Пять дней и пять поколений
В Гомеле
...Мы сели в машину и поехали в Гомель. На полпути заехали в столовую и опять попали в Советский Союз середины прошлого века. Выдавальщица кричит поварихе:
- Петровначка, у нас суп гороховый остался?
- Ага, бери заказ, Николаевна!
Вот и наш обед: суп гороховый, курятина с гречкой, кефир с чёрным хлебом. За это - 3 доллара. Всё довольно вкусно. Однако, сразу после обеда захотелось по большой нужде. Уборная - дырка в полу. Сидеть надо "в позе орла". Туалетная бумага серого цвета. Хорошо хоть такая есть.
24 апреля. Весна должна быть в разгаре. Но пошёл снег. Проехали Жлобин, Стрешень. Муж маминой старшей сестры Баси Исаак Семёнович Капелян был родом из Речицы, а потом жил в Стрешене. Все эти белорусские местечки славились когда-то своими мудрыми раввинами – хасидскими цадиками.
По обеим сторонам дороги - крестьянские домики, тощие коровы, на огородах ковыряются старики и старухи.
Въезжаем в Гомель. Здесь жила семья Сиротиных, перебравшись из голодного местечка Поддобрянка в более сытый город. В Гомеле они жили с 1932 по 1941 год, то есть вплоть до начала войны. При наступлении немцев все четверо братьев-Сиротиных и мужья их сестёр пошли воевать. Служивший в военторге Белоруссии Лев Сиротин успел в последний момент эвакуировать своих родителей и младшую сестру Майю из Гомеля. Тогда случилась трагедия, о которой мне рассказала моя мама. Свободных мест в грузовике было мало. Льву пришлось решать, кого взять, а кого оставить. И он решил пожертвовать своей бабушкой Фейгой, той, которую буквально боготворили все внуки за её доброту. Бабушка оставалась жить в Поддобрянке. Внук поехал за ней, но старушка наотрез отказалась оставить корову, которая была кормилицей, любимицей, почти членом семьи. Искать покупателя было некогда, а бросить её на мясо немцам бабушка не желала:
- Или бери меня с коровой, или уезжай, а я останусь, - твёрдо сказала она.
Времени на уговоры не было. Лёва обнял бабушку и со слезами на глазах уехал. Когда немцы уже подходили к местечку, бабушка, собрав наскоро пожитки, попыталась уйти и гнала корову по просёлочной дороге. Немецкие самолёты обстреливали беженцев, и бабушка погибла. Лёва потом всю жизнь корил себя за то, что не унёс бабушку на руках.
По рассказам моей мамы, а также её двоюродного брата Семёна Львовича Сиротина, в Гомеле семья снимала жильё в рабочем районе напротив хлебозавода, рядом со швейной фабрикой. К сожалению, номера дома никто уже не помнил, поэтому я нашёл приблизительное место, благо, оба предприятия сохранились и продолжают функционировать.
На гомельском кладбище "Осовцы", в отличие от Бобруйска, нам в конторе не помогли отыскать могилы родственников. Мы ходили наугад по огромной территории кладбища в поисках фамилии "Сиротин" на памятниках. Фамилии я нашёл, но определить степень родства не смог. Так что поиск считаю неудачным. Гомель поражает изумительной красоты и величия дворцом и парком графа Румянцева и князя Паскевича на берегу реки Сож.
Меня, уехавшего из Советского Союза в 1978 году, поразило то, что оказалось типичным для Гомеля, да и для всей Беларуси при властвовании Лукашенко: на площади перед входом в парк, на фоне графско-княжеского дворца, - гигантский памятник Ленину. Это такой же символ нынешнего Гомеля, как Кафедральный Петропавловский собор на Площади Ленина, как центр Гомельской и Жлобинской епархии Русской Православной Церкви на улице красного революционера Баумана, Свято-Никольский мужской монастырь на улице пролетарского писателя-баснописца Демьяна Бедного или Гомельский Свято-Тихвинский монастырь на улице красного командира Котовского.
После кладбища, прогулок по городу и осмотра дворца с парком, мы устали и остановились в снятой на ночь квартире. Выйдя утром на улицу, мы увидели кривоногих бабушек в платочках и в стоптанных чоботах и бедно одетых, красноносых мужичков. Лица как на картинах русских художников, увлекавшихся изображением крестьян. Ещё не выехав за пределы города, мы увидели на окраинах одноэтажные домики в три-четыре, а то и в два окна с резными ставнями. И множество памятников Ленину...
В Поддобрянке
Из Гомеля мы направились дальше на юг. Проехали посёлки Новобелица, Тереховка, деревни Антоновка, Носовичи, Марковичи. Все эти названия упоминала моя мама, рассказывая о своём детстве в местечке Поддобрянка. Именно туда, в Поддобрянку, держали мы путь: я, мой сын Александр Сиротин-младший и Евгений Пучков - мой двоюродный племянник, который возил нас по Белоруссии на своей машине. Даже на деревенских дорогах мы встречали автомобили таких марок, как Тойота и Фольксваген. Брошенных деревень не видели. Народ живёт, трудится, качает воду из колодцев-домиков, ездит на машинах, на велосипедах по асфальтированным, либо покрытым гравием, либо вообще без покрытия дорогам. Запомнился мне будто кадр из старого советского кино ехавший на велосипеде мужичок в телогрейке, в кепчонке набок и с цыгаркой в углу рта.
В Марковичах остановились возле сельсовета и спросили у стоявших возле двери мужиков, по какой дороге лучше ехать до Поддобрянки. С подозрением они разглядывали нас. Но говорил с ними Женя Пучков, белорусская напевность речи которого не вызывала сомнений, что он свой. Среди деревенских домиков встречались хорошо обновлённые, свежепокрашенные - видать, хорошие там живут хозяева. В деревне под названием Гадичево - огромное колхозное животноводческое хозяйство на сотни коров.
Поддобрянка находится на границе с Украиной. Ещё в Минске нас предупредили, что теперь здесь государственная граница Беларуси и на посещение деревни требуется специальное разрешение властей. Тратить время на получение разрешения мы не стали. Поехали на свой страх и риск. Приближаясь к пункту назначения, мы увидели высокую сторожевую башню, на которой был заметен силуэт пограничника-наблюдателя. Он стоял, чуть нагнувшись вперёд и вбок. Поза была какая-то странная, не очень удобная, в которой он будто замер. Я бы долго стоять в такой позе не смог. Подъехали ближе: да ведь это муляж, манекен, пугало огородное в солдатской форме! Однако к самой границе мы решили не подъезжать, поскольку увидели там настоящих солдат возле шлагбаума. Остановились поодаль, на обочине, и направились к деревенскому кладбищу. Оно оказалось новым, православным, на котором по случаю какого-то церковного праздника было много народа. Кресты были украшены вышитыми полотенцами, искусственными цветами, куклами. На лавочках сидели, выпивали и закусывали родственники усопших.
- А еврейское кладбище где? - спросил Женя.
- Да во-он там, в березняке, - ответили нам, указав направление.
Нашли. Было оно заброшенное, с разбитыми надгробиями, покосившейся ржавой оградой. Тропинки вокруг заросшие - видать, давно здесь никто не ходил. Судя по датам, которые мы, очистив камни от старых листьев, веток и грязи, увидели - это в основном послевоенные захоронения. Нашли мы несколько и довоенных с надписями на еврейском языке, но надгробия явно вынесенные от могил и валявшиеся поодаль. Евреев, которые остались в Поддобрянке к приходу немцев, фашисты уничтожили, о чём говорит памятник погибшим. На нём надпись на белорусском, английском и еврейском языках о том, что в августе 1941 года были зверски убиты 210 евреев - жителей Поддобрянки. У основания памятника надпись на английском: "Этот монумент воздвигнут усилиями Белорусской еврейской общины благодаря Фонду Симона Марка Лазаруса, Великобритания, Семейному фонду Майлса и Мерилин Клеттер, США, семейному фонду Уоррена и Беверли Гейслер, США».
Стоит этот монумент в поле. Найти его трудно - никаких указателей мы не нашли. Женя Пучков разыскал его, вспоминая рассказы своего деда Бориса Вульфовича Сиротина.
Среди погибших были наши родственники - члены некогда очень большой семьи Сиротиных, Фридкиных, Ципориных... Но на памятнике фамилий нет...
От памятника я пошёл искать место, где стоял дом Сиротиных. По описаниям, оставленным моей мамой, домик стоял на окраине, а за ним начиналось поле. Место мы нашли, но тот ли это дом, или уже другой, что вероятнее всего, я не знаю.
...Мы вернулись на заброшенное еврейское кладбище, очистили старые плиты от грязи, дабы видно было, что кто-то сюда ходит, что кому-то не всё равно и что кладбище не забыто...
По дороге обратно, в Минск, мы долго молчали. Каждый думал о своём. О своих.
Я вспоминал о том, что рассказывали мне мама, её сёстры и братья о Поддобрянке.
Поддобрянка по-сиротински
Нехама Сиротина родилась в марте 1919 года в дни, когда евреи отмечали праздник Пурим. Это праздник, во время которого разыгрывается «пурим шпил» - любительское представление на историческую тему. Рождение в такой праздник оказалось предзнаменованием того, что Нехама стала актрисой.
Она родилась в маленьком еврейском местечке Поддобрянка Гомельского уезда на белорусской стороне украинско-белорусской границы. На украинской стороне было местечко Добрянка. Там, правда, жили не украинцы, а русские староверы. Их украинцы и белорусы называли кацапами. Добрянка какое-то время считалась районным центром Черниговской области. Мой дед-сапожник ходил туда за колодками. Но ярмарка устраивалась в Поддобрянке. Вот уж было событие! Целый год готовили товар сапожники, портные, кузнецы... И везли его на ярмарку.
Два этих местечка разделяла узенькая речушка Немыльная, кажется, приток реки Сож. Деревянный мостик через речушку соединял Белоруссию и Украину. Ближайший от Поддобрянки крупный город – Гомель. Районный центр – Тереховка. Мать моего деда Вольки Берковича Сиротина звали Нехамой. Она рано умерла, и мою маму назвали в память о ней. (У евреев было не принято давать новорождённым имена живых родственников.) Мой прадед Берл (Берко) Сиротин овдовел и женился на вдове, у которой были дети. И у Берла был cын Лейба от первого брака. Поэтому всех Сиротиных стали называть «Дем Надан», что в переводе с еврейского означает «с придачей», то есть с ребёнком от первого брака. Потом у супругов стали появляться общие дети: Веле (мой дед), его братья Гершн и Шеял, и сёстры Роше, Соше, Ципе, Бейле... Затем и у них пошли дети. Семья Сиротиных была огромная: полместечка родственников. В местечке всем давали прозвища. Фишке-Хромой, Мотл-Кривой…
А к семье Сиротиных прилипло прозвище «Дем Надан», которое передалось второму и третьему поколению. Деда звали «Веле дем Надан», его брата Гришу «Гершн дем Надан» и так далее. В придачу к «придаче», то есть ко всем детям, им еще однажды подбросили ребенка. Неизвестно кто. Скорее всего, он даже не был евреем. Сердобольная мать моего деда взяла малыша на воспитание, назвав его Элей, Эленьке, который позднее стал Ильёй Борисовичем.
Он был рыжим, веснушчатым, курносым и веселым. С возрастом он стал похож на Хрущева. Каким-то образом он оказался в рядах московской милиции. Кажется, в звании майора. Он бывал у нас в гостях. По случаю прихода родственника устраивалось застолье. Дядя Эля, как звала его моя мама, очень любил выпить пару стаканов водки, а потом, красный и потный, начинал петь дребезжащим голосом. Мне, ребёнку, было очень смешно на него смотреть. К нам он приходил всегда один, без жены и сыновей. А когда мы приходили к нему – опять застолье, он выпивал сам и наливал сыновьям. Через много лет, он, постаревший, всхлипывая, жаловался , что его сыновья стали пьяницами и ничего путного из этой ветви Сиротиных не вышло.
ПОДДОБРЯНСКАЯ СЛАВА
Для любавичских хасидов местечко Поддобрянка – святое. Здесь в 1878 году (18 нисана 5638 года по еврейскому календарю) родился Леви-Ицхак Шнеерсон, отец последнего Любавичского Ребе Менахема-Менделя Шнеерсона и праправнук третьего Любавичского Ребе «Цемах-Цедека». Дед Леви-Ицхака был раввином Поддобрянки.
Кстати, на дальнем участке кладбища в Бобруйске я случайно наткнулся на склеп с надписью: "Шмарьягу-Ноах Шнеерсон 1847 -1923. Реставрирован Бобруйской городской еврейской общиной". Этот бобруйский цадик - внук Любавичского ребе Залмана Шнеерсона - возглавлял бобруйскую еврейскую общину в страшные годы царских погромов, большевистской Революции, гражданской войны в России.
С любавичскими хасидами вообще и с фамилией Шнеерсон в частности я не раз пересекался. Вскоре после эмиграции в Америку, я нашёл работу на русскоязычном радио "Горизонт", созданном любавичами-хабадниками Зальцманом, Малаховским, Худайтовым и Хаскелевичем. Благодаря им, я несколько раз видел последнего Любавичского ребе Менахема-Менделя Шнеерсона: слушал его речь на фарбренгене - собрании хасидов в центральной любавичской синагоге на Истерн Парквей, дом номер 770, а в день, когда он возле синагоги раздавал каждому по однодолларовой ассигнации, я получил купюру из его рук.
Помню проницательный взгляд его голубых глаз... Ещё через какое-то время я сыграл роль русского студента в спектакле нью-йоркского еврейского театра Фольксбине "Трудно быть евреем". По ходу пьесы, созданной по мотивам романа Шолом-Алейхема "Кровавая шутка", два друга, русский и еврей, обмениваются паспортами - и студент Иванов на какое-то время становится Шнеерсоном...
Комментарии
обратите внимание
Александр, есть данные о Сиротиных, похороненных в Гомеле.
Надеюсь, вы знакомы с этим сайтом?
https://mitzvatemet.com/ru/index.php?route=burials/search
(Я заинтересовалась вашей статьей, потому что моя семья тоже из Поддобрянки...)
Добавить комментарий