Есть в опыте больших поэтов
Черты естественности той,
Что невозможно, их изведав,
Не кончить полной немотой.
В родстве со всем, что есть, уверясь
И знаясь с будущим в быту,
Нельзя не впасть к концу, как в ересь,
В неслыханную простоту.
(Б. Пастернак)
Отправной точкой этого очерка послужила где-то прочитанная фраза Д. Быкова о том, что русскую поэзию сегодня продвигают лишь стихи М. Щербакова и О. Чухонцева. Ну, Щербаков – это еще понятно, мы с ним встречались. Но вот Чухонцев? Кто такой? Почему не знаю? ( Ну, реакция прямо, как у В.И.Чапаева из старого кинофильма: «Александр Македонский? Кто такой, почему не знаю?»)
Открыл посмотреть – и тут первая же прочитанная строчка, вот так уж повезло, сразу, как удар под дых: «А берёзова кукушечка зимой не куковат...»
Это ж надо, встретить такое сейчас, когда язык стремительно меняется и переполнен разными «лайками», «фейками», «санитайзерами», «каршерингами», а то еще и почище... Вот расшифруйте, например, что такое «жабОфер» (предложение работы — Job offer) или «трихуэль» ( размер одежды XXXL). А тут – «кукушечка не куковат»!
Может, подумалось, это один из поэтов-деревеньщиков? Нет, тут все гораздо сложнее. Не случайно же уважаемая Наталья Иванова называет Чухонцева «Русским европейцем». Вот давайте посмотрим внимательнее:
«А берёзова кукушечка зимой не куковат.
Стал я на ухо, наверно, и на память глуховат.
Ничего, опричь молитвы, и не помню, окромя:
Мати Божия, Заступнице в скорбех, помилуй мя.
В школу шёл, вальки стучали на реке, и в лад валькам
я сапожками подкованными тукал по мосткам.
Инвалид на чём-то струнном тренькал-бренькал у реки,
всё хотел попасть в мелодию, да, видно, не с руки,
потому что жизнь копейка, да и та коту под зад,
потому что с самолёта пересел на самокат,
молодость ли виновата, мессершмит ли, медсанбат,
а берёзова кукушечка зимой не куковат....”
Нет, тут все в порядке, все продумано и организовано, это не выпендреж, это воспоминания о детстве, а корявые слова принадлежат инвалиду с балалайкой. Здесь налицо один из главных принципов настоящей поэзии - скажи достаточно, но не говори всего, а предполагаемый читатель – это не просто потребитель, это твой соавтор, от него требуется немалый труд и неплохой уровень образованности.
Вот, например, стихотворение, посвященное П.А.Вяземскому:
«Когда повытертый изрядно
халат вдруг сделался тяжел,
жизнь, кажется, пошла обратно,
процесс пошел,
и где, в конце ли ты, в начале –
расхожий вроде бы сюжет;
того, которого вы знали,
того уж – нет.»
И никакого снисхождения к читателю! Предполагается, что тот знает строчку из Вяземского: «Жизнь наша в старости – изношенный халат» и заметит перекличку последних строк со строчками из того же Вяземского:
«...Того, которого вы знали,
Того уж Вяземского нет...»
Посмотрел Википедию: Чухонцев Олег Григорьевич, год рождения 1938. Место рождения – Павловский Посад. (Сам О.Чухонцев всегда называет это место – Павлов Посад). Это час езды до Москвы, примерно тысяч сорок населения.
Ну, тогда все понятно, дальше можно было бы и не читать – он всего на год моложе меня, времечко знакомое. Мальчик, пищущий стихи, со школьными кликухами типа «Чуха» или «Чухно», а то еще и «Убогий», к взрыву поэзии шестидесятников опоздал, успел, наверное, опубликовать пару стихотворений до конца «оттепели» в 63-году, а в 68-ом, как многие , получил «по голове» и, вообще все иллюзии исчезли.
Да, в общем угадано правильно. В 20 лет Олегу Чухонцеву удалось опубликовать первое стихотворение, а следующей публикации пришлось ожидать еще целых 10 лет. Окончил Московский областной педагогический институт (русская филология). Работал литсотрудником в журнале «Юность». Подрабатывал переводами. Но Павлов Посад – место историческое, упоминается еще у Ивана Калиты, это еще и вотчина Дмитрия Донского. Возможно, отсюда интерес к русской истории и противопоставление русской провинции (не деревни, нет!) столицам.
Вот в 1968 году в журнале «Юность» удалось напечатать стихотворение «Повествование о Курбском» – монолог князя Курбского обращенный к царю Ивану.
«Еще Полоцк дымился от крови и смрада,
Еще дым коромыслом стоял в слободе,
Еще царь домогался злодейств и разврата,
А изменник царев, как на Страшном Суде,
Уже смелую трость навострил на тирана:
"Аз воздам", – и пришпорил язвительный слог,
И на угольях, дабы озлить Иоанна,
Как на адском огне, пламя мести зажег...
...О тебе говорю, потонувшему в сквернах,
Слышишь звон по церквам? Он сильней да сильней,
За невинно замученных и убиенных
Быть позором Руси до скончания дней....
...Чем же, как не изменой, воздать за тиранство,
если тот, кто тебя на измену обрек,
государевым гневом казня государство,
сам отступник, добро возводящий в порок?»
Но кто-то их надзирающих вдруг решил, что эти стихи – оправдание предательства и воспевание «власовщины». Восемь лет после этого Олега Чухонцева нигде не печатают. Но человек оказался несгибаемым, и в 1976 году вышла его первая книга «Из трех тетрадей», где в самом названии содержался намек, что первые две тетради так и не родились.
В этой книге нашли себе место и воспоминания юности:
«Капуста в Павловом Посаде.
Капуста! – и бело в глазах:
на взбеленившемся базаре,
и на весах, и на возах.
Чуть свет затопит мама печку,
и рукава я засучу,
да наточу на камне сечку,
да сечкой в ящик застучу...
...Уходит боль... Не оттого ли
стоишь как вкопанный в дверях:
горят, горят огнем мозоли,
стучат, стучат во всех дворах...»
А вот и нечто иное. Стихотворение называется «Кат в сапогах»:
«По Малой Никитской в отечных снегах
мурлыча расхаживал кат в сапогах.
Пенсне на носу и на пальце рубин,
и двое в папахах как тени за ним...»
Это о ком? Современникам понятно без лишних слов. А вот теперешние, ну-ка?
А вот такое не хотите? («Репетиция парада»)
«Над Кремлевской стеной сыпал снег слюдяной
и кремнисто мерцал на брусчатке.
По кремнистым торцам грохотали войска,
репетируя скорый парад.
Тягачи на катках и орудья в чехлах
проходили в походном порядке.
Я поодаль следил, как на траках катил
многотонный стальной агрегат:
он как ящер ступал, и ходила земля
от его гусеничного хода,
и казалось, народ только часа и ждет,
чтобы чохом отправиться в ад...
...Что ж, рассудит затвор затянувшийся спор?
Нет, что мне до чужого наречья!
Я люблю свою родину, но только так,
как безрукий слепой инвалид.
О родная страна, твоя слава темна!
Дай хоть слово сказать человечье.
Видит Бог, до сих пор твой имперский позор
у варшавских предместий смердит.
Что ж теперь? Неужели до пражских Градчан
довлачится хромая громада?
Что от бранных щедрот до потомства дойдет?
Неужели один только Стыд?...»
(1968)
Н-да! Следующей книги пришлось ждать еще семь лет... Жизнь проста. Как сказал однажды Чухонцев: «Либо сидеть в президиуме, либо на нарах. Я не хотел ни того, ни другого». Такую позицию нельзя не уважать, но следуя ей, неминуемо обрекаешь себя на одиночество.
«Мой удел невелик. Полагаю,
мне не слышать медовых речей.
Лучше я заведу попугая,
благо стоит он тридцать рублей...
...Друг предаст, а невеста разлюбит,
отойдет торжествующий враг,
и тогда среди ночи разбудит
вдохновенное слово:– Дур-рак!...
...Так кричи над разбуженным бытом,
постигай доброту по складам.
Я тебя, дуралея, не выдам.
Я тебя, дурака, не продам.»
А вот еще:
«Была компания пьяна,
к тому ж, друг дружку ухайдакав,
как чушки рвали имена:
Бердяев! Розанов! Булгаков!
при этом пусть не короли,
но кумы королю и сами:
тот из князей, тот из ИМЛИ,
а та – с зелеными глазами,
и в общем не ахти гостей,
но шуму, дыму, фанаберий –
как в клубе, даром без костей
язык, размоченный в фужере.
Из-за случайного стола
к столу случайному нагрянув,
вся эта публика была
как бы соавтором романов,
идей с расчетом на успех
и веяний, сродни обрядам...»
(Однофамилец)
Да, непохоже, чтобы автор чувствовал себя здесь своим...
«...Никого. Я один на один
С прозябаньем в осенней природе,
В частоколе берёз и осин,
Словно пугало на огороде...»
А потом 90-е... Но тут я лучше приведу цитату из самого О.Чухонцева:
«Тут я должен заметить, что те бурные годы романтических надежд и иллюзий, годы крушения единственно верного и всесильного учения, а с ним и насиженного уклада, переменившие в одночасье и литературный пейзаж, многое не только открыли заново, но и похоронили многое: какие-то тексты запоздали навсегда, оставшись в своем времени, какие-то оказались под завалами мифологизированных глыб, а иные просто непрочитанными. И свобода слова, пришедшая на смену гласности, довершила дело, потребовав безоглядной актуальности. Часто путем беспамятства. А потом и той страны не стало. А потом... да мало ли что было потом.»
«По гиблому насту, по талой звезде
найдешь меня там, где не будет нигде.
Есть дальняя пристань, последний приют,
где скорби не знают и мертвых не чтут...»
А потом... Потом и я уехал из бывшей страны и бурный публичный взлет Олега Григорьевича Чухонцева прошел мимо моего внимания. А там было много чего: Государственная премия РФ (1993 г.), лауреат Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера, Германия (1999), Пушкинской премии России (2003), поэтической премии «Anthologia», большой премии Триумф (2005), большой премии им. Бориса Пастернака, Национальной литературной премии «Поэт» (2007), Почетный житель Павловского Посада и т.д. Сейчас Олег Чухонцев - признанный патриарх русской поэзии, а узнать (это я о себе, о своем позднем знакомстве с его поэзией!) что-нибудь новое, никогда не поздно.
Хотя, по-моему, он так и остался некоей одинокой фигурой. Подражать Чухонцеву невозможно, да, пожалуй, и не нужно. Вот прочтите в заключение это: «Седой учитель» (1982 г):
«Седой учитель начальных классов в пиджаке с заложенным рукавом
рассказывает о княгине Ольге и ее хитроумной мести древлянам,
а я гляжу за окно, где крыши косым отсвечивают огнем
и голуби уличные, кружась, над городом носятся деревянным.
Когда ж это было? Страшно представить: тысячелетье тому назад,
а любовь, разорванная войной, верна всё так же и вероломна,
и голуби, бедные мировестники, всё так же в гнёзда свои летят,
и всё ещё Искоростень горит, и зарево буднично и огромно,
И пол-Европы лежит в руинах, но, хоть все зарева погаси,
неугасимое что-то брезжит, и синевою исходят лица,
и та княгиня: - Си первое вниде в Царство Небесное от Руси, -
и однорукий, и мы со всеми - в одном походе,и он всё длится.
А палец выбрал уже цитату, но указанному персту
так мало, видимо, было карты, а зримый образ так исковеркан,
что длань, продолженная указкой, пронзила пикою пустоту:
- Не в мести правда, а в искупленье! - и вышла где-то под Кенигсбергом.
И было тихо, но где нам было постичь всю долгую скорбь его?
Для всякой правды свой час, и ныне в ту даль я всматриваюсь из этой.
И он свидетель, и я свидетель - мы все свидетели, но чего?
Чего-то высшего мы коснулись своей бедой и своей Победой.
Ведь даже тот, кто звездой отмечен, помечен свыше ещё крестом,
и кровь, пролитая в правой битве, всё кровь - и ждёт своего ответа,
но где последнее воздаянье - не в рукаве ли его пустом? -
где память сердцу и утешенье - не эта орденская ли мета?
И я, поживший на этом свете и тоже тронутый сединой,
я вижу сердцем десятилетним тот класс и строгие наши лица,
и как молчали мы потрясенно, виной настигнутые одной,
и друг на друга взглянуть не смели, боясь увидеть в них те зарницы.»
Комментарии
Прекрасная статья, написанная
Прекрасная статья, написанная с глубоким пониманием как поэзии самого Олега Чухонцева, так и его громадной роли в русской поэзии.
Чухонцев уже лет 35 как один из моих любимых поэтов, сборники которого периодически беру в руки и наслаждаюсь богатством русской природы, переданной уникальным языком автора.
Об авторе и поэте
Поэты, о которых пишет В.И. Солунский, часто для меня открываются впервые. Кое-что слышала, кое-что читала... А вот после того, как почитаю, что об этих поэтах Пишет Солунский В.И. и больше узнаю, и гораздо больше понимания и стихов поэта, и времени, когда это писалось, и почему такие стихи вообще написаны, и выбранный стиль изложения - всё интересно читать и все познавательно. Автор умеет убедительно и очень образно дать характеристику и всему творчеству поэта и отдельным стихам. Спасибо Солунскому В.И. за такую информацию, всегда интересную и часто неожиданную.
Добавить комментарий