Впервые об этой истории я узнал от своего доброго приятеля Бориса Гельфанда. Боря принадлежал к числу тех гениальных «идише кинд», которые создавали в нашей стране атомную бомбу, «ковали» для Родины оружие, становились чемпионами мира по шахматам, завоёвывали первые места на престижных международных музыкальных конкурсах, сочиняли стихи, удостоенные Нобелевской премии.
Если вы откроете Википедию, то прочитаете:
«Гельфанд, Борис Ефимович (1941−2010). Российский физик, специалист в области химической физики горения и взрыва. Лауреат Государственной премии».
После смерти Бориса его сын Аркадий рассказал, что отец был одним из создателей «российской вакуумной бомбы». Для непосвящённых сообщаю, что принцип действия вакуумной бомбы следующий: при сбрасывании авиабомбы в воздухе взрывается облако из распыленного горючего вещества. Основные разрушения производит сверхзвуковая воздушная ударная волна и невероятно высокая температура. Эффективность такого оружия приближается к атомной бомбе, но при этом отсутствует радиоактивное загрязнение. Кстати, вакуумная бомба, которую разрабатывал Гельфанд, получилась в четыре раза мощней американской.
Боря родился в Москве в самом начале 1941 года. Когда началась война, его с мамой и бабушкой отправили в эвакуацию в город Чкалов (нынешний Оренбург). После возвращения семья Бориса жила в подмосковном городе Одинцово. Гельфанд окончил школу с золотой медалью и поступил в Московский Авиационный институт.
В 1967 году Борис был принят на работу в Институт химической физики Академии наук СССР, который в то время возглавлял Нобелевский лауреат, академик Николай Николаевич Семёнов, и прошёл путь от младшего научного сотрудника до главного научного сотрудника, доктора физико-математических наук, профессора.
Где-то в самом начале 90-х годов в нашей чисто мужской компании, состоящей, в основном, из «технарей», зашёл разговор о том, что наука и «оборонка» стремительно деградируют, а задел, созданный в советское время, тает. Кто-то упомянул имя недавно скончавшегося одного из «отцов» советской атомной бомбы академика Зельдовича.
«Яков Борисович Зельдович (1914−1987) — советский физик и физхимик. Академик АН СССР, доктор физико-математических наук, профессор. Трижды Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской премии и четырёх Сталинских премий. Один из создателей атомной бомбы и водородной бомбы в СССР». (Википедия)
Боря на минуту замолчал, а потом сказал,
− Ребята, а я ведь с Яковом Борисовичем Зельдовичем работал, и мы даже написали несколько совместных статей. Вы и представить себе не можете, что такое, когда видишь свою фамилию рядом с фамилией «Зельдович». При общении с ним иногда возникало такое впечатление, будто перед тобой инопланетянин. У нас в Институте химической физики про него много «баек» рассказывали. К примеру, когда создавали атомную бомбу, на одном из совещаний долго не могли найти правильного решения. Все предложения разбивались в пух и прах. Но вот появился Зельдович. На доске возникла цепочка формул, и за считанные минуты задача была решена. Это было похоже на колдовство. Когда все разошлись и в кабинете почти никого не осталось, Игорь Васильевич Курчатов сказал: «А все-таки Яшка гений...».
Спустя некоторое время на одну из наших встреч Боря принёс книгу Зельдовича с дарственной надписью.
− К сожалению, мои совместные с Зельдовичем статьи я вам показать не могу, так как на них стоит такой гриф секретности, что аж страшно, − пошутил Боря.
− Борь, а почему дарственная надпись озаглавлена «Большому Брату (Big Brother)»?
− Да это Яков Борисович меня так прозвал. Вначале мне казалось, из-за того, что я был крупней и на голову выше его. Позже, когда прочёл роман Оруэла «1984», подумал − академик, наверняка, эту книгу читал, да ещё и на английском языке, и увидел что-то общее между мной и персонажем Большой Брат этого романа. А, возможно, это просто шутка гения.
В 1997 году мы с женой и дочерью выехали на ПМЖ в Германию. Некоторое время жили в общежитии в знаменитом своим университетом Гейдельберге, а потом перебрались в город Карлсруэ. Стоял дождливый ноябрь, темнело рано, друзья и родственники остались в Москве, одним словом, настроение было меланхолическое. Вдруг раздаётся телефонный звонок. В трубке голос Бориса − он в командировке в Карлсруэ, обещает вечером, после работы, к нам заехать. Я, естественно, в супермаркет «Aldi» за сорокоградусной итальянской граппой − не пить же противный немецкий «Korn» (хлебная водка).
Выясняется, что Борина фирма (во время перестройки Гельфанд уволился из Института химической физики) заключила контракт с Центром ядерных исследований в Леопольдсхафене − это в десяти километрах от Карлсруэ.
Скажу честно, его приезд для меня и моей жены был как глоток чистого воздуха. Друзьями и знакомыми ещё не обзавелись, перспективы самые неопределённые, а тут за столом свой московский парень, русская речь, прямо − «кусочек Родины».
Боря, почувствовав настроение, решил нас несколько развлечь и рассказал историю конфликта, возникшего между академиком Зельдовичем и членом-корреспондентом академии наук Иосифом Самуиловичем Шкловским.
«Иосиф Самуилович Шкловский (1916-1985) — советский астроном, астрофизик, член-корреспондент Академии наук СССР, доктор физико-математических наук». (Википедия)
В один из дней начала 1981 года Борис встретился с Зельдовичем для работы над совместной статьёй. Обычно академик принимал коллег у себя дома на улице Косыгина. После того, как обсуждение было закончено, Зельдович неожиданно попросил его задержаться, чтобы «переговорить по личному вопросу». Выяснилось, что астрофизик Шкловский написал некие воспоминания, которые распространяет среди знакомых и сослуживцев. То, что у Шкловского «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге» − это Бог с ним. Но, к сожалению, его изыски содержат клеветнические измышления, порочащие коллег, и, в частности, его, академика Зельдовича. Шкловский пишет, что на объекте Арзамас-16 (ядерный центр, в котором разрабатывалась первая советская атомная бомба) в теоретическом отделе работал математик Матест Менделевич Агрест, и он, Зельдович якобы зная, что Агрест является верующим иудеем, именно в субботу требовал от него писать формулы и тем самым, глумился над религиозным человеком.
«Матест Менделевич Агрест (1915−2005) советский математик. В 1929 году закончил Любавическую Ешиву. Дипломированный раввин. Участвовал в атомном проекте в Арзамасе-16». (Википедия)
Рассказав всё это, Яков Борисович немного помолчал, а потом с горечью в голосе добавил,
− Послушайте, Борис. Откуда я мог знать, что Агрест − верующий человек, ведь, он сам скрывал это ото всех, и, в первую очередь, от работников первого отдела. В противном случае, он бы вылетел пулей со сверхсекретного объекта. Вообще-то, не в моих правилах унижать и изводить подчинённых. То, что Шкловский делает из меня изувера, оставим на его совести, но Агрест ведь мог бы мне всё честно объяснить.
Боря Гельфанд долго недоумевал: почему академик выбрал его для этой своего рода исповеди? Возможно, потому, что они оба евреи, а может быть, стороннему человеку иногда скажешь больше, чем кому-то из близких людей.
Минуло два десятилетия, и, увы, все персонажи вышеописанной истории ушли из жизни. Случайно, а возможно, в этом был промысел Божий, из пучин интернета «вынырнул» сборник «Яков Борисович Зельдович. Воспоминания, письма, документы» (Под ред.С. С. Герштейна и Р. А. Сюняева. М. ФИЗМАТЛИТ, 2008.)
Среди прочего меня заинтересовали письмо Якова Борисовича Зельдовича, адресованное Матесту Менделевичу Агресту, от 14 июня 1981 года и письмо Агреста от 2 февраля 1992 года в редакцию журнала «Химия и Жизнь», где был напечатан журнальный вариант воспоминаний И.С. Шкловского под названием «Эшелон». Привожу оба письма с некоторыми незначительными купюрами.
Письмо Я.Б.Зельдовича к М. М. Агресту.
«Дорогой Матест Менделевич! Мы очень давно не виделись… Не скрою, однако, что сегодня взялся за перо по совсем другому, очень мне неприятному поводу.
Шкловский написал мемуары, которые ходят по рукам в машинописном виде. Одна глава посвящена Вам. Он пишет о сочетании физматзнаний и глубокой религиозности, включающей и соблюдение установлений, которые Вам присущи. С Ваших слов он рассказывает, как в тех краях, где мы были, Вы по субботам приходили на работу, разговаривали с людьми по научным вопросам, но не брали в руки перо или карандаш. Совесть Ваша была чиста, вместе с тем не возникали конфликты с администрацией.
Дальше (с Ваших слов также) рассказывается, как в одну из суббот я позвал Вас к себе, указал на ошибку или непонятное место в одной из формул и попросил ответить. Для ответа Вам надо было что-то написать. Но Вы этого сделать не могли. Изображается дело так, что я понимал Вашу ситуацию и, несмотря на это, не отпускал Вас. «Два часа длилась эта отвратительная пытка», примерно в таком патетическом тоне пишет Шкловский.
Вот исходный пункт моего письма. Я начисто забыл: отдельные конкретные встречи с Вами, происходили ли они у меня в кабинете или у Вас, в понедельник или в субботу и т. п. Думаю, что Вы достаточно знаете меня: я абсолютный атеист, все дни недели для меня абсолютно одинаковы. Вполне допускаю, что мог позвать Вас в субботу. Вместе с тем, я уважаю чувства религиозные и другие взгляды, даже если не разделяю их. Вопрос мой не только о фактической стороне дела: был ли у нас деловой разговор в субботу. Важнее психологическая сторона: если разговор был, то были ли у Вас основания думать, что я понимал Вашу ситуацию и нарочно издевался и мучил Вас? Так ли Вы описали это Шкловскому? Повторяю, сама мысль о том, что в субботу нельзя работать, и о том, как Вы решаете эту коллизию и раньше, и теперь, бесконечно далеки от меня. Религиозности во мне не было ни в детстве, ни в юности, ни позже. И еще: почему Вы мне не сказали о своей коллизии? Ну, перенесли бы мы разговор на понедельник. Что Вы, не доверяли мне? Я вспоминаю, как хорошо и, казалось, душевно принимали Вы и Ваша семья нас в Сухуми, как мы были рады встрече на крымской дороге. Что мне сейчас думать? Что все это время у Вас за пазухой был камень, в груди была обида за ту субботу? Мне Вы ее не высказали, иначе мы могли бы все выяснить… Честно ли это? Думаю, что религия представляет не только соблюдение форм, но и глубокую честность .
Поэтому, если другие аргументы для Вас недостаточно весомы, то во имя Ваших религиозных убеждений я настаиваю на том, чтобы Вы дали мне объяснения и по этому эпизоду, и по последующим нашим встречам, и с оценкой литературно-клеветнической деятельности Шкловского или, по крайней мере, этой части мемуаров, касающейся меня и Вас. Его мемуары порочат и Ландау, и многих других, мертвых и живых, евреев и русских, верующих и безбожников, но об этом в другой раз. Сегодня я должен защитить свое имя. Я вправе знать истину. Я. Зельдович. 14/ѴІ-81».
Письмо М.М. Агреста в редакцию журнала «Химия и жизнь».
«В редакцию журнала «Химия и жизнь».
В начале 80-х годов была достигнута договоренность с И. С. Шкловским, что его очерк «Наш советский раввин» не будет опубликован без моего согласия. После кончины автора в 1985 г. такая же договоренность была у меня с его вдовой А. Д. Ульяницкой. Крайне сожалею, что редакция «Независимой Газеты» опубликовала этот очерк без моего согласия в номере13 от 29 января 1992 г. Об этом я написал в редакцию. 10.01.92 г. в беседе с Вашим сотрудником В. И. Рабиновичем я дал согласие на публикацию очерка «Наш советский раввин» при том лишь условии, что в соответствующем месте будет напечатано следующее подстрочное замечание: «Об этом эпизоде я рассказал И. С. Шкловскому в феврале 1951 г. Но я никогда не считал, что в то время Я. Б. Зельдовичу было известно, что по религиозным причинам я не пишу по субботам и что он тогда умышленно заставлял меня нарушить эту традицию. Я. Б. Зельдович требовал от меня изложить математические выкладки на доске, надеясь быстро обнаружить предполагаемую им ошибку. Во время долго длившейся беседы я все искал пути, чтобы устно убедить его в правильности моих результатов. Уступив его требованиям, я до сих пор корю себя, почему не открыл ему причину моего нежелания пользоваться доской, в результате чего не выдержал выпавшего на мою долю испытания.
Агрест М. М. 13.02.92.»
Итак, перед нами два совершенно разных письма.
В письме Зельдовича прослеживается железная логика. Во-первых, будучи «абсолютным атеистом», он в процессе общения с Агрестом не подозревал, что наносит тому тяжкие моральные страдания, а поскольку тот скрывал свою религиозность, то каким же образом можно было избежать неприятной коллизии?
Вторая логическая посылка заключается в том, что если Агрест является верующим человеком, то почему он честно не сообщил об этом, ибо «религия представляет не только соблюдение форм, но и глубокую честность». Чтобы защитить своё честное имя, Зельдович просит дать оценку литературно-клеветнической деятельности Шкловского.
В письме Агреста, написанном более десяти лет спустя, автор утверждает, что Якову Борисовичу Зельдовичу не было известно о его религиозности и что академик не заставлял его умышленно нарушить традицию. Более того, Агрест считает, что он не выдержал выпавшего на его долю испытания. Из путаных объяснений автора письма следует, что очерк опубликован, якобы, без согласования с ним, причём вину за это он возлагает на редакцию «Независимой газеты». Судя по всему, Зельдович извинений от Агреста так и не дождался.
Автор очерка «Наш советский раввин», из-за которого, собственно говоря, и разгорелся весь сыр-бор, Иосиф Самуилович Шкловский, был человеком нетривиальным. Талантливый учёный, получивший признание в нашей стране и за рубежом, один из создателей нового научного направления − радиоастрономии, среди коллег слыл человеком со своеобразной репутацией, и причиной тому была его литературно-мемуарная деятельность. В русском языке есть пословица: «Ради красного словца не пожалеет и родного отца», в полной мере раскрывающая стиль Шкловского-писателя.
Откройте сборник очерков «Эшелон», написанный Шкловским, и вы увидите, что автор может, походя, обидеть маститого коллегу недвусмысленным обвинением в невежестве или, «невзирая на лица», безапелляционно отстаивать свою научную и этическую позицию. Его необоснованные нападки на авторитет покойного лауреата Нобелевской премии Ландау, недвусмысленно-отрицательное отношение к академику Зельдовичу не могли пройти мимо академической среды. Ведь не без основания некоторые коллеги называли Шкловского «Зоилом от астрономии». Поэтому нет ничего удивительного в том, что он более десяти раз безуспешно баллотировался на выборах действительного члена Академии наук, или, проще говоря, не был избран академиком.
При чтении «невыдуманных рассказов» Шкловского (а их более тридцати) на ум приходят слова, написанные замечательным американским писателем Марком Твеном, о мультимиллионере и филантропе Эндрю Карнеги: «Он всегда говорит только на одну единственную тему – о самом себе. Но каким образом он превращает самого себя в свою тему. Он бесконечно, беспрерывно и неустанно говорит о тех знаках внимания, которые ему оказывают. Иногда это существенные знаки внимания, но чаще они весьма незначительны; но все равно – ни один знак внимания не остается незамеченным, и он любит упиваться ими».
История, описанная в данном очерке, могла произойти только в стране, идеология которой была насквозь пропитана агрессивным, непримиримым атеизмом. Религиозный человек постоянно находился под Дамокловым мечом разоблачения и последующих вслед за этим репрессий. А уж если дело касалось иудаизма, то верующие в любой момент могли быть обвинены в еврейском национализме и сионизме со всеми вытекающими отсюда оргвыводами.
Официально с атеизмом в России покончено, и, вроде бы, все конфессии благополучно сосуществуют, хотя Русская Православная церковь занимает положение Primus inter pares (Первая среди равных - лат.), заменяя собой бывший идеологический отдел ЦК КПСС.
Казалось бы, что борьба с «безродными космополитами», с «тлетворным влиянием Запада», анкеты с «пятым пунктом» − всё это осталось в советском прошлом. Ан нет, жив Курилка! С экранов российского телевидения, со страниц государственных печатных изданий, с официальных интернет-сайтов мутным потоком льётся всё та же идеологическая отрава, в которой откровенно антисемитские и антизападные слова и выражения заменяются эвфемизмами вроде «либералы», «неоконсерваторы», «агенты влияния Запада», «национал-предатели».
Глядя, как одни и те же «национальные идеи» в России более двухсот лет ходят по кругу, невольно вспоминаешь заключительные слова повести «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» великого русского классика Николая Васильевича Гоголя, − «Скучно на этом свете, господа!».
Комментарии
Атеизм
Чрезвычайно интересная статья. Интересные факты и воспоминания. Спасибо автору Льву Гуревичу. // Однако в конце статьи есть, с моей точки зрения, неточности. Там написано: "Официально с атеизмом в России покончено". Что значит покончено? Он, атеизм, как своеобразный вид веры, имеет право на существование, как и лругие веры. Другое дело, что отменена его советская агрессивная атака на другие конфессии. Сейчас и долгие годы существует инетернет-сайт "Научный атеизм". Выходят атеистические печатные материалы. "Свобода совести" - декларируется конституцией Российского государства. // Говоря точнее, атеизм, конечно, не вера, тем более слепая. Атеизм - это убеждение, поддерживаемое естественно-научными знаниями, например физикой,что всё, что происходит в нашем мире, может быть объяснено без помоши какого-то неведомого существа. // Понятны переживания Агнеста в советсские времена. Сегодня в демократических странах человек может иметь любую веру и убеждения, кроме преступных,не оправдываясь ни перед кем.
Добавить комментарий