Читая дневники Давида Самойлова. Мои мысли о прошлом и будущем

«Но , как гласят стихи поэта, 

Что все-таки "придет она".

 И, может быть, когда-то где-то

 Напишут наши имена.»

 Д. Самойлов 

Толчком к написанию этих заметок послужило письмо одного из читателей «Чайки»: - Говоря о поэтах фронтовиках вы упомянули Слуцкого и Левитанского, а Самойлова пропустили. В этом есть какой-то скрытый смысл? Для меня эти трое как-то всегда ассоциируются друг с другом. 

Речь шла о моем, уже довольно старом, очерке (2017 г.) - «Нас мало, нас, может быть четверо», о поэзии шестидесятников. А дело в том, что в упомянутом очерке, речь в основном шла о становлении группы молодых поэтов (Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский), и в этом процессе влияние на них, к примеру, Слуцкого, несомненно. А вот Самойлов в это время держался несколько в стороне от публичности. Что же до стихов Д. Самойлова, то я их много раз цитировал в других местах («Сороковые-грозовые», «Жило пятеро поэтов», «Старый дон Жуан»...). И все же...

В отличие от большинства современников Давид Самойлов (Давид Самуилович Кауфман) всю свою жизнь, начиная с четырнадцати лет и до смерти, вел дневники. И эти дневники сохранились, являясь свидетельством трансформации государства, трансформации общества и трансформации личности самого автора. Ох, как бы следовало нынешним либералам (об «официозах» я уже не говорю, они мне не интересны), для которых все, что связано с СССР, является объектом презрения («совки», «коммуняки» и т.д.) почитать что-нибудь подобное. Какими мучительными были попытки разобраться в себе и окружающем! Один и тот же человек на разных этапах своей жизни - это часто совершенно разные личности, а попытки охарактеризовать его каким-нибудь хлестким словечком - что может быть бесплоднее? Этот, мол, герой, а этот, мол, мерзавец... А вы поглядите, может, это один и тот же человек! Вот, вспомните, - Робеспьер.Это ведь наивный романтик, гуманист, написавший диссертацию об аморальности смертной казни. Но пройдет несколько лет - это жесткий человек («палач»?), отправляющий на гильотину своих бывших соратников. Еще миг - и это мученик, такой же, как и казненные до этого его товарищи.

А насколько вообще можно верить дневникам? Ведь нельзя исключать попыток покрасоваться там собой - любимым, или, наоборот, - настолько жестко себя очернить, чтобы можно было восторгаться собственной «правдивостью». Все это так, но дневники еще содержат в себе факты и даты, а еще на них накладывает свой отпечаток Время.

Дневники Самойлова... Ну, во-первых, их несколько. Есть двухтомные «Поденные записи». К ним Самойлов, видимо, обращался впоследствии, что-то дописывая, вспоминая. 

А во-вторых, есть очень короткие записи, вошедшие в сборник «Прожито». Это, видимо, то самое, первичное. А есть еще «Памятные записки» - это воспоминания о прожитом и друзьях. Далее в этом очерке все написанное Самойловым будет выделено (нетронутое) особым шрифтом.

«Читаю умный свой дневник

 Военный или предвоенный. 

Там нет меня. Там мой двойник

 Восторженный и дерзновенный. 

Как он умен! И как высок! 

Как любит он во все соваться! 

С чего он выдумал, щенок, 

Передо мною красоваться!...» 

Вот давайте почитаем, не забывая, что автору 14 лет:

14 декабря 1934 г. Чем был бы человек без борьбы? Он был бы червяк, только в ней истинное величие человека ...

P. целый день заигрывает. Я таю. Ну и дурак. Девчонки, как кошки: то тронут лапкой, то отбегут и никогда не приканчивают сразу. 

3 января 1935 г Мне кажется, что я стал писать гораздо лучше за последнее время, и техника прибавилась. Мне хотелось бы показать кому-нибудь свои произведения. В. Г. почему-то не хочет ни сказать мне конкретного мнения о них, ни посодействовать рекомендацией к какому-нибудь знатоку.

Теперь окончательно я закончу «Жакерию» и отошлю ее Горькому.

4 января 1935 г... я снова влюблен, хотя несколько дней назад я презирал девчонок, теперь взыскание с них снимается, и им дается индульгенция на неограниченный срок.

 9 я н в а р я 1935 г Сегодня ходил к редактору «Пионерской правды». Понес стихи. Он посмотрел «Чапаева», раскритиковал зверски. Сказал, что, быть может, писателя мы из тебя и не сделаем, но ты будешь грамотным человеком. Поглядел стихи. Расчеркал, раскритиковал. Нет! Никогда я не буду поэтом! 

3 февраля 1935 г Меня премировали... брюками «за активную общественную работу и ударную учебу». Этим я очень доволен.

9 февраля 1935 г Сейчас я думаю о том, что будет после коммунизма. Я, может быть, далеко заехал, но коммунизм я считаю уже почти настоящим и, по крайней мере, делом решенным. Но что же будет потом? 

Ну, что же! Сравнивая этот дневник со своим мальчишеским прошлым, которое пришлось уже на послевоенное время, могу заключить, что советская власть успешно справлялась с задачей «создания нового человека». Мы были такими же романтиками (правда, несколько приблатненными романтиками), и для нас коммунизм был «делом почти решенным». Разница только в том, что те ребята зачитывались «Пещерой Лейхтвейса», а мы из рук в руки передавали выпуски «Тайна профессора Бураго».

 Нет, они, пожалуй, были поначитаннее, они читали Гегеля и «Анти-Дюринг», хотя я тоже (правда, я был постарше) читал Ленина и «Очередные задачи советской власти» помню почти на память.

Но вот проходит года полтора :

29 января 1937 г Рухнуло все, что я так тщательно и честно строил. Я разорвал свое заявление в комсомол. Или я слишком мелок, чтобы понимать, или все ужасно паршиво. 

Во-первых – процесс. Бездна подлости. Но кому верить, если все те, кто делал революцию, – предатели, изменники, шпионы. Неужели людьми движет только тупая жажда власти, неужели ей в жертву отдается и идея, и гуманность, и честность? И потом дочь Лившица. Она учится у нас в школе. Комсомолка. Я видел ее отчужденной и одинокой. Ее отец – изменник, и она голосовала за его смерть. Я усумнился – правда ли все. Но это была минутная жалость. Потом ее исключили из комсомола. Лилька была против. Сегодня и она была исключена. Так где же правда? Где прекрасные фразы о демократизме, когда человека исключают за то, что он не согласен со всеми? 

Комсомол, в который верил, которому хотел отдаться, попасть в который считал честью…

3 февраля 1937 г Все оказалось просто. Узнал секретарь МК ВЛКСМ Лукьянов и велел Лившиц принять обратно. На ребят произвело хорошее впечатление. Значит, система справедлива, значит, это только частность, с которой можно бороться. Значит, все хорошо. Хо-ро-шо. Комсомол мой, но теперь я недостоин его.

Да, вот таких терзаний мы были лишены. Хотя еще в первых классах мне в школе выдавали книжки, где многие страницы были заклеены или залиты чернилами. Это там, где были портреты бывших вождей. Ну, хоть обличать этих бывших вождей нам не пришлось.

А потом у Самойлова-Кауфмана был ИФЛИ и друзья-поэты: Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий, которые, они даже имя себе придумали - «искренние марксисты», изо всех сил пытались понять смыл происходящего, сходясь на том, что приближается война. А во время войны нужно безусловное единство. А свобода... она придет после войны сама собой.

Вот война и наступила...

Четверо сразу ушли на фронт, а Самойлов, студент третьего курса, как человек по здоровью «второй степени годности», был отправлен копать окопы под Вязьму. За весь 1941 г. в дневниках Самойлова только одна, правда огромная, около десятка страниц, запись.

Москва, Октябрь, 1941 г. Самое грустное, а может быть, самое великое в нашем поколении то, что в двадцать лет мы пишем свою историю, которую, может быть, нам не придется перечесть. В 1930 году мы вышли из младенчества и стали понимать нечто. Мы имели в мозгу твердые и определенные категории... В 1936 году мы начали мыслить... Мы чувствовали инстинктивное отвращение к формулам.... 37-й год сбил нас с толку. Он потребовал огромного напряжения мысли. Он потребовал большего — веры. Нужно было осудить казни или приветствовать их. Колебаться было нельзя... 39-й год был годом романтики. Люди нашего поколения впервые встретились. Они изумились тому, что мыслят одинаково и вместе с тем разнообразно. Мы были упоены дружбой... В 1940 году мы начали действовать. Государство не знало нас. Мы предлагали ему себя. Мы гордо назвали всех наших поколением сорокового года. Это дата нашего вступления в жизнь ... Гражданская война — это наши отцы. Пятилетка — наши старшие братья. Отечественная война сорок первого года — это мы.

 Этот октябрьский комментарий заканчивается строчками:

Я видел Москву 16 октября. Это был день безвластия... Я покидал Москву с болью и горечью в сердце. В трамваях открыто ругали советскую власть. В военкоматах никого не было. Власти молчали. Толпы людей ходили по улицам. Заводы не работали. Говорили, что ночью немцы будут в городе. Была тяжелая атмосфера ненависти. Не к кому было обратиться. В комитетах советовали уходить. Я уехал с последним пароходом. В Азию!

А дальше был Самарканд. Вечерний Пединститут - надо же попытаться закончить образование. Но тут приспела пора тех, которые «второй степени годности» - пехотное училище (меньше месяца), и...

13 сентября 1942 г. Прибыл на передовую. Назначен рядовым в пульрасчет сержанта Кабанова.

20 сентября. 1942 г.Неделя на передовой. 600–800 метров – немцы. Сплю тут же, у пулемета. Время идет от еды до еды, от обстрела до обстрела.

16 д е к а б р я 1942 г. Сколько месяцев уже прошло? Дни идут быстро. Слишком быстро. Много ли их мне осталось? А между тем я полон планов и уверен в себе как никогда. Я, рядовой солдат, серая шинель, чувствую себя гениальным. Это ли не социализм? 

Здесь записи в дневниках надолго прерываются, а в приказе Первого ОСБР Волховского фронта за №13/н от 30.03.1943 года написано, что пулемётчик 1-го отдельного стрелкового батальона 1-й отдельной стрелковой бригады красноармеец Кауфман награждён медалью «За отвагу» за то, что 23 марта 1943 с пулемётным расчётом во время атаки первым ворвался в немецкую траншею и в рукопашной схватке уничтожил трёх гитлеровских солдат. Впрочем, этого приказа рядовой Кауфман так и не увидит, поскольку следующая запись в дневнике уже из госпиталя:

12 июня 1943 г. Телеграмма «Поздравляюнаградой “Боевыезаслуги”. Желаю здоровья. Целую. Зоя». Это ошибка. Я не знаю никакой Зои. Но как приятно думать, что это правда.

«Не знаю никакой Зои...» А может, просто забыл? Ведь это не первый его госпиталь. А в одном из воспоминаний Самойлов рассказывает о том, что в одном из госпиталей у него случился роман с санитаркой. А потом...а потом они (женщины) стали передавать его одна другой, из рук в руки.

К этому можно относиться по-разному. Я вспоминаю грустную песенку позднейших времен о девчонках, которые стоят в сторонке, «потому, что на десять девчонок по статистике девять ребят». А что говорить о судьбах того поколения женщин, у которых на десять девчонок всего два выживших сверстника, и из них один - инвалид. (Не помню, где я подцепил эту статистику, но она очень похожа на правду.)

17 июля 1943 г Какие плавные и чистые поцелуи. Слова, лишенные мелодраматической безвкусицы. Совсем простые слова. Без клятв, без просьб о клятвах. Без всякой сознательной любовной лжи. Даже без слова «люблю». Они знают, что это недолгая нежность, и не хотят обманывать себя и вас. И им грустно. «Ты скоро уедешь», — говорят они, когда хотят сказать: люблю.

(Между нами и поколением фронтовиков особенно тесных связей не было. Слишком велика разница в возрасте. Но они, несомненно, были образцами для подражания. Они, многие, отличались от остальных двумя особенностями. Первое - их отношения с женщинами. Они просто дарили себя своим женщинам. Этого, конечно, мы у них позаимствовать не могли. Но второе - многие из них были люди сильно пьющие, «наркомовские сто грамм» оказали свое влияние. Вот эту их черту мы заимствовали с полным удовольствием.)

После госпиталя ефрейтору Кауфману снова предстояла служба в армии. Сначала в тыловых частях (лесоповал и лесоразработки),

18 октября 1943 г Солдат-фронтовик ненавидит тыловую жизнь. Здесь ему не дают ни сна, ни покоя. С ним обращаются как с преступником, обворовывают, заставляют делать самую черную работу и еще попрекают тем, что, мол, братья его проливают кровь на фронте. Поэтому фронтовик стремится на фронт. Там он сыт и свободен. Его накормят, побоятся украсть, с ним нельзя обращаться грубо. Сегодня — выгрузка дров. Ноги уже не ходят.

А с марта 1944 года - служба в 3-й отдельной моторазведроте разведывательного отдела штаба 1-го Белорусского фронта. Ему предстояло пройти Западную Украину, всю Польшу и Германию до самого Берлина.

Надо отметить, что в это время в действующей армии было строжайше запрещено вести всякие дневники. То, что осталось от этого времени, это, видимо, краткие заметки в записных книжках.

Очень впечатляет постоянное чувство опасности в записях, сделанных в Западной Украине.

3 м а я 1944 г Все уехали на задание. Я слоняюсь по селу. Пятеро партизан в избе. Красивые ребята в мохнатых шапках, френчах с блестящими пуговицами, непомерными брюками и револьверами на боку. Один играет на гитаре. Остальные поют. Хохлушка с ребенком на руках слушает на топчане.

9 м а я 1944 г.Вернулись с задания из района Ровно. Рассказывают весьма сбивчиво про банды бандеровцев и бульбовцев. Говорят, их до семидесяти пяти тысяч. 

15 мая 1944 г.Кругом банды. Днем мы спим, ночью занимаем оборону вокруг села...

2 2 м а я 1944 г. «Прочесывал» хутора. Несчастная Украина! Украина в тифу, в бандитах, печальная, сраженная горем. Женщины здесь красивы. Получил под команду десяток молодцов, совершенно пьяных. Целый день пытался установить революционный порядок.

Скорее всего, именно в это время родилось стихотворение Самойлова, опубликованное только лет через сорок, и неважно, было ли это на самом деле с ним лично, или это чей-то рассказ:

«Я вел расстреливать бандитку.

Она пощады не просила.

Смотрела гордо и сердито.

Платок от боли закусила...

“...На Украине кони скачут

Под стягом с именем Бандеры.

На Украине ружья прячут,

На Украине ищут веры.

Кипит зеленая горилка

В белёных хатах под Березно,

И пьяным москалям с ухмылкой

В затылки тычутся обрезы.

Пора пограбить печенегам!

Пора поплакать русским бабам!

Довольно украинским хлебом

Кормиться москалям и швабам!

Им не жиреть на нашем сале

И нашей водкой не обпиться!

Еще не начисто вписали

Хохлов в Россию летописцы!

Пускай уздечкой, как монистом,

Позвякает бульбаш по полю!

Нехай як хочут коммунисты

В своей Руси будуют волю…

Придуманы колхозы ими

Для ротозея и растяпы.

Нам все равно на Украине,

НКВД или гестапо».

И я сказал: «Пошли, гадюка,

Получишь то, что заслужила...

(Дальше я цитировать не буду...)

24 м а я 1944 г. Здесь круговая порука. Все молчат и глядят на нас исподлобья. «Где хозяин?» — «Умер под коляды», «Ваши забрали». Дети, крестным знамением подтверждающие ложь. Украина затаившаяся, враждебная. Бандит Шпоняк. Сергей Шпоняк. Голова сельрады говорит, что он в армии. Жена — что он умер. Соседи молчат. Ночь. Караулы беспечно спят.

Вот только в Польше стало поспокойнее.

13 августа 1944 г Поляки ненавидят немцев, не любят и нас. Они не прочь были бы, чтобы мы завоевали Польшу до Одера и отдали в придачу западные области Украины и Белоруссии.

Приказом Военного совета 1-го Белорусского фронта за №347/н от 01.11.1944 года писарь 3-й отдельной моторазведроты разведывательного отдела штаба 1-го Белорусского фронта ефрейтор Кауфман был награждён медалью «За боевые заслуги».

Но всему приходит конец. И войне тоже.

3 м а я 1945 г. Берлин капитулировал. Ходят разные слухи. Будто бы Гитлер застрелился, Геббельс отравился и отравил семью. Будто бы в наш штаб приехал генерал от немцев с предложениями. Сегодня говорят о полной капитуляции. Эти вести, будоражащие всех, не могут рассеять тяжелой тоски, охватившей меня. Кажется, можно свободно вздохнуть, кажется, скоро я буду независим, свободен делать все, что хочу. Но и это не радует. Вся тоска этих лет, все опасности, ужасы, голод, подавленное самолюбие, вечное отречение от себя, от благ, от дела — все это выплыло из памяти и давит. Где мои друзья и соратники? Где мои надежды? Мои стихи? Романы, трагедии? Прекрасные мысли? Ничего этого нет. В двадцать пять лет я начну жить сначала. И видимо, трудно жить. 

И еще один приказ по 1-му Белорусскому фронту № 661/н от 14.06.1945 года: Автоматчик 3-й отдельной моторазведроты разведотдела штаба 1-го Белорусского фронта ефрейтор Кауфман награждён орденом Красной Звезды за захват немецкого бронетранспортёра и трёх пленных, в том числе одного унтер-офицера, давшего ценные сведения, и за активное участие в боях за город Берлин.

Ну, что же! Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» и орден «Красной звезды». Для ефрейтора — это совсем не мало!

Теперь предстояло возвращение в прежнюю жизнь (а как вернуть потерянные четыре года?), встречи с друзьями. Теми, что вернулись с войны — капитан С. Наровчатов, а Б.Слуцкий - так тот целый майор! И дело не в том, что майор ефрейтору не ровня, а просто в эти четыре года у них был совершенно разный круг общения. Отношения складывались неровно. Об одном из друзей в дневнике хлестко написано:

«В свое время он говорил мне: — Лучше я буду честный пропойца, чем трезвый подлец. Честный и трезвый - этого он не предусматривал. Сегодня он трезвый.»

В отдельные моменты дело доходило до яростных споров и взаимных обвинений. Но, в конечном счете, дружба выдержала все испытания.

9 января.1946 г. Мы — поколение 40-х годов России — призваны быть светом в темном царстве послевоенной Европы.

Поколение безупречно честных, так должны нас называть.

Да, быть безупречно честным, это хорошо. Но опасно. Вы помните: -После войны свобода придет сама собой... Как бы не так! Первая задача власти после войны - окоротить этих победителей!

Нищие инвалиды на самокатах. Разгром «Антифашистского комитета», антисемитизм в связи с «делом врачей-убийц».

Мы, еще мальчишки, которых потом назвали шестидесятниками, переносили все это гораздо легче, чем бывшие фронтовики. Для них, «искренних марксистов», прошедшая страшная война вдруг показалась совсем с новой стороны.

В 60-м году Самойлов напишет:

«Ведь из наших сорока

Было лишь четыре года,

Где прекрасная свобода

Нам, как смерть, была близка.»

Тяжело и возвращение в поэзию. Только в 1948 году Самойлову удалось опубликовать несколько своих стихотворений.

“Рукоположения в поэты

Мы не знали. И старик Державин

Нас не заметил, не благословил…

В эту пору мы держали

Оборону под деревней Лодвой.

На земле холодной и болотной

С пулемётом я лежал своим.

Это не для самооправданья:

Мы в тот день ходили на заданье

И потом в блиндаж залезли спать.

А старик Державин, думая о смерти,

Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!

Некому и лиру передать!...»

А пока безденежье, нежелание писать про войну.

5 я н в а р я 1946 г. Шакалы набросились на войну, как на труп лошади. Когда они все съедят, жить им будет нечем. 

Попытки зарабатывать что-нибудь переводами (сначала с албанского), стихи к мультфильму «Слоненок пошел учиться». И это при том, что поэт Д.Самойлов, как определил Б. Слуцкий, «широко известен в узких кругах». В общем, вхождение в поэзию заняло эдак лет пятнадцать. В 1956 году Самойлов был принят в Союз писателей по секции — переводчики.

Дневниковые записи за 1950-1953 годы отсутствуют и возобновляются только в середине 1954 года. А жалко! Вот бы почувствовать его непосредственную реакцию на смерть Сталина.

А вот и ХХ Съезд прошел.

15 апреля 1957 г. Очень близко видели Н. Х[рущева], маленького, кургузого человечка, внешне — современного градоначальника, лысого, с маленькими глазками. Н. X. сказал речь. Я внимательно наблюдал за ним. Он стоял, сложив руки на животике, порой жестикулируя, улыбаясь якобы добродушно. Во всем некрасивом и лишенном величия облике - раскованность, уверенность в себе. Простецкий голос, простецкий юмор, не обаяние оратора, а чрезвычайная доходчивость. Не четкие формулы политика, а житейский здравый смысл.

Ну, что же! Отношение скорее благожелательное. Нам, шестидесятникам, до поры до времени Хрущев тоже нравился - «живой царь!» Дневники Самойлова этого времени полны размышлений о справедливом обществе, демократии, диктатуре и т. д.

22 апреля 1956 г. Отгородившись стеной всех видов бюрократии от истинных стремлений общества, власть вообразила себя единственным носителем общественной правды.

Это понятно, а как быть с «вдохновителем и организатором всех наших побед»? Ведь еще несколько лет назад Давид Самойлов писал:

7 ноября 1943 г. Сталин. Никогда еще гениальность стратега не сочеталась так полно с проникновенным умом тактика. Генеральные ходы истории с таким совершенством воплощены в нем, что содержание его жизни подобно художественному произведению.

Да, трудно отрешиться от того, что тебе вдалбливалось на протяжении десятилетий! (Читайте стихи Слуцкого и Твардовского об их отношении к «отцу всех народов».) Нам в этом отношении было полегче, мы еще не успели в такой степени закостенеть.

У меня такое впечатление, что в эти годы, не только в дневниках, но и внутри себя, Самойлов старается избегать этой темы. Хотя что-то, несомненно, происходило. И это, пожалуй, является единственным оправданием, того, что, когда у него возник роман с дочерью Сталина - Светланой Алилуевой, он по телефону обзванивал друзей с заявлением — мы ЕГО «трахнули». Эти, нащумевшие тогда отношения, продолжались несколько лет, и это не было «юношеским романом». Самойлову в это время 40 лет, а Алилуевой 37.

17 ноября 1960 г. Сегодня неожиданно пришла Светл. и... бросила мне перчатку. . Лишь впоследствии можно оценить трогательную нелепость ее поступков, продиктованных силой чувства, буйным отцовским темпераментом и одиночеством. В самый момент испытываешь сложное чувство жалости, восхищения и негодования. Она — рабыня чувства, а в рабе всегда заложен тиран. Целиком покоряясь стихии, она и тебя старается сделать игрушкой той же стихии. Никогда в жизни я не был так непосредственно потрясен и захвачен чужой трагедией. И никогда у меня не было такого страстного желания бежать от человека, из круга его неразрешимой и душной трагедии.

Особую «трудность» в этих отношениях составляло то, что, по представлениям Светланы Иосифовны, настоящая любовь всегда должна заканчиваться браком. (Всего у нее было пять мужей.) Ей объясняли, что в данном случае это невозможно. -Почему? -Потому что ты принцесса, а он поэт, - объясняли ей.

А 6-го марта 1967 г. С.И. Алилуева попросила политического убежища в посольстве США.

24 марта 1967 г. Бегство рыжей принцессы занимает всех. Я часто думаю о ней и вспоминаю все, что могло бы объяснить причины ее поступка. Она великолепней, чем я думал.

Я мало понимал и ценил женщин, которые были около меня.

А еще через десять лет он напишет:

2 6 ф е в р а л я 1971 г .Дочитал книгу С. А. с величайшим интересом. И все же комплекс принцессы, неудержимость пристрастий и желаний. Где-то абсолютная твердость. Обаяние откровенности и правды. 

Вы обратили внимание на фразу - «в рабе всегда заложен тиран»? Впоследствие он вывернет это наизнанку - «тиран не может быть свободней своих рабов».

Может, ответы о природе тиранства следует искать в истории? Вот несколько цитат: 

 «Иван и холоп» (кстати, это написано еще до смерти Сталина):

«...Дерзкие очи в Ивана вперя,

Ванька-холоп глядит на царя.

— Помни, холоп непокорный и вор,

Что с государем ведёшь разговор!

Думаешь, сладко ходить мне в царях,

Если повсюду враги да беда...

— А опереться могу на кого?

Лисы — бояре, да волки — князья.

С младости друга имел одного.

Где он, тот друг, и иные друзья?

Сын был наследник мне Господом дан.

Ведаешь, раб, отчего он усоп?

Весело мне? — вопрошает Иван.

— Тяжко тебе, — отвечает холоп...

— Ты милосердья, холоп, не проси.

Нет милосердных царей на Руси.

Русь — что корабль. Перед ней — океан.

Кормчий — гляди, чтоб корабль не потоп!..

Правду ль реку? — вопрошает Иван.

-Бог разберет, — отвечает холоп.

А это из «Пестель, Пушкин и Анна»:

«– О, да,– ответил Пестель,– если трон

Находится в стране в руках деспота,

Тогда дворянства первая забота

Сменить основы власти и закон.

– Увы,– ответил Пушкин,– тех основ

Не пожалеет разве Пугачев… 

...А Пушкин думал: «Он весьма умен

И крепок духом. Видно, метит в Бруты.

Но времена для брутов слишком круты.

И не из брутов ли Наполеон?... 

...Подумал Пестель,– столько наблюдений

И мало основательных идей».

– Но тупость рабства сокрушает гений!

– В политике кто гений, тот – злодей, –

Ответил Пушкин. …»

А окончательно свое отношение к «великому гению человечества» Самойлов выразит только через много лет:

6 о к т я б р я 1986 г. Будь я помоложе, написал бы поэму о смерти Сталина. Деталей уже достаточно. Ясно, что страной управлял маразматик, но страна этого не знала, а ближайшее его окружение не позволяло себе знать .

22 февраля 1987 г. Есть не только свобода воли, но и свобода безволия. Это сталинщина. И некоторые до наших дней ощущают свободу безволия как истинную свободу. Воля — проявление высокого духа. Она исходит из высокого и возвращается к нему. Была ли у самого Сталина воля? Думаю, что нет. Была непомерная жестокость безволия, т. е. невозможность справиться с жаждой власти и повиновения. Возвращаемся к азам: тиран не может быть свободней своих рабов.

Как мне кажется, под «свободой безволия» Самойлов здесь подразумевает ленинское (а может это еще от Спинозы?) определение: «свобода воли есть осознанная необходимость».

27 июня 1989 г. После смерти Сталина началось разложение единомыслия. Инерция его еще действовала в хрущевскую пору. Брежневское время — становление инакомыслия. Оно овладело всем обществом. Но не переросло в свободомыслие. Оно принадлежность свободной личности. А она еще не народилась.

Пока мы пришли лишь к разномыслию и радуемся ему.

Да, здесь Самойлов безусловно прав. Различия между поколениями огромно, понимать им друг друга очень трудно. Люди сороковых непохожи на шестидесятников, а ребята, вступившие в жизнь в восьмидесятые, - эти вообще другие. Для большинства из них, по-моему, разномыслие свелось к сплошному отрицалову. (Хотя нет, несколько моих знакомых из этого поколения в конце восьмидесятых годов на митингах размахивали черно-красными флагами анархо-синдикалистов. Помню, я к ним относился сочувственно - для них это был способ сохранить хоть какую-нибудь идею.)

Но вернемся к дневникам Д.Самойлова. К началу 60-х годов его успешное вступление в литературу - уже свершившийся факт. Вышли две книги его стихов. Первая - «Ближние страны» - негероические стихи о прошедщей войне.

«...От Москвы до Берлина не близко.

Сколько лет, сколько жизней — не счесть.

А обратно, считаю без риска,

Суток восемь, а может, и шесть...

...Отмахало мое поколенье

Годы странствий и годы ученья…

Да, испита до дна круговая,

Хмелем юности полная чаша.

Отгремела война мировая —

Наша, кровная, злая, вторая.

Ну а третья уж будет не наша!...»

И страшные стихи о Варшавском восстании (оно продолжалось около двух месяцев)

«...Мы стояли на том берегу.

Здесь отчаянно билась Варшава,

Пред судьбою не павшая ниц,

Горемычная, злая гордячка,

Непокорнейшая из столиц.

Польский город и польское горе,

Польский гонор, и говор, и голод

Здесь легли раскаленной подковой.

А война — наковальня и молот...

...Этой ночью, придя на прибрежье:

Средь прорезанной заревом тьмы

Перестрелка звучала все реже.

Реже. Глуше. Короче. Мрачней.

В отраженье багровых огней

Воды Вислы текли, словно лава.

Мы угрюмо стояли над ней.

А к рассвету замолкла Варшава.»

Я завершу цитирование этой поэмы, несколько нарушив авторскую последовательность. Эти стихи в поэме предваряют главную часть: 

«…Мы впервые вступили в Варшаву

Поздно ночью. Ни улиц, ни зданий.

Только камни да ветер шершавый,

Налетевший со звуком рыданий.

Ни домов, ни прохожих, ни света,

Только стены одни нежилые.

Мы стояли и ждали рассвета

В иностранной столице впервые.»

Время идет, и то, что Д. Самойлов стал известным переводчиком с польского, венгерского, чешского, открыло ему поездки в эти страны.

И вот читаем в дневнике:

1 7 м а я 1965 г. Познань. Встреча с Зосей через двадцать лет. Невозможно писать об этом.

1 8 м а я 1965 г. С Зосей весь день.

Это кто ж такая Зося? Поищем двадцать лет назад...

4 марта.1945 г. Единственное развлечение — Зося. Уроки польского — я пишу ей по-русски, она мне — по-польски, потом, наоборот, я пытаюсь писать ей по-польски, она — по-русски. Все это смешано с шутливой влюбленностью и немного веселит в дни бессмысленного сиденья, где за окном туман, разлив Варты, редкие голые деревья, дождь.

14 марта.1945 г. Давно не испытанное радостное пресыщение от сознания, что владеешь сердцем женщины. Я с обычной беззаботностью отдался этой шутливой влюбленности и с удивлением заметил, что она меня любит и, быть может, сильно. Или, может быть, только сильно ревнует: wszystko jedno— обе вещи стоят равного количества мучений.

Но вот кажется, что эта встреча с Зосей оказала неожиданное влияние на всю последующую жизнь Давида Самойлова. Неожиданно в своем дневнике он пишет:

8 я н в а р я 1965 г. Я, в сущности, рожден, чтобы сидеть во главе большого стола с веселой хозяйкой, множеством детей и добрых друзей. Четыре таллинские девочки, Сашка, Томас, дети Лунгиных воспроизводили сегодня в чудном «Пюхаярви» модель моего счастья. Как жаль, что это все не получилось и уже не получится. Боюсь, что желание это, нарастающее, толкнет меня на поступки, которые едва ли приведут к добру. Каждую женщину я примеряю на роль хозяйки такого моего дома.

 Ну, тут сказано-сделано! Наконец-таки возникла настоящая желанная семья. С Галиной Ивановной Медведевой Давид Самойлов прожил до самой смерти. Они родили троих детей, а Галина Ивановна оказалась не только хорошей женой, но и, как кто-то сказал по другому поводу, «она оказалась еще и хорошей вдовой» — дневники и воспоминания Самойлова мы сейчас читаем во многом благодаря ее стараниям.

Поражает широчайший круг знакомств Самойлова в эти годы. Тут и физики-академики Лев Давидович Ландау и Андрей Дмитриевич Сахаров, космонавт Гречко Г.М. (он, кстати, тоже доктор физ-мат. наук), помощник Горбачева — Черняев А.С., основатель «Театра на Таганке» Ю. Любимов, не говоря уже о «пишущей братии» - Анна Андреевна Ахматова, и Лидия Корнеевна Чуковская, Александ Исаевич Солженицин..., да тут в этот список можно бы добавить сотни имен!

В 1967 году семья Самойлова перебирается из Москвы в Опалиху под Москвой, а в 1976 году они покупают дом в Пярну.

«...Я сделал свой выбор,

Я выбрал залив,

Тревоги и беды от нас отдалив,

А воды и небо приблизив.

Я сделал свой выбор и вызов...» 

С этого времени Самойлов появляется в Москве только наездами, но это уже «визиты патриарха». А через эти дома в Опалихе и Пярну проходят все более или менее известные диссиденты того времени. И это при том, что сам Самойлов диссидентом не является, громких заявлений не делает, хотя исправно подписывает различные письма в их защиту.

Чтобы не перегружать этот очерк, я в заключение процитирую лишь реакцию Самойлова на ключевые моменты в биографии нашей ушедшей страны:

12 ноября.1968 г.

21 августа (Ввод советских войск в Прагу) окончился целый период нашей жизни, период относительной либеризации, колебаний власти и выбора путей.

Выбор сделан. Диктатура без диктатора сбросила все маски и без стеснения открыла забрало. .. Надо вытравить в себе все субординационное честолюбие и жить только понятиями гражданской чести.

Это единственный посох слепого.

14 апреля1979 г. В решение оставаться «печатным» неизбежно входит необходимость чувствовать себя порой сукиным сыном .

2 6 я н в а р я 1980 г. Предчувствие оправдалось. Высылка А. Д (Сахарова). Как будто какая-то злорадная сила толкает их к самым подлым и идиотским решениям. 

2 8 —3 0 а в г у с т а 1980 г. Я в Москве. Мне дали орден. Теперь это означает, что я как все.

31 июля 1988г. Чувство беспросветности в стране и в обществе. То есть просвет видится, но там, за деревьями, очень далеко, когда Россия все перестрадает, перечувствует, замесит на крови. Тогда увидится, что произошло нечто необратимое. Я уже этого не увижу .

Вот что заботило, вот о чем думали лучшие люди России в это время.

И вот прошло тридцать лет...

Читая дневники Самойлова я никак не мог отделаться от мысли, насколько им, людям сороковых, было труднее вырваться из внушенных истин, чем нам, шестидесятникам. Да и удалось ли полностью это нам?

Меньше чем за два месяца до своей смерти Самойлов писал:

4 декабря 1989 г. Что такое социализм без общественной собственности на средства производства? Весь гвоздь социализма именно в этом,

А черт его знает, в чем этот гвоздь! Ведь основная идея, что обобществление средств производства приведет к резкому возрастанию производительности труда, оказалась ложной. Не получилось нигде, ни у кого! А что вообще осталось от марксизма — за это время почти исчезли классы (рабочие, крестьяне), о которых говорил Маркс.

И вроде бы, стало ясно, что любая структура, в которой просвечивает триада -вождь - партия - народ (при этом первые два говорят «от имени народа») - это фашизм.

И вроде бы, стало ясно, что все идеи о всеобщем счастье - штука опасная, а за их носителями нужен глаз да глаз!

Но что, жить без всякой идеи - это лучше? А как же с «безумством храбрых»? Мы уже никогда не будем «петь им песни»?

Вот «Великая французская революция» - она тоже вышла довольно корявой и кровавой, но оставила после себя французам всеобщий праздник - «День Бастилии» и «Кодекс Наполеона».

А в Берлине улица Унтер дер Линден плавно переходит в улицу им. Карла Либхнехта. И ничего — никто не собирается отнимать у Карла его улицу.

Нет, кажется, это только мы, бывшие жители СССР, такие единственные и неповторимые, способные вычеркнуть из памяти целых сто лет, ничего не проанализировав и не осознав, а в результате в России получилось снова почти то же самое, что мы уже проходили.

Да, конечно, советский вариант общества, особенно в его сталинском варианте, страшен своей звериной сущностью. И все же, все же, все же...

Вот я учился (с 1946 г. до 1954 г) в окраинной школе города Харькова, в районе считавшемся хулиганским. И за все это время в школе я не помню случая, чтобы в многочисленных наших драках кто-нибудь попробовал схватиться за нож или кастет. И в соседних школах я об этом не слышал. Это что? Это был врожденный «кодекс чести», или это был результат какого-то воспитания?

А мои одноклассники? Один из них стал директором школы, нашей школы. Два профессора, еще двое защитили кандидатские диссертации, доценты. Двое пошли в армию, дослужились до полковников. Здесь, как говорил Ю. Левитанский, - «Каждый выбирает по себе» - один из моих соклассников в последствии управлял всеми кладбищами Харькова. Другой мне рассказывал примерно так: - Поступил я на завод «Свет шахтера», но однажды зашел на кухню заводской столовой. И тут я вдруг почувствовал — вот это моё! И вот так, с нуля, дослужился и стал впоследствии заведующим производством самого главного ресторана в городе. Да, чуть не забыл, один из нас стал вторым секретарем Харьковского Обкома КПСС (а это уже должность из первой тысячи!).

Нет, не подумайте, что я собираюсь рассказывать о том, что жизнь у нас была сахарная. Совсем нет — трое из моих одноклассников покончили с собой! 

Но это было сравнительно открытое (в смысле социальных лифтов ) общество. Вот в чем суть!

И еще... Было бесплатное высшее образование, если пройдешь конкурс и позволяют мозги и характер. А то, что в уплату за это, ты должен был потом отработать два года по полученной специальности там, куда пошлют, так это цена за образование вполне приемлемая.

Так вот, ничего этого, насколько я знаю, в теперешних России и Украине нет.

Да, кое-что положительное было и там, в те времена! Это не значит, что я призываю к возврату. Но двигаясь (куда — вбок, назад, к черту???), оглядываться не вредно.

Для чего я это все написалл? На это давно ответил Давид Самойлов в своих «Памятных записках»:

Когда нет ни политической концепции, ни нравственного уклада, есть одна свобода, необходимая России, — свобода выговориться. Выговориться, отматериться, откричаться, отспориться, отречься...