«Наша восприимчивость дошла до такой степени истощения,
когда стало совершенно ясно, что нужен прежде всего театр,
который разбудит и наши нервы, и наше сердце».
1933 г. Антонен Арто. «Театр жестокости. 1-й манифест».
Декабрь. Обычный московский вечер, то ли дождь, то ли снег, то ли просто почудилось. Промозглость изворотливой рептилией пробиралась под одежду. Оживлённая столичная улица Казакова, вереница колоритных ресторанов. Время было ещё не позднее, кто-то шёл, кто-то бежал – каждый по своим делам. Ничто, как говорится, не предвещало… Вот только в Гоголь-центре давали «Машину Мюллер».
Если говорить о близком, невиртуальном соприкосновении с творчеством Кирилла Серебренникова, то я была и остаюсь относительным новичком. К тому времени, когда в Москве появились его постановки и о них активно заговорили, мне из России уже пришлось самоустраниться. Потому к первому свиданию с «живой» работой этого режиссёра я готовилась. Предварительно прочтённые рецензии (за пять лет со дня премьеры их накопилось немало), по большей части содержали выхолощенные аналитические, нередко полные негодования высказывания: об авторе положенных в основу текстов, об эпатажных и даже чернушных выразительных средствах, об очередной провокационной попытке напугать публику «эклектической безвкусицей».
Профессиональные критики и обычные зрители расчленяли спектакль и, вооружившись лупой, въедались в его составные части. Жонглируя театральной терминологией, они старались пояснить, насколько точно ими был раскрыт режиссерский замысел, но ни один не обмолвился ни словом о том, раскрыл ли этот замысел что-то в них самих. Да это и понятно – кто признается в том, что создатели «Машины Мюллер» нашли нашу потайную кнопку?
Сложно говорить о сюжете. В классическом понимании его там не было. Сати Спивакова и Филипп Григорьян исправно и в меру по-хулигански вели условные линии персонажей «Опасных связей», но основная философская и эмоционально-интеллектуальная нагрузка возлагалась не на них. Их выходы напоминали интермедии перед сменой основных блюд; вынужденные паузы, пока исполнители главных ролей меняют наряды. Ирония крылась в том, что протагонисты-перформеры, на которых строилась основная вертикаль действия, в переодеваниях не нуждались – они были полностью обнажены.
Далеко не всякий режиссер способен убедить артиста выйти на сцену без одежды. Одним только обитателям Гоголь-центра известно, какая работа была проведена, чтобы привыкнуть воспринимать наготу как нечто естественное и необходимое. Но мало научиться самим, надо ведь ещё и оправдать этот экстремальный способ выражения перед людьми, которыми заполнится зрительный зал: перед незнакомыми злопыхателями и ошарашенными друзьями; перед прячущими глаза родителями, перед сгорающими со стыда возлюбленными. Насколько оправданным и наполненным должно быть существование самих артистов, чтобы за два часа шокирующего лицедейства доказать зрителю правомерность их публичной наготы! Дело не в беспрекословном подчинении режиссёру. Это не стадо статистов, но сообщество личностей, неисчерпаемая психосоматическая пластичность которых очевидна. Группа исполнителей, доверившись интуиции руководителя и сделав ставку на честный, обезоруживающий язык обнаженного тела, начинает существовать, как единый, совершенный организм.
С целью переломить барьер предубежденности и заставить за банальной физиологией угадать необъятную полноту смыслов, нас подвергают откровенному генитальному штурму. Не отворачивайся, смотри, смотри! Звенящее напряжение подкрепляется кадрами документальных хроник, психоделическими монологами Александра Горчилина и проникающим в подсознание голосом Артура Васильева. Теперь, на этом уровне откровенности, мы можем поговорить без фальшивых ужимок и прыжков? Иначе до нас, застёгнутых на все пуговицы, не достучаться. Только взять за шиворот и бросить в прорубь и, пока мы не успели сообразить и вернуться в уютный футляр, успеть рассказать нам сразу обо всем: о преследованиях на улицах города, об арестах и судах; о социальной сегрегации инакомыслящих, любящих тех, кого любить не полагается; о людском лицемерии, о неумении противостоять гибридной пропаганде; о желании малодушно отмолчаться, о неминуемости погружения в бездну и о полном духовном самообнулении.
Антракт предусмотрен не был. Отдышаться или сбежать нам не позволили. После многократных погружений в ледяную воду нас вывели из состояния беспомощной истерии увесистым финальным подзатыльником. В течение двух часов нас пытались уверить в чистоте и беззащитности неприкрытой плоти, внушить идею о её поэтической нетривиальности. Не удивлюсь, если многим, как и мне, захотелось раздеться, чтобы не чувствовать себя лишними на этом празднике раскрепощенности. И вот, когда ураган высвобожденной энергии готов был завертеть всё вокруг, перформеров вдруг стали одевать: принудительно, вопреки их желанию, некоторых даже с применением грубой силы. Такова действительность: выживают притворщики, соблюдающие правила, не снимающие масок. Наше замусоренное сознание не готово избавиться от предрассудков, как лёгкие, мутировавшие в загазованной среде, не способны дышать чистым горным воздухом. Свобода возможна, но для рабов – это яд. Чтобы ею насладиться, нужно много и долго работать над собой. Главное – не забыть, какая она на вкус.
Если целью авторов этой двухчасовой психологической атаки без антракта была исповедальная встреча зрителя с самим собой, то вынуждена признать: со мной им это удалось. Прокусили до костей. Хотелось рыдать, но я сдерживалась, потому что пришла не одна, потому что рыдать в театре не принято. А почему было не взорваться, не завопить, не дожидаясь поклонов: «Я вас ненавижу, потому что вы в меня попали, расщепили на атомы!»? Это было бы очень в духе Гоголь-центра и живущих в нём нонконформистов. Но нет, за один раз невозможно осмелеть и разорвать все шаблоны. Назад, назад, в зону комфорта.
Когда смолкли аплодисменты и артисты покинули сценическую площадку, у меня дрожали колени. Мы какое-то время сидели в пустом зале, откинувшись в креслах с гибкими спинками, и разглядывали живописный «лоскутный» потолок. Нас уважительно попросили удалиться – нужно было разбирать декорации. Встать не было сил, но нужно было собраться с духом, шарфом укутать на миг обнажившуюся душу и уйти в слякотную московскую ночь.
Комментарии
О Манифесте неравнодушия
Спектакля я не видел, и говорить о нём не буду. А вот статью о нём я прочитал, и она мне показалось просто блестящей, самой лучшей театральной рецензией, когда-либо мною читанной. Весьма признателен - меня зацепило (или воодушевило, если хотите).
Кстати, о Джокере тоже был хороший текст, а до Малаги я ещё не добрался.
Спасибо.
Прочитайте текст
Высказываюсь не как редактор, а как обычный читатель. Тимофей совершенно прав: статья Ани Белокопытовой блестящая. Олечка, прочитайте ее внимательнее. Очень Вас ценю, но временами Вы бываете очень резки и прямолинейны. Вчитайтесь в текст.
Категоричность по Конфуцию.
Здравствуйте! Если свободно высказанное мнение считать рекламой, и если автор ответных комментариев переходит на провокационные оскорбления, то в чём тогда смысл демократии, которую западный мир самоотверженно навязывает «тёмной, средневековой» России и наличие которой сама Россия так настойчиво утвержает внутри себя? Никто не требует соглашательства с чьим-то субъективным суждением. Но если хотите, чтобы к Вашим высказываниям относились всерьёз и с уважением, отнеситесь с таким же уважением к мнению других. Давайте будем цивилизованными. Спасибо.
Сказано гениально! Кто же автор?
"Название журнала Seagull Magazine символично. Чайка – любимая птица вольных моряков. Птица чайка символизирует независимость и чувство свободы". "Люди, которые пишут для «Чайки», могут иметь неодинаковые взгляды, творить в различном стиле. Но их объединяет одно – неравнодушие к тому, о чем они рассказывают читателям".
Комментарий типа «Осуждам-с!» Соловьевой
Вы, Ольга, одарены талантом. С приятным чувством читаю Ваши путевые заметки, а иной раз и отзывы на театральные постановки. А вот чего так прицепились к Серебренникову? Перефразируя одного работягу 70-х, скажу: «Я пьесу не видел, но одобряю». Вроде по возрасту Вы не из того поколения, которое выдвинуло «идейную» особу, заявившую по TV на весь мир «У Нас Секса Нет!». Вот и тему жриц любви приплели... А не убрать ли из музеев «Весну» Сандро нашего Боттичелли, да и «Маху Обнаженную» заодно? Существует порнография и существует эротика. Эдак Вы, голубушка, и на Набокова ополчитесь. Про Алешковского уж и не говорю...
Чего стесняться?
Меня удивляет упорное отнесение Серебренникова и его "Гоголь-центра" к нонконформизму. По-моему, так это давно уже пахнущий затхлостью конформизм и банальность, как и хвалебные, задыхающиеся от восторга рецензии в его адрес, вроде текста Анны Белокопытовой. Это мейнстрим, затертый до блеска бульвар современной сцены. А вот любая попытка критики или даже ироничного взгляда в адрес Серебренникова, из-за которых легко попасть в список реакционеров, ретроградов и подвергнуться обструкции - это сейчас действительно нонконформизм.Здесь требуется смелость и подлинная независимость. Потому что на стороне "новатора" всё культурное начальство, государственное не хилое финансирование, пресса, толпа добровольных и прикормленных аллилуйщиков. Все же попробую. Начну с простого вопроса к рецензенту: не входило ли в её планы поинтересоваться у актеров этого спектакля, нравится ли им выступать нагишом на сцене? Ведь могут же оставаться у людей какие-то рудименты стыдливости, достоинства, брезгливости, наконец. Может же возникнуть непроизвольно и протестное чувство из-за превращения их в манекены, в животных? Элементарно артистам может быть холодно раздетыми на сцене, кто-то боится простудиться, а другой заразиться (ерзать голой промежностью по полу, между прочим, не очень гигиенично), третий перед выходом на сцену только что успел сбегать в туалет и теперь боится, а не пахнет ли от него чем-то непредусмотренным сценарием. Люди есть люди, физиологию никто не отменял, вдумайтесь в это! Человек все-таки не скотина, чтоб его так унижали. Вдумайтесь в это, госпожа восхищенный рецензент! "Кому не нравится - могут уйти!" Да, сейчас в театрах утвердился такой диктаторский стиль, режиссер-худрук вроде Нерона или Хусейна, ему все позволено, он может обматерить, унизить, выгнать. Свободой и человеческим достоинством там и не пахнет. И такие приниженные, замордованные люди во главе с альфа-самцом, диктатором-хусейном будут нам говорить о свободе и еще о чем-то идеальном? Вот Ольга Соловьева в своих комментариях все сравнивает спектакль со стриптизом в ночном клубе. Я бы сказал, что подобное сравнение унижает стриптиз, оно явно не в пользу спектакля. Стритиз, что ни говори, пусть простенькое, но все же эротическое искусство, требующее во всяком случае от артиста красивого выразительного тела и определенной хореографической подготовки. Драматические актеры этим обладать не обязаны. На их немолодые, часто дряблые и небезупречные тела в обнаженном виде бывает смотреть неприятно. К тому же стриптизерша одна на сцене, ее задача вызвать сексуальное волнение, и всё - музыка, освещение и проч. - работает на это. В спектакле же толпа голых людей. красивых и безобразных, что напоминает скорее общественную баню. Зрелище уж точно не эротическое, не эстетическое, не платоническое, и никаких чувств и мыслей, кроме брезгливости вызвать не способно! К тому же всем известна склонность прогрессивных таких режиссеров, как Серебренников, выводить на сцену и показывать именно безобразное, изломанное, вывернутое, обгаженное, чтобы уж зрителю мало не показалось, иной раз до тошноты. Конечно, рецензентами принято говорить на это: "А такова наша жизнь,что вы хотите!" Возможно, но для чего её делать еще гаже? А ведь после подобных рецензий Серебренников совершенно утвердится в своем праве - и уже утвердился - сыпать пощечинами общественному вкусу, идти и дальше верной новаторской дорожкой, приносящей столь ощутимые материальные и моральные дивиденды. Ничего и придумывать не надо, и на костюмах экономия. Прогрессивный пример заразителен - вот и другие режиссеры потянулись на свет успеха. Вот так дружно и незаметно и вернемся в животный мир, где все изначально голые. Животные ведь всегда искренни и естественны, никаких стеснительных пут цивилизации у них нет. Но человек-то все последние тысячелетия куда-то тянулся, работал, вдохновлялся, бога искал, разрабатывал этику и эстетику... И зря все это? И самое лучшее, чем можно кончить, - это раздеться и обезьянками бегать по сцене? Говорят: прогрессивно, а ведь, подумать, глубокая архаика, пещера, нечто хтоническое. А не пора и зрителей в зале подключать к процессу? Да просто не пускать их в одежде в театр дальше вешалки.
Блестящая статья!
Ещё раз поздравляю Анну Белокопытову с поразительно искренним и мастерски сделанным рассказом о своём впечатлении от спектакля.
Пожалуй добавлю пару слов о критике рецензии Поселяниным. Статья АБ не выходит за рамки мира, созданного авторами спектакля - и это одно из её достоинств. А все актёрские проблемы из-за их обнажённости по существу ничем не отличаются от других материальных проблем актёров (как-то: голод, жажда, холод, жара, жильё, секс, деньги, отношения, забота о детях и родителях, и т.д, и т.п.). Конечно бывают ситуации, когда режиссёрам приходится учитывать подобные проблемы (например, участие в других постановках), но всё это не элементы спектакля. Всё это выходит за границы вселенной, создаваемой авторами спектакля. Если бы спектакль включал что-то типа простуды актрисы или заболевания актёра из-за сидния на полу - другое дело, но до этого драматурги/режиссёры ещё не дошли.
Хотя мне не кажется, что Пушкин - это наше всё, но в спокойном состоянии мужик он был неглупый. АП о критике: "Она основана на совершенном знании правил, коими руководствуется художник или писатель в своих произведениях, на глубоком изучении образцов и на деятельном наблюдении современных замечательных явлений." По-моему статья АБ как раз и следует этой старинной мудрости.
"Игрушка"
Во французском фильме "Игрушка" один из героев - олигарх, владелец издательства, задаёт замечательный вопрос: Кто из нас большее чудовище - Вы, готовый снять штаны и пройтись голышом по редакции, или я, приказавший сделать это?
Актеры, предположительно, люди с высшем образованием в сфере культуры, могли попросту уволиться, а не демонстрировать всем свои голые задницы и половые причиндалы сомнительной привлекательности. В конце концов - в Москве без работы не останешься.
Добавить комментарий