Спички

«Если вы, джентльмены, читаете эти строчки, значит, Господь услышал мои молитвы и бутылка с моим посланием по волнам трех океанов благополучно доплыла до Англии. 

О, если бы и я мог, подобно бутылке из-под яванского рому, прибиться к милым скалистым берегам Абердиншира! Но Господь располагает, а грехи мои велики. Хотя, по-моему, и не настолько, чтобы всю жизнь держать меня на этом проклятом острове.

Но я отвлекся, джентльмены, за что прошу меня простить. Возможно, джентльмены, вы скажете, что джентльмену не пристало рассылать цидулки в бутылках. Все же, все сообщаемое мною настолько важно, что я решаюсь, джентльмены, обеспокоить вас, пиша на пальмовом листе кровью своего пальца.

Впрочем, начну с середины, как это принято у теперешних романистов.

О, как передать мне вам свой ужас, граничащий с умопомешательством, когда, проснувшись ночью, чтобы выкурить трубочку и поглядеть, дотянуты ли брасы, шкоты и бакштаги рангоута, я не обнаружил на «Громе и молнии» ни единой живой души! В камбузе дымил на плите котелок с пригоревшей солониной; на столе в капитанской каюте лежала Библия, раскрытая на Иезекииле, 6.14 / «И простру на них руку Мою и сделаю землю пустынею…»/, а рядом лежала капитанская трубка и стоял стакан с недопитым виски. В матросском кубрике покачивались пустые гамаки и клетка с издохшим попугаем; стрелка компаса на квартердеке кружилась как мадрасский дервиш, а клотики мачт горели адским огнем Святого Эльма.

Ужас, леденящий, испепеляющий душу страх охватил меня, пока я, перегнувшись через леера, вперял свой взор в багровый морок, окружавший меня.

Судно наше, двухсотвосьмидесятипятитонная шхуна «Гром и молния», шло с грузом манильской пеньки, суматрской копры и яванского батика из Мальдонадо в Нагасаки и было доброй посудиной. Команда подобралась надежная, за исключением одной-двух китайских рож, а капитан Вильям Шарки был настоящим морским волком.

Я же, Сэмюель Робертсон, старший помощник, делал на «Громе и молнии» уже пятый рейс и, смею вас уверить, неплохо справлялся со своими многосложными обязанностями.

Итак, спрашиваю я, как передать вам весь ужас моего положения, когда, обшарив шхуну от трюма до мостика и от ахтерлюка до форштевня, я не обнаружил на борту даже судового кота Муамара, не поймавшего на моей памяти ни одной крысы и имевшего обыкновение спать целыми сутками в тамбуре кокпита на рундуке?

Конечно, я слышал легенды о странном и загадочном «голосе моря», но никогда в них не верил, считая эти легенды моряцкими байками, хотя в любом портовом кабаке от Мыса Доброй Надежды до Владивостока вам могли набить баки за ваше нечестивое неверие, а то и под горячую руку полоснуть ножом.

Но факт сделался фактом, верил я в это или нет, и ничем другим не мог я объяснить создавшееся положение, при котором я стоял на мостике, дрожа от страха, одинокий, как первый человек на земле, в жуткой тишине слыша стук своего сердца.

Да, теперь мне было очевидно, что пока я спал, все отправились за борт кормить рыбок, повинуясь гибельному зову «голоса моря». Меня же спасла лишь моя привычка плотно затыкать уши берушами и кутаться в одеяло с головой. Спасла, но видит Бог, я не знал зачем.

Но скоро оцепенение мое прошло и, волей-неволей собрав волю в кулак и выкурив трубочку, я принялся действовать, ибо желание увидеть свою семью, миссис Сэмюель Мэри Робертсон и сыновей, Тома, Фреда и Бена, не покидало меня.

Багровый полумрак вокруг шхуны, томительное безветрие, призрачное свечение гладких, маслянистых валов, говорили о том, что «Гром и молния» с единственным пассажиром на борту находится в самом центре урагана, или, как говорят моряки, в «оке» тайфуна, которых множество бушует в этой части Тихого океана, называемой японцами Морем Дьявола.

Страшное это спокойствие не могло продолжаться долго и я, хорошенько помолясь Святому Николаю, заступнику моряков, взялся за дело.

Легчайший, словно вздох, порыв ветра похолодил мою щеку – словно пришпоренный конь я кинулся к снастям.

На мое счастье, ветер крепчал постепенно, а не налетал шквалом, и я успел отдать тали фока-гика и переложить гик.

Когда фок начал наполняться, я потравил шкот и опять заложил тали. Ветерок свежел, в этот момент я перенес передние паруса и поставил топселя.

Ветер взвыл, и не успел я оглянуться, как шхуна помчалась – на ост, на вест или на зюйд, этого я не мог сказать – под всеми парусами, вынесенными на правый борт. Не мешкая, я бросился к топселям и только чудом успел вовремя убрать их.

Я поставил кливер, бом-кливер и, поколебавшись, стаксель. Только теперь смог я перевести дух и выкурить трубочку виргинского табаку, до которого был большой охотник.

Свет померк, ветер упал и, закрепив штурвал, я взобрался на грот-мачту. Усевшись на салинге, выше лезть я не решился, я окинул взглядом океан, и сердце сжалось у меня от того, что я увидел.

Кубарем скатившись вниз, я бросился посреди палубы на колени, ибо ничего другого мне не оставалось, и вознес к небу горячую молитву, после чего выкурил свою последнюю, как потом оказалось, трубочку.

Тусклые зловещие сумерки вдруг сменились дрожащим светом, и начался ад…

Все виденные мною до сих пор шторма, а видел я их немало, показались мне легким бризом по сравнению с этим, наверняка не самым сильным, тайфуном. Но как передать вам мой ужас, когда по штирборту медленно выросла волна, поднялась выше топа грота, застыла на мгновение, томительное и страшное, осветилась изнутри и – обрушилась на меня вавилонской башней…

Что было дальше? Бессмысленная борьба…, агония…, небытие…

hqdefault.jpg

И как мне передать вам свою радость, когда, открыв глаза через тысячи, как мне тогда показалось, лет, я обнаружил себя лежащим ничком на маленьком острове.

Здесь оказалось множество черепашьих яиц – я пек их в горячем песке. Голубая лагуна кишела рыбой – я ловил ее руками и вялил на солнце. А небольшие джунгли ломились от экзотических, большею частью мною не виданных фруктов, а также плодов хлебного дерева, похожих на маленькие сдобные булочки, которые в Глазго называют «иерихонскими розанчиками».

Да, джентльмены, я был спасен от смерти, что отношу в первую очередь на счет моей принадлежности к единственно истинной, англиканской, церкви, а не к какой-то там католической или, спаси Бог, православной.

Но, джентльмены, счастье, по неисповедимому замыслу Творца, никогда не бывает полным. Так и я, спасшийся из пасти смерти, избегший зова «голоса моря», подобно тому как Улисс, греческий моряк, избегнул пения сирен, я, выброшенный по воле Создателя на райский островок и нашедший на нем целые заросли превосходного, не хуже виргинского табаку, – испытал все муки чистилища, так ни разу его и не курнув.

Джентльмены, читающие это послание! Заклинаю вас муками своей души! Всегда и всюду носите с собой в жилетном кармане КОРОБОК СПИЧЕК в плотном футляре, швы которого хорошенько обмазаны варом! А также носите на цепочке небольшую лупу, рядом или вместе с нательным крестом!

Может быть, обитатели Соломоновых островов это умеют. Не спорю, что и у бушменов Австралии это неплохо выходит. Но даю вам слово, что белому человеку, пусть даже англиканину и джентльмену, добыть огонь, путем трения палочкой о палочку – НЕВОЗМОЖНО!!!

Прощайте, джентльмены! Храни Господь королеву Викторию, если только она все еще правит! Мне же, знаю, осталось недолго влачить свои дни в этой тропической юдоли, ибо посещения меня гигантскими Спичками и лукавым Огнивом делаются все более частыми и недалек тот день, когда они увлекут меня с собою в ад для некурящих…».