» «Все, что было, и даже кое-что новенькое». «И что же это?» «Понимаешь, подлость Эдика была последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Фактически он мне помог принять решение об эмиграции. Он, хотел того или нет, был участником приобщения меня к американскому чуду». «Ну и характер у тебя, папуля! Все мерзкое превращать в приемлемое. Впрочем, как знаешь». И Алик ушел.

 О дальнейшей жизни Эдика я узнал по слухам, носящимся в воздухе. И картина складывалась печальная. Перестройка уничтожила номенклатуру. Блага перестали распределять. Все можно было купить. Понадобились деньги. А у Эдика их не было. Эдик уже был немолод, и остатки сил потратил на приобретение специальности. Используя оставшиеся крохи блата, он поступил на «Высшие режиссерские курсы» и через два года получил корочки режиссера. Фильм, который он сделал, не получился. Оказалось, что, кроме корочек, нужен талант. Когда кончился просмотр, а аплодисменты не последовали, на лице Эдика возникло недоумение. Я вгляделся в этот образ, возникший перед моим мысленным взглядом, в его недоуменное лицо, и вдруг мне пришла в голову мысль: «А ведь Эдик еврей!" И я увидел перед собой другого Эдика. «При его способности к мимикрии, наверно, правоверный еврей». На лицо Эдика опустились стигматы возраста. На лысину, откуда-то сверху, спланировала ермолка. Я заглянул под кустистые брови Эдика и увидел влажные, добрые, карие еврейские глаза. И я вдруг понял, что не испытываю к Эдику ни малейшей ненависти. «Наверно, он эмигрирует в Израиль», - подумал я. А почему обязательно в Израиль? - продолжал я размышлять. – Может, и в Америку. Ведь недаром же он мне звонил. - Я лёг, на кровать. - Если приедет в Америку, надо будет помочь ему обустроиться. - И, приспосабливая голову к подушке, засыпая, подумал: «Ведь нельзя же быть неблагодарным...».