Сын чекистов

petr_zarubin.jpg

I

– Как Пётр Зарубин, обычный кандидат наук, специалист по полупроводникам, превратился в начальника Главного Управления МОП, курирующего разработку комплексов лазерного оружия? – спросил я Бакута, одного из старожилов НПО «Астрофизика», подчиняющегося этому главку.

– Относительно «обычного» вы ошибаетесь. С самого первого курса (а было это в далёком 1951году) мы на Физтехе знали, что Петя сын знаменитых чекистов Василия и Елизаветы Зарубиных. Во время войны его отец был первым секретарём нашего посольства в США и по совместительству являлся главным резидентом НКВД, а мама отвечала за сбор секретной информации, касающейся создания атомного оружия. Наличие таких родителей вполне достаточно, чтобы их сын стал одним из руководителей создания любой военной техники, в том числе и лазерной. 

Не исключено, что в предположении Бакута и содержалась истинная причина, но раздражительный тон и неприязненная интонация настораживали. Бакут, доктор наук, начальник теоретического отдела, был абсолютно удовлетворён своими достижениями и уж точно не стремился к дальнейшей административной карьере. Таким образом, элементарная зависть исключалась. Тогда - что же?

II

Интерес к новому начальнику главка как к сыну шпионов появился у меня, когда разные факты из деятельности четы Зарубиных перестали быть тайной. Оказалось, что Елизавета Зарубина, в девичестве Эстер Йойлевна Розенцвейг, по заданию ОГПУ «полюбила» знаменитого революционера, чекиста и террориста Якова Блюмкина. Яша был опытный конспиратор, и ей пришлось прослужить в должности любовницы несколько месяцев, прежде чем ей удалось раскрыть связи своего возлюбленного со Львом Троцким. Блюмкина судила «тройка» в составе Менжинского, Ягоды и Трилиссера. Первые двое выступили за смертную казнь, Трилиссер голосовал против, но Яшу это не спасло. Его расстреляли в 1929-ом, и в этом же году Елизавета стала женой Василия Зарубина, бывшего помощника кладовщика на железнодорожном складе, а в момент женитьбы сотрудника ВЧК с семилетним стажем. 

Воочию я имел возможность наблюдать Петра Васильевича на заседаниях научно-технического совета НПО «Астрофизика». Ничего особенного: добрый, внимательный взгляд широко открытых карих глаз, симпатичные мягкие черты лица, небольшой рост. Но запоминался его голос: не мужской, и не женский, но достаточно было услышать его один раз, чтобы потом выделить из тысячи других. Сильно шепелявя, Зарубину удавалось не проглатывать части слов, а доносить их до слушателя без шумовых помех с четкой интонацией, подчёркивающей его отношение к сказанному. 

В процессе заседаний Пётр Васильевич сидел молча, внимательно наблюдая за происходящим. По окончании заседания, если тема того заслуживала, он приглашал основного докладчика в кабинет Генерального Конструктора, где задавал накопившиеся у него вопросы и чётко формулировал своё мнение. 

Пётр Васильевич жил один с мамой, и в его кармане вместе с носовым платком всегда пряталась авоська, в которой, когда он отправлялся домой, болталась всяческая снедь, купленная в министерском буфете. 

III

Летом 1983-го года меня назначили на должность начальника нового научно-исследовательского отделения (НИО), в которое вошли два отдела, проводившие эксперименты по воздействию мощного лазерного излучения на объекты военной техники. Возглавляли эти отделы старые физтехи Александр Бакеев и Борис Федюшин. Буквально через два дня после моего назначения Зарубин объявил о совещании, на котором планировалось рассмотреть состояние работ по воздействию. Обсуждение намечалось на полигоне около города Владимир, где базировались мощные лазеры. Бакеев находился в отпуске и я, пригласив с собой Федюшина, рано утром в назначенный день на своей машине выехал на полигон.

По пути я рассчитывал узнать у Федюшина, какие конкретно эксперименты были проведены и какие результаты получены. Но на мою просьбу Федюшин ответил:

– Игорь Николаевич, я всё подробно доложу на совещании, так что зачем вам слушать одно и то же дважды. В давние студенческие времена мы с Петей были добрыми приятелями. Он – классный мужик, так что всё будет в порядке.

– «Классный мужик», – засомневался я. – Как-то Бакут излагал мне свои догадки, почему именно Зарубин возглавил главк, и в том, как он излагал свои соображения, я не почувствовал особой симпатии и уважения к вашему однокашнику. 

– Ерунда, Бакут просто не может забыть, как Петя посмеялся над его «открытием». Бакут, подобно Пете, большой турист. Как-то ему пришла идея проводить ежегодно Всесоюзный слет туристов в центре Советского Союза, который он рассчитал как центр тяжести геометрической фигуры, имеющей границы Союза. Угодил этот центр в бескрайние Сибирские болота между Уралом и Обью. Бакут со своими приятелями-туристами заказали специальный монумент, вместе с которым вся гопкомпания прилетела в Свердловск. Здесь местный Обком партии устроил им грандиозный прием (еще бы, теперь всем будет известно, что центр Советского Союза находится не где-нибудь, а в Свердловской области). К всеобщему удивлению, на обратном пути вместо ожидаемого продолжения праздника их прямо с вертолета пересадили в самолет и отправили в Москву. На следующий день Бакута пригласили в ЦК КПСС, где его как члена партии ждали большие неприятности. Оказалось, что вражеские голоса объявили: русские установили центр Советского Союза и этим фактом стремятся закрепить за собой спорные приграничные территории. Выражалась уверенность, что соседние страны обратятся в ООН и международная общественность заставит СССР уважать суверенитет других стран. Пришлось руководству «Астрофизики» спасать своего «первооткрывателя». Ещё до этого громкого финала Петя ехидно посмеивался над Бакутовским «центром тяжести Советского Союза». Так что сами понимаете ..., – закончил Федюшин свой затянувшийся рассказ.

К полигону вели две автомобильные дороги: основная уходила с трассы Владимир – Муром, другая, просёлочная, – была на пути из Москвы во Владимир и, не доезжая до города километров семьдесят, ответвлялась вправо. Я выбрал вторую и более часа маневрировал между здоровыми колдобинами, пока не выехал на еле заметную просёлочную дорогу, покрытую мягким травяным настилом. Грибы (белые, подосиновики, подберёзовики) стояли толпами вдоль дороги - и никаких следов присутствия человека. Мы остановились, побродили между кустиками, собрали пару пакетов отборных белых и продолжили свой путь.

– А что, Зарубин тоже заядлый турист? – спросил я Федюшина. 

– Сейчас нет, а был - да ещё какой! Туризмом он занялся на старших курсах и стал одним из руководителей спортивного общества «Буревестник», объединявшего студентов разных вузов. После окончания Физтеха Петя уехал зимовать в Антарктиду, а потом увлёкся альпинизмом. Он спасал на пике Коммунизма ректора МГУ Рема Хохлова и еле выжил на пике Красина, где погибла команда Шатаевой.

– Интересно, а как его мама относится к столь опасному увлечению своего сына? – поинтересовался я.

¬– Петя уверяет, что именно она - инициатор многих его походов. И только недавно - по причине свалившейся большой должности - Петя прекратил свои альпинистские восхождения.

«Уж если еврейская женщина уникальна, так - во всём, - услышав пояснение Федшина, подумал я, - невозможно представить, чтобы «а идише» мама без боя отпустила своего единственного сына в какие-то там горы ... а тут ещё и «инициатор». Наверное, ей очень хотелось сделать из своего мальчика настоящего мужчину.» 

Примерно через час ласковая лесная дорога соединилась с основной, приведшей к контрольно-пропускному пункту, миновав который, мы оказались около комендатуры, где должно было проходить совещание. Здесь мы и устроились на лавочке в ожидании, когда нас пригласят.

IV

День был солнечный, тихий, но мне было тревожно и очень не по себе. Впервые меня ожидало обсуждение вопросов, к которым я был абсолютно не подготовлен. О лазерном воздействии я имел лишь общие физические представления при полном отсутствии знания специфики подлежащих исследованию объектов. Я сидел и не мог простить себе, что попал в такую дурацкую ситуацию.

Невдалеке передо мной начиналась деревенская улица с традиционными бревенчатыми избами, а поодаль, справа возвышались панельные трёхэтажки военного городка. Из крайней, ближайшей ко мне избы вышел человек в заляпанных грязью сапогах и в широком, мятом, заплатанном пиджаке. Я посмотрел на появившегося мужика и почти бессознательно ему позавидовал. 

– Расхаживает себе, – думал я, – и никакой Зарубин ему не страшен. Вот был бы я таким мужиком, и всякое там “воздействие” было бы мне по барабану. Впрочем, вряд ли жил бы я в безмятежном спокойствии. Наверняка, завидовал бы вон тем трёхэтажкам и тем, кто живёт в них, моется в душе, не возится с дровами. И сделал бы всё для того, чтобы оказаться в одном из них. А как добился бы этого, захотел переехать в город Владимир. А там – мечтал бы о Москве, где можно ходить в Большой театр. А превратившись в москвича, сразу же забыл бы о Большом, а стремился стать начальником с большой зарплатой. А стал бы таковым, приехал на “Радугу” и в ожидании разноса от ещё большего начальника завидовал мужику, но только стать им, увы, уже не смог – промчавшийся временной поток унёс бы меня совсем в иное измерение. 

Подобные несуразные мысли промелькнули быстро, и теперь я пытался представить, что может чувствовать и каким может вырасти тот, у кого мать, предала своего возлюбленного, после чего, отец, зная об этом предательстве, взял её в жёны, и они счастливо прожили, успешно обманывая других, пребывая в постоянном страхе и от врагов, и от своего родного ЧК, которое одной рукой награждало, а другой грозило и готово было придушить. 

Мне зримо представилась современная троица двадцатого века: Лев Троцкий – Яков Блюмкин – Лиза Розенцвейг. Только теперь первым выступал Дьявол (кажется, по Ветхому завету, Лев ассоциируется с Сатаной), вторым – поджигатель войны, убивший Мирбаха, немецкого посла и нашедший свою смерть не на кресте, а в застенках ЧК, а третьей была блудница, но не по призванию, а по идейным пристрастиям, ставшая вначале доносчицей, а затем переквалифицировавшаяся в шпионку. Столь фантастические, но, вместе с тем, весьма «поучительные» размышления, не получив своего завершения, были прерваны приглашением на совещание, и я направился на ожидавшую меня Голгофу – на встречу с сыном девы Елизаветы.

V

За столом сидели командир войсковой части, два его заместителя и Зарубин. Федюшин доложил о проведённых экспериментах, после чего Пётр Васильевич открыл список боевых объектов, которые планировалось подвергнуть воздействию, и, зачитывая его, стал спрашивать о работе по каждому. Когда звучало наименование неисследованного объекта, Федюшин отвечал, что эксперимент с ним записан за отделом Бакеева, и дать ответ может только сам Бакеев. Зарубин не комментировал ответы Федюшина, а только иногда выразительно посматривал в мою сторону. Дочитав список до конца и констатировав, что работа фактически не началась, Пётр Васильевич попрощался и со словами: «Будем разбираться в “Астрофизике”», сел в ожидавшую его министерскую машину и отбыл в Москву.

Вслед за Зарубиным уехал и я с Федюшиным. Я молча переваривал всё произошедшее, пока Федюшин не сказал:

– Да, не переживайте вы так. Вы просто Петю не знаете. Он неслучайно собрал совещание на полигоне; фактически это было сделано для того, чтобы представить вас, нового начальника НИО руководству полигона и продемонстрировать всем (и прежде всего вам) важность данных работ.

VI

Эксперименты по воздействию проводились на площадках, расположенных в дремучем лесу. Каждая площадка представляла собой здание, в котором размещался лазер и прорубленную в лесу трассу для лазерного луча. 

Одним из опасных экспериментов было облучение взлетающего вертолёта с находившимся в нём пилотом. При попадании мощного лазерного излучения в воздухозаборник происходил помпаж двигателя и вертолёт падал. Для предотвращения возможных повреждений машины и пилота взлётная площадка покрывалась специальными матами. В момент, когда я вместе с другими своими сотрудниками тащил очередной мат, появился Зарубин, приехавший проконтролировать состояние проводимых испытаний. Он дождался, когда потные учёные закончили свою “важную” работу, уточнил некоторые детали предстоящего эксперимента и пожелал всем успешной работы. Была пятница, и перед тем, как покинуть площадку Зарубин спросил, не могу ли я вечером после эксперимента захватить его с собой в Москву, пояснив, что своего шофёра он хочет отпустить на выходные к родителям в Муром. Я, конечно, согласился, а то, что Зарубин попросился в мою машину, я воспринял не только, как его доброе отношение к своему шофёру, но и как хорошую оценку наших работ.

Погода была прескверная: мелкий мокрый снег превращал дорогу в сплошной каток. Мы еле тащились, и чтобы как-то скрасить нашу поездку, я стал рассказывать своему пассажиру о Суздале, в котором, к моему изумлению, он никогда не бывал.

– Мне кажется, – прервал Зарубин мой экскурс, – церкви и монастыри – это попытка людей убежать от обыденности, а я скрываюсь от повседневности в горах. Все общепринятые представления о том, что именно тянет сильного, мужественного, человека в горы – это не про меня. Просто, добравшись до малодоступных вершин, я как бы оказываюсь в другом Мире, свободном от ограничений трехмерного пространства и убегающего времени. И вокруг нет ничего обыденного, Земного.

После столь нетривиального замечания я отстал от Зарубина со своим Суздалем, и какое-то время мы ехали молча.

 Примерно на полпути между Москвой и Владимиром на берегу речки Пехорка находился новый придорожный ресторан «Сказка», в котором Зарубин предложил поужинать. Полупустой зал освещался матовыми светильниками, по форме напоминавшими старые керосиновые лампы. На столах горели свечи. 

После маринованных грибочков, селёдочки с картошкой и суточных щей тягостное воспоминание о гадкой дороге рассеялось и разговор принял, если не доверительный характер, то, по крайней мере, перестал быть дипломатически холодным. Завершился ужин появлением самовара с сушками и горячими пирожками.

– «Смеркалось; на столе, блистая, Шипел вечерний самовар, Китайский чайник нагревая, ...», – процитировал Пётр Васильевич строки из «Евгения Онегина».

За самоваром мы просидели часа полтора. Зарубин окольными вопросами вывел меня на воспоминания о детстве и, рассказывая о бабушкиной Салтыковке, о мальчишеских проказах, я почувствовал, что вот именно эти воспоминания (а не какой-то там Суздаль) ему действительно интересны. Хрустнув очередной сушкой, Пётр Васильевич сказал:

– Я вот слушаю вас и завидую. У меня был Париж, Швейцария, Германия, Америка, но вот чего-то похожего на ваш Салтыковский дом - не было. Я был лишён воздуха мальчишеской свободы. И главное (что я понял именно сейчас), – не было своего дома. Ничто так не создаёт ощущения безопасности и бессознательной ребяческой веры в будущее, как твой дом. Ни семья (она, конечно, важна), но нужен ещё и дом - принципиально материальное, не перемещаемое, постоянное. Когда мы окружным путём переплывали в Америку через Тихий океан, японцы бомбили Пёрл-Харбор. На корабле была дикая паника, а я всё повторял: «хочу домой». Что я тогда понимал под словом дом, до сих пор не могу себе представить.

VII

В начале 1984 года вышла моя книга в соавторстве с Н.Д. Устиновым «Адаптация в информационных оптических системах», и я, будучи в Министерстве, зашёл к Зарубину, с целью подарить ему один экземпляр. На столе лежали бумаги, которые с вопросом: «узнаёте?» Пётр Васильевич протянул мне.

Это были рисунки зданий нашего экспериментального лазерного комплекса (НЭК «Терра-3»), располагавшегося на Балхашском полигоне. Рисунки были получены из ГРУ с пояснением, что сделаны они американцами на основе данных со спутников. Сами по себе рисунки не представляли никакой ценности, но американская интерпретация фотоснимков, могла существенно повлиять на подготавливавшееся решение о прекращении работ по усовершенствованию бесперспективной установки «Терра-3». Дело в том, что разбросанные вокруг зданий лазерного комплекса обломки строительной техники, принимались американцами за обломки ракет, сбитых данной лазерной установкой. Апеллируя к данным выводам, Зарубин стал с жаром уверять меня: раз американцы так решили, то это означает, что они либо уже имеют соответствующие средства, либо близки к их созданию. А в таком случае мы не должны закрывать «Терру» а, наоборот, обязаны интенсифицировать наши работы.

Спорить со столь высоким начальником я не стал, а про себя подумал: «Вот так ошибки чужой разведки могут перевесить мнения своих учёных; впрочем, может быть, это и не ошибки, а специальный вброс ложной информации?».

От Зарубина с той же целью подарить экземпляр книги я зашёл к Синцову, курировавшего Ленинградские оптические институты. Это был приятый молодой человек, прежде работавший в ГОИ, а после удачной женитьбы на дочери влиятельного партийного чиновника, возглавивший двенадцатый главк. Синцов, единственным из известных мне начальников, не вписывал свою фамилию в авторы публикаций подчинённых ему учёных. Полистав подаренную книгу и увидев моего соавтора, он сказал: 

– По моему мнению, всё соавторство в России началось с атомного проекта, когда наши учёные стали путаться в том, что было украдено, а что они сделали сами. Атомный проект давно закончился, а соавторство всё цветёт и благоухает. 

Обсуждение этой темы показалось мне весьма опасным, ибо мой соавтор был не просто начальником, а Генеральным Конструктором и в придачу сыном министра Обороны, так что после нескольких ничего не значащих слов я удалился. Но возник и остался без ответа вопрос: не приносит ли «научное» воровство тому, кто пользуется его результатами, вместе с большими плюсами и кое-какие минусы?

VIII

Елизавета Юльевна Зарубина умерла в 1987 году. Похоронили её на Калитниковском кладбище рядом с могилой мужа. Пётр Васильевич извинился, что не устраивает поминки, и, поблагодарив всех пришедших проводить его маму в последний путь, уехал домой.

Федюшин с Бакеевым направились в «Астрофизику», но до неё не добрались, приземлившись в кафе около метро «Тушинская». За третьей рюмкой, вспоминая Физтех, где когда-то вместе с Петей «рубились они», Борис вдруг сказал:

– Саш, а давай-ка махнём к Петьке. Ну, чего он там один? Да и на троих как-то привычней.

Пётр открыл им дверь в халате, и приятели, быстро переместив кое-какую закуску из холодильника на стол, не чокаясь, опорожнили первую рюмку. Потом Пётр достал семейный альбом.

– Вы представить себе не можете, какие фотографии мы увидели, – через несколько дней рассказывал мне Федюшин. – Елизавета Юльевна обнимается с самим Оппенгеймером и его женой, она за столом с Георгием Гамовым, она с женой Коненкова на пляже ... Интересно, если мама Пети исколесила все штаты вдоль и поперёк, то сам Петя безвыездно почти четыре года провёл за оградой посольства. Смеясь, Петя рассказывал, что его любимой игрой было следить за машинами американских спецслужб, то и дело появлявшихся за оградой. Но вот, о чём он рассказал с большой гордостью, так это о напутствии Сталина перед их отъездом в Америку. Всех ответственных за предстоящую разведывательную операцию Сталин пригласил к себе. После краткого обсуждения, прощаясь, вождь, обращаясь непосредственно к Василию, сказал: «Товарищ Зарубин, берегите вашу жену». А о том, что Елизавета была еврейкой и что у евреев поминки не приняты, – закончил свой рассказ Федюшин, – мы узнали, лишь уходя. Но, кажется, Петя простил нас и даже был доволен нашим незнанием.

– «Незнанием» чего: что мама Петра Васильевича была еврейкой или того, что у евреев не приняты поминки? – уточнил я.

– И того, и другого, – ответил Федюшин и как-то подозрительно взглянул на меня. 

IX

В конце 80-х годов МОП переживал не лучшие свои времена, а тут ещё и дополнительный переполох: Синцов, начальник главка, оказался шпионом. Арестовали Синцова при передаче секретной информации и сведений о том, от кого он её получил. Среди списка лиц, указанных Синцовым, на первом месте значился Пётр Зарубин, а на втором - Чебуркин, главный конструктор мощных лазеров НПО «Астрофизика». Это было вполне естественно, ибо все проекты, выполняемые “Астрофизикой”, базировались на оптических системах, создававшихся в тех самых институтах, которые курировал Синцов.

Петр Васильевич скрупулёзно докладывал следствию о всех своих контактах с Синцовым, а Чебуркин утверждал, что обсуждал с Синцовым только документы, отправленные в подведомственные Синцову институты. В результате Петра Васильевича уволили из министерства, а Чебуркин сохранил свою должность. 

Комментируя эту ситуацию, мой приятель, заместитель Генерального Директора по режиму, полковник КГБ А.Тишин, сказал:

– Дело не в отличии в том, как вели себя на допросах оба фигуранта, а в том, что место Зарубина кому-то из «сильных мира сего» было нужно, а должность Чебуркина – никому, – и после небольшой паузы, – вот, смотри, родители Зарубина выискивали в Америке источники секретной информации, полезной для Советского Союза, а вот прошло сорок лет и таким источником информации, но, наоборот, в Союзе для Америки, стал их родной сын. Воистину: «Пути Господни неисповедимы». Правда, и важность информации в первом и втором случаях несопоставима. Смешно, в магазинах пропало мясо, а нам в наших НИИ и охранять практически стало нечего.

И Тишин засмеялся.