Памяти истинного интеллигента. Вместо некролога

Shlypentoch.jpg

 В конце 1970-х он первым из советских эмигрантов стал американским профессором социологии, а к концу его жизни во всей Америке просто не было действующего профессора-социолога старше него по возрасту. Несколько месяцев назад увидела свет последняя книга Владимира Шляпентоха, а всего он написал их 30 - по социологии, истории и эконометрике. И это помимо авторства сотен статей, опубликованных в Америке, России и многих других странах. Он был одним из буквально горстки русско-американских ученых, кого охотно и регулярно печатали престижные газеты, калибра «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост». В довершение же всего, Владимир Шляпентох вел собственный интернетный блог, к которому подключались сотни респондентов.

 Последний раз я разговаривал с Владимиром Эммануиловичем по телефону недели три назад, когда он уже был смертельно болен. Но ни словом не обмолвился о болезни, а сразу же заговорил о волновавшей его в тот момент новой теме, пригодной стать основой для целой книги, которую поэтому хорошо было бы обсудить на нашем семинаре. Дело в том, что даже на отдыхе во Флориде в купленной им просторной квартире в многоэтажном доме на берегу океана он не мог обойтись без своего любимого жанра - семинарских дискуссий, в которых принимали участие его близкие друзья. Темы он подбирал сам – это могли быть философские и этические проблемы либо вопросы, возникшие при обсуждении прочитанных и просмотренных нами книг и фильмов. Вел он свой семинар профессионально, хотя, пожалуй, несколько авторитарно, правильно полагая, что если дать нам волю, то мы затеем бесконечные споры. Володя же свое время очень ценил, поэтому без стеснения перебивал выступавшего, если тот отвлекался от темы, но скрупулезно следил за тем, чтобы высказать свое мнение имел возможность каждый из нас. Самым красноречивым и эрудированным участником семинара неизменно бывала его жена Люба, в прошлом профессор в области вычислительных систем (computer science).

 Во время того последнего телефонного разговора он говорил о сочувствии как о теме для целой книги. Сочувствие (в английском есть более объемное слово empathy), -- необходимый, по его мнению элемент высокоразвитого общества, а также характерное качество истинного интеллигента. «Подумайте, я советую вам написать об этом статью», - были его последние слова. Надо сказать, что великодушный Володя, как мы по-дружески его называли, с радостью раздаривал свои темы и был доволен, если его друзья использовали их в своих статьях. Лично мне именно он подсказал идеи для нескольких моих наиболее удачных статей.

 Что такое истинный интеллигент? Эта тема была излюбленной у Володи. К ней он неоднократно обращался и в своих книгах, и в дискуссиях с друзьями. С особенной полнотой свои мысли по этому вопросу он выразил в статье о многолетнем сподвижнике, профессоре Мичиганского университета Феликсе Раскольникове, умершем в 2008 году. Статья эта сильно отличается от обычных некрологов: она разбита на множество подглавок, в заголовке каждой из которых выделена черта характера, присущая, по мнению Владимира, истинному интеллигенту. Перечитав эту статью, я осознал, что по сути Владимир невольно нарисовал автопортрет - передо мной раскрылись его собственные жизненные идеалы, я вспомнил манеры, поведенческие нормы, присущие ему лично.

 Вот несколько критериев, по которым Володя судил об интеллигентности человека и которые теперь позволяют нам воспроизвести в памяти свойства его прекрасной личности.

Любознательность и интерес к культуре. Владимир считал, что это качество как бы подразумевается в настоящем интеллигенте, для которого знание является высшей ценностью. Он пишет: «Многие приравнивают это качество к умению вести разговор. Но это не совсем так. На деле совсем немногие люди проявляют интерес к вещам и событиям, не имеющим для них прямого или косвенного практического значения». Сам Володя, как и его Любочка, читали ежедневно книги и статьи на самые разнообразные темы. При любой встрече со мной первым его вопросом был: «Что Вы сейчас читаете?» Нередко, обескураженный, я не знал, что сказать, поскольку в то время читал в основном статьи, присланные по интернету. Тогда я спешил задать встречный вопрос: «А Вы?», и выяснялось, что он только что прочитал книгу на русском, французском либо немецком - Владимир знал десять языков. То ту, то другую книгу из тех, что периодически слали ему друзья из Европы, он обещал дать мне прочесть, так как его интересовало мое мнение. «Если понравится, обсудим ее на семинаре», - говорил он. Его влекло к себе все новое, появлявшееся в русской литературе. Например, ему очень понравилась книга Дмитрия Быкова о Пастернаке, притом что Шляпентох, будучи подлинным патриотом Израиля, осуждал взгляды автора на роль евреев в современном мире. Вместе с тем он неизменно перечитывал мировую классику, особенно Пруста и Набокова, но одновременно считал, что его долг, живя в Америке, хорошо знать американскую литературу. И стремился заполнить пробелы, обращаясь к таким первоклассным авторам, как Фолкнер и Беллоу.

 Владимир обожал кино, однако опасался халтуры, не желал терять драгоценное время на проходные голливудские поделки. Поэтому прежде чем посмотреть фильм в кинотеатре или по Нетфликсу, читал рецензии и советовался с друзьями. Его любовью были французские фильмы, поскольку французский язык он знал до тонкостей. И из тех же соображений нередко посещал французский ресторан, свой излюбленный, где мог с удовольствием пообщаться с хозяйкой по-французски. Разбирая на семинаре понравившийся ему фильм, он прежде всего выявлял заложенные в нем идеи и лишь затем его эстетические достоинства и недостатки.

 Впрочем, чаще всего мы с Володей толковали о музыке. Он воспитывался в музыкальной семье: мать закончила консерваторию в Киеве и преподавала фортепиано, а дядя был выдающимся пианистом, профессором Киевской консерватории, подготовившим нескольких лауреатов международных конкурсов. Влюбленный в музыку с детства, Владимир, старался не пропускать концертов Кливлендского оркестра, сделавшего Майями своим вторым домом, и непременно смотрел оперы в кино по прямой трансляции из Нью-Йорка. В кабинете его всегда звучала классическая музыка. Он подарил мне множество нот, доставшихся по наследству от матери, и просил выучить ноктюрн Шопена ми-минор #19 , который и его мама, и он сам играли в юности.

Интеллектуальная честность и смелость. Владимир писал: «Из моего опыта жизни в двух больших странах этого качества больше всего не хватает даже тем, кто в целом отвечает понятию «интеллигент». Чтобы быть интеллектуально честным, необходимо обладать саморефлексией и умением видеть себя со стороны... стараться «не фальшивить», не приспосабливаться к окружающим, чтобы им угодить, и не потворствовать главенствующей идеологии». Володя не раз рассказывал, как ему попадало от коллег за пренебрежение к так называемой «политкорректности». Например, в речи на конференции социологов он искренне пожалел о дефиците мужчин в гуманитарных науках, вызвав гнев у присутствовавших там феминисток.

В СССР он прогневал ЦК КПСС, первым напечатав в «Литературной газете» честные данные проведенного среди многих тысяч читателей центральных газет опроса по проблемам знакомств, брака и создания семьи. И он же не побоялся публично высказать мнение о том, что без службы знакомств советским людям крайне трудно жениться и выходить замуж. А в 1972 году «Литературка» получила положительный отклик на его статью от невероятного числа одиноких советских женщин. Тогда «Правда» заклеймила Шляпентоха «проводником чуждых буржуазных взглядов в советском обществе». И хотя закрыла ему этим дорогу в «Литературную газету», в то же время сделала его имя широко известным как в СССР, так и за рубежом.

Чистота души, доброта. Эти качества, которыми Владимир охарактеризовал в статье своего друга, бесспорно, были присущи ему самому. Он пишет: «Для интеллигенции такого рода стандарты подразумевают полное отсутствие зависти по отношению к коллегам. За свою долгую жизнь и в Америке, и в России я сталкивался со многими вполне приличными людьми, которые были раздираемы завистью по отношению к людям более успешным (естественно «несправедливо»), чем они. Зависть особенно бушует среди иммигрантов, потерявших тот социальный статус, который у них был в «старом мире». Такого рода люди буквально ненавидели своих соотечественников, принадлежавших к той же профессиональной группе, но которые смогли подтвердить свой прежний статус.»

Сам Владимир никому не завидовал, хотя, безусловно, мог бы получить штатную профессорскую должность и в Гарварде, и в Йейле. И уж конечно, не завидовал богатым. Деньги его волновали в единственном смысле обеспечения хорошего образования для детей и внуков. К счастью, к ним перешли его талантливые гены, так что они сами обеспечили себе достойную карьеру в Америке. И сын, и дочь стали профессорами, сын Митя в области истории, дочь Саша - в математике. Совсем недавно, к вящей гордости Володи, его внучка Мишель поступила в самый престижный университет Америки – Массачусетский технологический институт (MIT).

Я знаю доподлинно, что Владимир Эммануилович помогал многим эмигрантам в получении работы. Всю зарплату он, как правило, отдавал на жизнь жене, а гонорарами за статьи распоряжался сам, в частности, посылал деньги родственникам и одноклассникам по киевской школе. Приглашая друзей в ресторан, он неизменно настаивал на своём праве оплатить весь счёт. Мы чувствовали себя неловко, но спорить с ним было бесполезно, тем более, что, расплачиваясь за всех, он явно получал удовольствие. Правда, иногда он принимал наше ответное приглашение отобедать в другом, не французском, ресторане, но такое случалось, к сожалению, редко.

 Педагог милостью Божьей. Владимир был прекрасным оратором – лектором, умевшим заразить аудиторию своим энтузиазмом и любовью к предмету, и к тому же, по отзывам его бывших студентов, отличным педагогом. То, что он пишет о славных русских педагогах прошлого, как нельзя лучше относится к нему самому: «Какова бы ни была его специальность, русский интеллигент представлял себя учителем, «сеятелем вечного, доброго». Все крупные русские интеллектуалы были «большими учителями», и культ «учеников» в стране был преогромный. Ученики были самыми желанными гостями в домах профессоров.

В американских университетах дело обстоит иначе. Здесь отношения между профессорами и аспирантами (не говоря уже о студентах) довольно формальны и очерчены часами приема в кабинете профессора. И профессора, и студенты принимают эти правила игры, и только русские аспиранты, которые приехали учиться в Америку, жалуются на холодное и безучастное отношение их руководителей. Однако иное положение в небольших частных колледжах, в которых контакты между преподавателями и студентами очень тесные».

Я знаю, что в Новосибирском научном городке Владимир Шляпентох был одним из любимейших профессоров, недаром же многие его ученики, работающие ныне в США, до самого последнего времени переписывались с ним и участвовали в его блоге. Более того, некоторые ученые признавались, что выбрали социологию, прочтя его яркую и доступную книгу «Социология для всех», вышедшую в Советском Союзе в 1970 году, в самом конце достославной «оттепели». Она тут же была распродана и на «черном рынке» продавалась по три рубля при официальной цене 66 копеек. В Америке Владимир нисколько не изменил принципу сердечного участия в судьбе своих учеников и для многих и многих сделался одним из первостепенных людей в их жизни.

От себя я бы добавил еще одну черту свойственную истинному интеллигенту – простоту в общении. С такими людьми, как Володя – а их, увы, так прискорбно мало, всегда чувствуешь себя легко и комфортно, так как они умеют настроить вас на творческий лад, побудить непроизвольно высказывать оригинальные мысли, то есть, вы как бы повышаете свою интеллектуальную планку. И когда такие люди уходят из жизни, вы чувствуете пустоту, невосполнимую утрату. Впрочем, остаются воспоминания. Светлая тебе память, Володя!