Первый раз я попал на атомный объект «Маяк» по производству Плутония-239 для атомных бомб в 1954 году в возрасте 15 лет, студентом второго курса политехникума. В здании техникума днём учились мы, а вечером эти же преподаватели обучали студентов филиала №1 МИФИ. В техникум принимали после семилетки. В группе я был самый младший. Были студенты старше меня и на три, и даже шесть лет. В школу я пошёл в 1945 в возрасте 6,5 лет. Тогда принимали только с восьми, но меня записала «по блату» знакомая мой матери учительница, после предварительного экзамена. Я мог читать даже газеты, а считать выучился игрой в карты в «очко» и «буру», где требовался быстрый счёт. Сказалась и жизнь в землянке вшестером: отец, мать и нас братьев было четверо. Я был младшим.
Перед практикой на медосмотре врач взмолился: «Куда же вы детей гоните?» Но врачу – несмышлёнышу объяснили, что стране срочно нужны специалисты для атомной промышленности. Тем более, что отец всех народов, великий вождь, заявил, что Третья мировая война неизбежна, а кругом одни враги. Следовало поторопиться успеть осчастливить человечество отеческой заботой.
Я был тщедушный и маленького роста – сказалась голодуха военных и послевоенных лет. Родовая наследственность проявилась только на моём сыне Игоре, восстановившем двухметровый рост наших предков - уральских казаков.
Город был режимный, закрытый, окружённый многими рядами колючей прроволоки. (Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей колючей проволоки). Назывался он Челябинск-40, ныне Озёрск.
В то время все атомные предприятия входили в министерство среднего машиностроения. Руководил министерством Славский Ефим Павлович. Рассказывали, что на одном из совещаний в верхах Славский не очень внимательно слушал ораторов по каким-то вопросам, связанным с атомными бомбами, про которые он знал больше, чем все собравшиеся. На замечание о небрежном отношении к выступавшим, министр ответил, что его министерство готовит продукцию не для внутреннего потребления и мелочи его не интересуют.
На третьем курсе я был направлен на практику на второе «хозяйство», как тогда назывались атомные объекты, под командованием начальника Юрченко. В отличие от предыдущего объекта, полностью находившегося под землёй, а точнее, под горй, этот объект располагался в наземных корпусах. Я был вхож только в одно здание, внутри которого имел доступ как практикующий студент службы «Дозиметрии ионизирующих излучений» во все помещения, кроме 15-ой комнаты, в которой работали инженеры, управлявшие работой реактора. Однажды я увидел в открытую дверь (кто-то выходил из помещения) располагавшиеся там пульты управления. Часовой у двери погрозил мне кулаком, чтобы я не очень широко разевал варежку.
Случилась на этом реакторе, как принято называть, нештатная ситуация. В реакторе через определённое время из естественного урана, который, в основном, состоит из изотопа Уран-238, под действием нейтронного потока образуется новый химический элемент Плутоний-239. Кстати, слово «изотоп» в переводе означает: («изос» - тот же самый, «топ» - место) - стоящий на том же месте, в той же клеточке таблицы Менделеева и, следовательно, обладающий одинаковыми химическими свойствами.
В реакторе Уран размещается в технологических каналах в виде блочков. В каждом канале блочки располагаются на 11 метров по высоте. Длина одного блочка приблизительно сантиметров пятнадцать. Технологических каналов может быть более двух тысяч.
У остановленного реактора, окружённого водой всегда, под воду приезжает тележка, открывается заслонка в нижней части технологического канала и блочки под собственным весом падают в тележку. Тележка по рельсам выезжает из-под воды и подъезжает к массивной стене, за которой находится специальный вагон-контейнер с мощной защитой от излучений. Стена отъезжает, вагон поворачивается вокруг горизонтальной оси, открывается «хайло» - отверстие, к которому подъезжает вагонетка, переворачивается - и всё содержимое попадает в вагон-контейнер. Он возвращается в исходное положение и отъезжает вместе с содержимым на следующую промплощадку для дальнейших действий с Плутонием и Ураном, который в реакторе никогда полностью не превращается в Плутоний.
На последующих этапах Плутоний отделяют, и начинка для атомных бомб готова - и можно начинать стращать весь Божий мир концом света. Разумеется, построив для себя персональное бомбоубежище, как это было сделано для вождя во время войны на берегу Волги, под Куйбышевом (Самарой). Из Кремля шёл персональный туннель длиной 13 км. на восток к аэродромам с постоянной готовностью вылета с бесценным грузом к бомбоубежищу. Верхняя бетонная плита бомбоубежища была толщиной 5 метров. Внизу, на глубине 37 метров, располагались помещения. (Сейчас там водят экскурсии). В случае ядерной войны убежище практически окажется бесполезными, так как наверху некем будет командовать.
На этом предприятии, где я проходил практику, при извлечении блочков из каналов и отправке их далее по технологической линии, недосчитались одного блочка. Все описанные операции производятся автоматически и непосредственного участия человека не требуют, но блочок потерян - и его надо найти. Одно известно достоверно, что украсть его никто не мог – человек, взявший такой блочок, умрёт через несколько минут. А если человек окажется рядом с извлечённым из реактора технологическим каналом, который пробыл в реакторе положенное ему время, то произойдёт случай, метко названный в народе «смерть под лучом».
Но бывают работы не при таких высоких уровнях радиации, гораздо меньших, но требующие их выполнения. Я несколько раз видел, как в центральном зале, в огромном помещении над реактором, производят уборку радиоактивного мусора, оставшегося после каких-то технологических операций. В конце зала имеется хранилище радиоактивных отходов. Для доставки отходов есть ручная тележка из нержавейки с ручками длиной метров 5 или 6.
В то время, полученную работником дозу облучения определяли с помощью кассеты, в которой находилась завернутая в черную фотобумагу фотоплёнка. При прохождении гамма-квантов фотоплёнка темнеет и по величине потемнения определялась доза. Предельно-допустимая годовая доза равнялась 50 рентгенам. Потом она была снижена до 30 рентген, до 15-ти, до 5-ти и сейчас международная единая предельная доза облучения работника атомного предприятия равна двум БЭРам (биологически эквивалентным рентгенам) в год.
В те времена за полученные дозы выше предельной, наказывали и могли лишить премии. Потому при проведении аварийных работ, как правило, работник оставлял свою кассету в «чистом» помещении и на «подвиг» шел с открытым забралом, надеясь на Бога и быстроту выполнения операции.
При утилизации радиоактивных отходов один работник бросал в тележку пару лопат мусора и убегал. Второй хватал тележку и мчался к хранилищу отходов, переворачивал тележку и убегал назад. Операция повторялась несколько раз и в ней участвовали, как правило, все работники, включая начальника смены.
Видел, как в ночную смену, когда выполнены все работы, в центральном зале над реактором, работники смены делились на две команды и играли надутой резиновой перчаткой в футбол. Начальник смены стоял за пультом управления краном и подавал звуковые сигналы, рукой показывая в какую сторону следует пробить штрафной удар.
В случае с блочком дело обстояло гораздо хуже. Никто не знал, где потерян блочок. Были только предположения. Главные мыслители полагали, что блочок выпал из вагонетки при движении её под водой. Решили откачать воду, окружающую реактор, до разрешённого предельно низкого уровня и у воды поискать прибором, где находится блочок. Вода была высокорадиоактивной и радости не добавляла. Кому персонально искать блочок, тоже сразу определили: студенту, он человек свежий, что до 18 лет любые работы с радиоактивностью запрещены, во внимание не принималось – больше некому, у всех дозы «под завязку», а студент, он даже не работник смены, его не жалко.
Мне дали переносной прибор «Карагач» с самым большим диапазоном измерения – 50 000 микрорентген в секунду. Для наглядности преобразуем единицы измерения в понятные названия - в миллирентгены в час. Обычный фон в городах составляет 5-20 микрорентген в час, (хотя на Земле есть немало мест, где естественный фон равен и 100 и 200 микрорентген в час). Таким образом, при пересчете получаем: диапазон измерения прибора «Карагач» равным 180 000 миллирентген в час, или 180 рентген в час. Сколько в действительности «даёт» блочок – никто не знает, есть только теоретические выкладки. Мне они не были известны, да и блочок, если он под водой, сильно экранируется этим слоем воды.
Отодвинули защитную дверь, и мы с начальником смены вошли внутрь. Дверь не закрывали. Перед нами располагались рельсы для вагонетки, находившиеся на невысоких, сантиметров 60, бетонных стенках для каждой рельсы отдельно. Стенки уходили под воду с наклоном 45 градусов. Справа от возвышения с рельсами шли ступеньки, почти полностью забитые графитом. Ступеньки опускались в воду. Стена справа, рядом со ступеньками, была мокрая и осклизлая. Я проверил прибор, включил сразу самый грубый диапазон и, следуя указаниям начальника смены, стал спускаться к кромке воды. Ступени были скользкими, почти вровень забитые графитом, и их было не менее тридцати. Я спускался осторожно, придерживаясь правой рукой за стену.
Спустившись до воды, я начал смотреть по прибору, в какую сторону показания будут выше. Прибор имел выносную штангу с ионизационной камерой на расстоянии 2-х метров от измерительного пульта. Пульт висел у меня на груди, и я мог следить за показаниями.
Наверху нетерпеливо кричал начальник смены: «Студент, куда больше, вправо или влево?». Но больше было только при направлении ионизационной камеры наверх, откуда я пришел. Сказал об этом начальнику. Тот сказал, что так быть не должно, и попросил, чтобы я внимательней смотрел на прибор. Я снова стал рыскать прибором. Результат был тот же самый. Я повел камерой наверх и увидел блочок, который лежал выше, внутри у ближней ко мне стенке с рельсами. Я крикнул начальнику смены, он сделал шаг со своего места в левую сторону и увидел блочок. «Студент, - закричал начальник, - бегом наверх!». Рвануть наверх означало скатиться по этим ступенькам вниз в радиоактивную воду и там барахтаться. Мне это показалось занятием недостойным, и я спокойно, прижимаясь к стене, которая теперь была слева от меня, поднялся наверх мимо блочка. «Карагач», при прохождении напротив блочка, зашкаливал. Молча стоял бледный начальник смены.
Кассету, как было принято, я заранее оставил в «чистой зоне». Какую дозу я получил, никто не знал. Начальник смены отпустил меня домой пораньше.Мне было полных 16 лет. Когда ехал в автобусе домой в общежите, меня подташнивало – верный признак переоблучения. А, может быть, я плохо позавтракал.
Мне было полных 16 лет. Мне было только 16 лет.
На том же предприятии «Маяк», на следующий год, я написал дипломную работу на тему: «Определение распределения по высоте нейтроного потока в уран-графитовом реакторе по наведённой гамма-активности технологических каналов». Защитил на «отлично». Работа была экспериментальной и важной. И мне было уже 17,5 лет.
Комментарии
Обратите внимание
Самый сильный текст, из прочитанных за последнее время.
Добавить комментарий