Из архива. О нацистах не понаслышке и о некоторых приемах полемики

Из архива. О нацистах не понаслышке и о некоторых приемах полемики

«Новое русское слово», 1992, 16 июня

ПРЕДИСЛОВИЕ-2023

В годы брежневского застоя в СССР начался закат коммунистической мифологии. Этому способствовали многие факторы – от длинных очередей в магазинах до судилищ над отважными диссидентами, такими, как Андрей Синявский и Юлий Даниель, генерал Григоренко, Владимир Буковский, Анатолий Марченко, Натан Щаранский; от переходившего из рук в руки самиздата до передававшихся из уст в уста анекдотов «Армянского радио»; от «вражеских» радиоголосов, которые, несмотря на глушение, слушали миллионы людей, до некоторых подцензурных изданий, таких, как «Новый мир», «Юность», вторая половина «Литературной газеты». Расшатывали официальную идеологию и некоторые книжные издания, в числе которых не могу не назвать серию ЖЗЛ, ибо в ее редакции мне довелось работать более десяти лет. 

В представлениях нонконформистской интеллигенции ослабление веры в учение Маркса и Ленина должно было привести к постепенной либерализации режима, к сближению с Западом, к обретению большей личной свободы, новых творческих возможностей. 

Мало кто задумывался над тем, что на смену умирающей догматике «научного коммунизма» может прийти столь же лживая и бесчеловечная догматика, способная стать более надежной и жизнеспособной опорой для тоталитарной системы власти. 

В том, что такой вариант развития вполне возможен и даже весьма вероятен, мне пришлось убедиться на собственном опыте – после того, как в редакции ЖЗЛ произошел местный минипереворот. Заведующий редакций Юрий Николаевич Коротков, благодаря которому серия ЖЗЛ стала одним из самых престижных и популярных изданий, проводил, по мнению начальства, «слишком либеральную» линию. За это он был снят с работы, его место занял Сергей Николаевич Семанов. 

Семанов был кандидатом исторических наук, конечно же, членом партии, но в чем его никак нельзя было заподозрить, так это в приверженности идеям коммунизма, классовой борьбы, пролетарского интернационализма и прочим составляющим официальной идеологии. Он был убежденным национал-патриотом. Недавно мне довелось узнать, что в кругах неофициальной «русской партии» его даже почитали ведущим идеологом[1} . 

В годы «застоя» национал-патриоты были еще сравнительно молоды, имели покровителей в ЦК партии, занимали высокие номенклатурные посты и быстро двигались вверх по партийно-бюрократической лестнице. Они ни в грош не ставили постулаты «научного коммунизма», на своих неформальных сборищах называли себя «монархистами», в печати исподволь возрождали национал-сталинизм и переписывали историю России, исходя из того, что власть и народ всегда были едины, а беды и смуты порождались кознями иностранцев, инородцев и «сионистов». 

Так как мне пришлось близко общаться с Семановым и с теми, кого он привлекал к сотрудничеству с редакцией ЖЗЛ, мне захотелось отыскать корневую систему их взглядов. Проведя много вечеров в ленинской библиотеке, я убедился, что они восходят к дореволюционной черносотенной литературе. Разница состояла в том, что тогдашние издания Союза Русского Народа, такие, как газеты «Земщина», «Знамя», журнал «Мирный труд», «теоретические» труды А.С. Шмакова и других черносотенных идеологов, были наполнены страшилками о «еврейском заговоре против тронов и алтарей», тогда как авторы журнала «Наш современник», «Молодая гвардия», таких книг, как «Осторожно, сионизм!» Ю.С. Иванова, «Вторжение без оружия» В.Я. Бегуна и многие другие[2] , разоблачался секретный заговор международного сионизма против СССР. 

Мои попытки противостоять этому мракобесию в печати оказались безуспешными. Даже самые либеральные газеты и журналы, куда я посылал статьи, рецензии, пародии на публикации национал-патриотов, отделывались отписками[3] 

 . Мне это помогло экспериментально удостовериться, что «выхода нет, а есть исход». 

В 1982 году мне и моей семье удалось вырваться из Совдепии. Если не считать двух исторических романов, написанных еще в Москве, но изданных в США, то «Красное и коричневое, книга о советском нацизме» (1991), была первым итогом моей работы над темой постепенной подмены господствовавшей в СССР идеологии коммунизма на национал-патриотизм, то есть идеологии нацизма[4] .

Вскоре после выхода книги в Нью-Йоркской газете «Новое русское слово» появилась рецензия за подписью Э. Красносельского. Ни до, ни после ни одной публикации Э. Красносельского в печати не появлялось, так что это был чей-то одноразовый псевдоним. Смысл рецензии сводился к тому, что моя книга вообще не о нацизме, так как в ней не говорится об идеологах гитлеровского Третьего Рейха. 

Оставить такую трактовку без возражений я не мог. Пришлось послать в редакцию НРС нечто вроде рецензии на рецензию. Она тоже была напечатана, но в сильно урезанном виде и с измененным заголовком. Должен заметить, что в НРС я печатался с конца 1982 года, т.е. к тому времени около девяти лет, но ни до, ни после этого случая, ни один мой текст такой экзекуции не подвергался. Что можно было сделать по этому поводу? Статья искалечена, но напечатана. После драки махать кулаками непродуктивно. 

О чем я не подозревал, так это о том, что в редакции НРС «драку» отнюдь не считали законченной. Через месяц в газете появилась большая статья, на целую полосу, причем она была подписана не таинственным псевдонимом, а именем штатного сотрудника редакции Иосифа Косинского. 

Мне до этого приходилось не раз контактировать с Иосифом, так как именно через него в НРС проходили материалы внештатных сотрудников: он их отбирал, редактировал, готовил к печати. Стало быть, и рецензию таинственного Э. Красносельского, и мою уполовиненную контррецензию к печати готовил Иосиф Косинский. После чего пожелал продолжить, казалось бы, завершенный разговор – уже от своего имени. 

Мне пришлось снова взяться за перо.

Статью «О НАЦИЗМЕ НЕ ПОНАСЛЫШКЕ», написанную в 1992 году, я хочу предложить читателям «Чайки». Хотя поводом для нее послужили весьма конкретные обстоятельства того далекого времени, к моему глубокому сожалению, она и сегодня представляется мне актуальной. 

СПЕРВА О ПЕРВОЙ ФРАЗЕ

Статья Иосифа Косинского «О лагерях не понаслышке» (НРС, 10 апреля 1992) начинается следующей фразой: 

«5 марта с.г. Семен Резник опубликовал в НРСлове ‘Ответ критику’, адресованный Э. Краснопольскому – рецензенту его книги ‘Красное и коричневое».

Казалось бы, автор всего лишь констатировал библиографический факт. Однако по поводу одной фразы я вынужден сделать три замечания. 

Первое. Автора рецензии на мою книгу «Красное и коричневое» И. Косинский назвал Э. Краснопольским. Но статья, которая имеется в виду, была опубликована за подписью Э. Красносельский (НРС, 10 февраля 1992). 

Второе. Статью «Ответ критику», которую опубликовала газета, я, автор, назвал «Нацизм в запломбированном вагоне». И. Косинскому это известно, так как именно он, редактируя мою статью, заменил заголовок и ампутировал последние страницы. Оставшееся было опубликовано под моим именем.

Третье. И. Косинский сообщает, что мой «ответ» был адресован рецензенту. Это тоже неверно. Свои статьи, в том числе и полемические, я адресую читателям. Как и теперь обращаюсь не к г-ну Косинскому, а к читателям.

О ПЕРВОМ РАЗДЕЛЕ

Первый раздел статьи И. Косинского имеет заголовок «О чем зашел спор?» Автор разъясняет, что «Краснопольский» «подверг сомнению высказывание С. Резника, сводящееся к тому, что сомнения в коммунистической идее, в святости и непогрешимости ‘основоположника’» распространились в народе только уже в брежневские времена, а «в конце сороковых – начале пятидесятых даже зэки считали виновником своих и общих бед лично Сталина, но чуть ли не за грудки хватали тех немногих своих сотоварищей, которые смели усомниться в святости Ильича, а тем более – в непогрешимости идеи». 

Суть полемики между «Краснопольским» и мной здесь извращена. Спор шел не о сталинских лагерях, а о нацизме, ибо «Красное и коричневое» имеет подзаголовок, раскрывающий содержание: «Книга о советском нацизме». «Краснопольский» утверждал, что нацизм – это сугубо германское явление, и поскольку в книге не рассказано о Штрейхере и других идеологах Третьего Рейха, то она вообще не о нацизме. Этой критике я противопоставил утверждение о том, что нацизм в каждой стране имеет свои исконные корни, и нет никаких оснований считать, что в Россию он был завезен в запломбированном вагоне. Я также категорически возражал против высказанного рецензентом мнения, что в книге «слишком много» внимания уделено антисемитизму. Юдофобия – основа любого нацизма, поэтому «слишком много» о ней в такой книге говориться не может.

Лагерной темы ни в книге, ни в статье я не обсуждал, а коснулся ее лишь в связи с тем, что рецензент вырвал из контекста две изолированные фразы и придал им смысл, противоположный истинному. Представляя дело таким образом, будто он продолжает полемику, начатую «Краснопольским», г-н Косинский вольно или невольно дезориентирует читателей.

О СТАТЬЕ В ЦЕЛОМ

Можно удивляться, что И. Косинский посвятил целую газетную полосу одной единственной фразе из моей книги, высказанной, по его собственным словам, «мимоходом». Но в этом его бесспорное право. Он может вести спор о любом предмете и использовать для этого любой повод. Столь пристальное внимание к моему тексту мне только лестно. Я с искренним сочувствием принимаю к сведению все то, что бывший узник ГУЛАГа (г-н Косинский сообщает, что провел в сталинских лагерях четыре года) пишет о лично им испытанном и пережитом. Однако воспоминания в его статье перемежаются обобщениями, которые часто противоречат приводимым фактам. 

Пафос статьи состоит в том, чтобы опровергнуть мое замечание, что даже среди зэков было немало убежденных ленинцев. Однако по ходу повествования г-н Косинский многократно оговаривается, что не только ленинцы, но и сталинцы среди зэков все-таки были. Стремясь сгладить это противоречие, он уверяет, что общая атмосфера в лагерях была такова, что узникам, сохранявшим коммунистические убеждения, приходилось помалкивать, но и в этом опровергает самого себя. 

«Между прочим, среди лагерных защитников ‘прогрессивности’ октябрьского переворота и ленинщины-сталинщины не припомню ни одного еврея: евреев на удивление быстро отрезвила антисемитская кампания, развязанная советскими правителями в конце сороковых годов».

Итак, г-н Косинский как очевидец засвидетельствовал, что защитники ленинщины (и даже сталинщины!) среди зэков были. Г-н Косинский лично их знал, слышал их «защитительные» речи. Выходит, столь решительно опровергаемое им мнение – не такая уж ошибка. 

Кстати замечу, что г-н Косинский опрометчиво выделил евреев из общего ряда защитников ленинщины-сталинщины. Если ему лично таковые не встречались, то это еще не значит, что их вообще не было. Примеры того, что не всех их отрезвила антисемитская кампания сороковых годов, приведу ниже. В своих заблуждениях, как и в прозрениях, евреи ничем не отличаются от других национальных и этнических групп. 

БИБЛИЯ ГУЛАГА

Оспаривая ту же фразу, что и И. Косинский, его предшественник, кроме собственного лагерного опыта, ссылается на то, что «много читал о сталинских лагерях». О том, что именно он читал, в статье не сообщалось. «Библиографической» ссылке критика я противопоставил простое перечисление имен всемирно известных авторов, писавших о ГУЛАГе, из которых я сам в свое время узнал, к немалому своему изумлению, что среди узников, получавших десятки, двадцатки и даже высшую меру за контрреволюцию, было немало людей, куда более преданных коммунистическим доктринам, чем их тюремщики. 

Беря сторону Красносельского/Краснопольского, г-н Косинский не соглашается с моей оценкой названных произведений. Он считает, что в романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба» «немало натяжек», ибо сам автор в лагерях не сидел – стало быть, писал «понаслышке»; что касается тех, кто провел в ГУЛАГе значительную часть жизни (наряду с В. Гроссманом я называл А. Солженицына, Л. Копелева, Е. Гинзбург, Л. Разгона), то оппонент не находит в их книгах того, что нахожу я.

В связи с этим припоминается недавняя телевизионная передача о ближневосточной проблеме, в которой представитель палестинцев пытался обосновать право арабов на создание палестинского государства ссылкой на Библию. Израильтянин на это иронично заметил, что спорить не будет, так как речь, видимо, идет о «другой Библии». Произведения названных мною авторов я считаю многотомной Библией ГУЛАГа, но, видимо, мы с г-ном Косинским тут тоже говорим о разных Библиях. Чтобы не вести схоластический спор, обращусь к менее известному, но не менее достоверному источнику. 

ШКОЛА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

В 1990 году в лондонском издательстве «Overseas» была издана замечательная книга, еще должным образом не оцененная. Это «Моя школа» Доры Штурман: документальное повествование о долгом пути автора к свету из тьмы коммунистической идеологии. 

Личный жизненный опыт автора, казалось бы, особенно благоприятствовал раннему прозрению. 

Отец Доры Штурман был врачом. В 1933 году он лечил и подкармливал детей, ставших жертвами искусственного голода на Украине. Маленькая Дора видела этих детей, общалась с ними, знала о причинах голода.

Вскоре отца стали вербовать в сексоты. Он был неспособен на доносительство, но у него не хватило душевных сил противостоять давлению. Он повесился.

Дядя Доры Штурман, твердокаменный коммунист, имевший большие связи в провинциальной партийной верхушке, мог бы избавить брата от вербовки в сексоты и, возможно, спасти от смерти, но ему было не до того, он с энтузиазмом проводил в жизнь политику партии: занимался коллективизацией и хлебозаготовками. В 1938 году его арестовали. Из тюрьмы ему удалось передать несколько клочков бумаги: он обращался к Сталину, описывая пытки и ужасы следствия, добивавшегося оговоров и самооговоров. Клочки эти попали к Доре Штурман. Расшифровав их, она тяжело заболела от нервного потрясения. 

Ее критический ум пытался осмыслить происходящее, понять, произошло ли отклонение от первоначально намеченного пути в светлое будущее всего человечества, или жестокости, совершаемые режимом, оправданы и необходимы. Мысль о том, что дорога с самого начала вела в никуда, казалась ей поначалу совершенно недопустимой. 

«Странно, а может быть, и чудовищно, но тогда я не отождествляла злодейств исполнителей с порочностью замыслов. По всей вероятности, манихейская психология большевизма и официальная фразеология нашего детства позволяли объяснять все что угодно словами ‘предательство’ и ‘вредительство’. Теряющие отцов и родственников, мы всего-навсего осмеливались заподозрить, что ‘предателями’ и ‘вредителями’ были каратели, а не караемые».

В 1944 году была арестована сама Дора Штурман. Следователь логично объяснял ей, почему она должна была стать антисоветчицей: он понимал, что у девушки достаточно личных причин ненавидеть власть. А она убеждала следователя в прямо противоположном. Доказывала, что инкриминируемые ей тетрадки ничего антисоветского не содержат; они отражают лишь ее стремление разобраться в происходящем и понять, почему для светлого будущего надо пройти через полосу жестокостей и репрессий. 

Ей дали «всего» пять лет.

Она освободилась почти одновременно с дядей, получившим десятку. Дядя вышел из ГУЛАГа таким же, каким был: большим роялистом, чем сам король. Он составил список известных ему незаконно осужденных коммунистов (около 200 человек!) и решил ехать в Москву, к Сталину. Вспоминая последнюю встречу с ним в 1949 году, Дора Штурман пишет:

«Я умоляла его ехать со мной в нашу не паспортизованную деревню, а он доказывал мне, что это будет предательством по отношению к тем, неосвобожденным. Мы говорили на разных языках, в несопоставимых системах отсчета, в которых словесные знаки ‘Сталин’, ‘коммунист’, ‘вина’, ‘правота’, ‘честность’ уже имели несовпадающие значения».

Дядю вторично взяли в приемной ЦК, куда он приехал добиваться своей партийной правды. Он умер в лагере незадолго до смерти Сталина, в которого, по-видимому, продолжал верить. Он был еврей, но из тех, кого и антисемитская кампания нисколько не отрезвила. Племянница, тоже еврейка, уже не верила в «вождя народов», но продолжала верить в исходные коммунистические идеи. 

После разоблачения Сталина на XX съезде она решила, что партия теперь вернулась на «правильный» путь и ей надо помочь. Так, кстати, тогда думали многие – прошедшие и не прошедшие ГУЛАГ. В 1957 году Дора Штурман вступила в партию. 

Окончательное разочарование в коммунизме пришло вместе с вторжением советских войск в Чехословакию в 1968 году. Закономерным итогом долгой эволюции стала эмиграция в Израиль и опубликованные труды, анализирующие теоретические основы ленинизма, марксизма, домарксового утопического социализма. Автор доказывает их антинаучность и преступную бесчеловечность. 

ДРУГАЯ ШКОЛА

В то самое время, когда вышла в свет автобиографическая книга Доры Штурман, в Советском Союзе, по заказу журнала «Ридерс Дайджест», проводился опрос молодежи от 18 до 25 лет. Оказалось, что подавляющее большинство опрошенных отвергает коммунистические доктрины, положительно относится к частной собственности и семьдесят лет коммунистического эксперимента считает несчастьем для страны. В статье анализируются данные опроса (автор Дэвид Сэттер), приводятся не только статистические материалы, но и короткие интервью с некоторыми из участников. 

Показателен рассказ 22-летней библиотекарши Марины Барановой. В школьные годы Марина, как и большинство ее сверстников, считала Ленина чем-то вроде Бога и нисколько не сомневалась в правоте его учения. Студенткой ей пришлось писать работу о Троцком, и она, совершенно искренне, изобразила его «врагом народа». Но не прошло и нескольких недель, как Троцкого официально реабилитировали. Марину это заставило задуматься, и вскоре она поняла, что была воспитана «на совершенно искаженном представлении об истории». Затем она решила, что «революция – благо, но ее плодами завладели преступники». Ну, а к моменту опроса она уже была убеждена, что «в самой революции и сокрыта проблема».

Как видим, Марине Барановой потребовалось всего два-три года на то, на что всемирно известная исследовательница коммунизма потратила почти целую жизнь, а ее дяде не хватило и жизни. 

ЭВОЛЮЦИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ

Общественное сознание подчинено определенным законам развития, аналогичным законам природы. Притягательные идеологические концепции со временем набирают силу, зреют, становятся господствующими, затем дряхлеют и умирают. Не избежала этой судьбы и коммунистическая доктрина. 

Первые поколения марксистов беззаветно верили в догмы классовой борьбы и «неизбежной» победы пролетарской революции. У них не было ни оружия, ни солидных материальных ресурсов; по сравнению с тысячелетним государством их силы казались ничтожными. Но они были сильны фанатичной преданностью своим идеям, готовностью погибнуть за свои убеждения, и – недрогнувшей рукой покарать любого вероотступника, даже вчерашнего друга или брата.

Революция в России, на взгляд этих людей, стала триумфальным подтверждением правоты их воззрений. В первые десятилетия советской власти убежденность в том, что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», была несокрушимой у миллионов людей. Так же несокрушима была уверенность в том, что советская страна, под руководством великого Сталина, строит свободное бесклассовое общество; что рабочие всех стран мечтают о том же, а капиталисты готовят войну, чтобы уничтожить Советский Союз, иначе им самим грозит неминуемая гибель. Эта вера толкала многих на такие «подвиги», от которых мороз дерет по коже. Идея овладела массами и стала материальной силой.

Конечно, ослепление не было всеобщим. Достаточно вспомнить роман Евгения Замятина «Мы», написанный в 1920 году, «Чевенгур» Андрея Платонова (конец 1920-х годов), стихотворение Осипа Мандельштама о «кремлевском горце» (1933) и некоторые другие произведения. Независимые умы понимали, что представляет собой коммунистический рай, или, по крайней мере, кто такие коммунистические вожди. Независимо мыслившие писатели, вероятно, выражали взгляды многих людей, которые не умели или боялись высказываться. Но подобные настроения находились на периферии общественного сознания.

Опросов тогда не проводилось, нельзя сказать, какой процент населения с энтузиазмом поддерживал коммунистический режим, но ясно, что речь идет если не о большинстве, то о наиболее активном меньшинстве, которое задавало тон в обществе. Отдельные голоса, говорившие о преступном характере режима, не были слышны не только в России, но и на Западе, где, казалось бы, доступна любая информация. Крупнейшие зарубежные интеллектуалы благоприятно относились к «социалистическому эксперименту» в СССР. Общественное сознание по отношению к коммунизму страдало поразительной наивностью. 

Поворотным пунктом стал XX съезд КПСС. Доклад Хрущева произвел потрясающее впечатление не потому, что в нем содержались неизвестные факты, а потому, что он исходил от главы коммунистической власти. Доклад ревизовал догму о непогрешимости вождей, расколол мировое коммунистическое движение и, в сущности, стал началом его конца. Но с ним же были связаны новые иллюзии.

Поскольку «ошибки» вскрыла сама партия, возникли надежды на то, что она способна их исправить, то есть что коммунизм поддается реформированию, что путем постепенной эволюции он может приобрести человеческое лицо. На это широко распространенное убеждение мало влияли такие события, как подавление венгерской революции [1956] или свистопляска вокруг Нобелевской премии Пастернака. Эти акции возмущали многих, но они воспринимались как рудименты прошлого, возврата к которому не будет. 

Но вот советские танки проехали по «человеческому лицу» Праги в августе 1968 года - и что-то неуловимое произошло в обществе. На открытый протест решились немногие, но то, что коммунизм и демократия в принципе несовместимы, стало ясно практически всем, в том числе и коммунистическим лидерам.

С этого времени они уже не пытались сохранить в неприкосновенности марксистко-ленинскую идеологию. Понимая, что эволюция системы в сторону дальнейшей либерализации, начатой Хрущевым, приведет к гибели их тоталитарную власть, они, ради ее сохранения, стали все смелее наполнять омертвевшие коммунистические доктрины более живым содержанием, так что пролетарский интернационализм стал неотделим от великодержавного шовинизма, а «братская помощь» Чехословакии становилась необходимой, чтобы предотвратить «сионистский заговор против социализма». 

ОТ КРАСНОГО К КОРИЧНЕВОМУ

Г-н Косинский считает, что в конце сороковых годов антисемитская кампания была развязана «в предвидении … грядущего столкновения империи с Америкой». Думаю, что в этом есть часть правды, но внутренние причины имели не меньшее значение. Война всколыхнула патриотические чувства, и с этим приходилось считаться. Сталин решил не подавлять их, а использовать в интересах своей диктатуры. Для этого патриотизм людей, гордых своей победой над беспощадным врагом, надо было подменить его великодержавным аналогом. Что, кстати, позволяло дать хотя бы косвенное объяснение жестокой расправе над целыми народами в заключительный период войны: очень уж не стыковался геноцид крымских татар, чеченцев, калмыков с пролетарским интернационализмом. 

И вот, едва кончилась война, как Сталин поднял тост за великий русский народ, объявив его первым среди равных. Началась борьба за «русский приоритет», против «низкопоклонства перед иностранщиной», все слоны вдруг оказались родом из России. Эта кампания вполне логично перешла в преследование «безродных космополитов», в разгром еврейской культуры, в дело врачей. 

Однако Сталин поторопился. Коммунистическое мировоззрение еще сохраняло значительное влияние в общественном сознании. Поэтому со смертью Сталина кампания была прекращена. Уцелевших врачей выпустили на свободу, травлю космополитов остановили, издали шеститомник Шолом-Алейхема, реабилитировали и разрешили вернуться из ссылки некоторым из сосланных народов… В хрущевскую эпоху антисемитизма в стране хватало, но он носил бытовой и административный характер, не претендуя на идеологическое руководство обществом. Власти еще верили в «преимущества социализма», догоняли Америку по мясу-молоку и объявили, что коммунизм будет построен к 1980 году.

Когда и эти иллюзии лопнули, тоталитарная система потребовала другой идеологической начинки: питаться мертвечиной она более не могла. Сотни интеллектуалов стали делать «научные», литературные и административные карьеры на «разоблачении сионизма». Была возрождена теория жидо-масонского заговора, столь популярная у русских черносотенцев и германских нацистов. О «русском приоритете» теперь вроде бы не упоминали; но о том, что все исходящее от Запада, западников, инородцев и евреев, гибельно для России, были опубликованы тысячи томов. 

В 1973 году мне довелось проехать на теплоходе от Астрахани до Москвы с длительными остановками во многих городах. В каждом царило унылое запустение, и в каждом шли обширные работы по восстановлению памятников старины. Само по себе дело благое: благороднее восстанавливать памятники, чем их разрушать. Но когда видишь, как мимо одетой в леса церкви, сияющей свежепозолоченным куполом, тянется угрюмая двухкилометровая очередь за молоком, которое еще неизвестно, завезут ли, – тогда понимаешь, что не из любви к старине восстанавливаются храмы, а ради того, чтобы люди меньше думали об отсутствии молока. 

Постепенная замена коммунистических доктрин нацистскими была не личной прихотью Брежнева, а путем к спасению тоталитарной власти. При Андропове нацисты уже имели свои организации, а при Горбачеве они вышли на улицу. В августе прошлого [1991] года красно-коричневые «патриоты» попытались одним ударом завладеть властью, но потерпели неудачу[5] . После короткого замешательства они реорганизовались и снова перешли в наступление. По мере того, как трудности, связанные с переходом к рынку и развалом Союза, нарастают, позиции красно-коричневых усиливаются. Стали уже общим местом рассуждения о том, что в случае провала реформ в стране может установиться фашистский режим. Самое страшное состоит в том, что общественное сознание начинает привыкать к этой мысли. Она уже не кажется такой ужасной и дикой, как раньше. 

О НАЦИЗМЕ НЕ ПОНАСЛЫШКЕ

Изучением того, как коммунизм перерождается в нацизм и сливается с ним, я занимаюсь много лет. Первым итогом этой работы стала книга «Красное и коричневое». В статье «Нацизм в запломбированном вагоне» я приводил отрывки из писем читателей, включая известных ученых-советологов, которые полностью соглашаются с моими выводами и находят книгу весьма нужной, но при публикации в НРС эта часть статьи была вырублена. 

Разумеется, у части читателей могут быть другие мнения о книге. Кто-то может посчитать мою аргументацию недостаточно убедительной, мой подход к теме излишне или недостаточно заостренным. Все это могло бы послужить предметом для полезного спора. 

Рецензия Красносельского/Краснопольского преследовала другую цель: увести разговор из современной России в гитлеровскую Германию. Г-н Косинский уводит его в сталинские лагеря. Посвятив обширную статью единственной фразе, он не нашел нужным сказать, чему, собственно, посвящена книга, или хотя бы привести ее полное название, как оно обозначено на титульном листе. 

Думаю, не надо доказывать, что если красно-коричневые в России дорвутся до власти, то они снова покроют страну сетью политических лагерей. Тем прискорбнее, что два бывших узника ГУЛАГа недооценивают эту опасность.

  Июнь 1992 г. 

* * *

ПОСЛЕСЛОВИЕ-2023

К сказанному в статье тридцатилетней давности, могу добавить, что вскоре после ее написания, при посещении Израиля, я имел удовольствие познакомиться с Дорой Штурман. Несмотря на все круги ада, которые ей довелось пройти, эта выдающаяся женщина, тогда уже в очень продвинутом возрасте, оставалась такой же бескомпромиссной искательницей истины и добра, какой я ее представлял по ее книгам. 

Недавно в «Чайке» была напечатана другая моя статья почти 30-летней давности «Главная опасность – фашизм»[6] . Статья вызвала поток комментариев, свидетельствующих о том, что и сегодня она задевает чувствительные струны некоторых читателей. 

Я ни в коей мере не претендую на то, что тогда, три десятилетия назад, был единственным литератором, который бил тревогу по поводу того, что на смену Красной холеры на Россию может надвинуться Коричневая чума. 

Наши голоса не были услышаны. Не в этом ли одна из причин того, что то, что тогда было потенциальной опасностью, сегодня стало реальностью?

Впрочем, и сегодня далеко не все готовы это признать. 

Сколько еще крови должно быть пролито в Украине с обеих сторон, сколько еще узников совести, таких, как Алексей Навальный, Владимир Кара-Мурза и многие другие, должны быть отравлены и/или запрятаны за решетку; сколько еще несогласных с властью актеров, писателей, интеллектуалов, сколько тысяч потенциально мобилизованных, которые не хотят убивать или быть убитыми в бессмысленной войне, должны бежать из страны, сколько еще нейтральных Швеций и Финляндий должны запроситься в НАТО, чтобы мировая общественность, а, главное, общественность самой России сказали громкое НЕТ нацизму=фашизму=национал-путинизму?. 

--------

[1] А. Байгушев. Евреи при Брежневе / М. «Алгоритм», 2010

[2]  С конца 1960-х по 1985 год в СССР было издано более двухсот книг по «разоблачению международного сионизма». Их общий тираж достигал 10 миллионов экземпляров. На полках книжных магазинов они не залеживались.  

[3]  Подробнее см.: Семен Резник. Непредсказуемое прошлое: Выбранные места из переписки с друзьями / СПб., «Алетейя» 2010. 

 [4]  Семен Резник. Красное и коричневое: книга о советском нацизме / Вашингтон, «Вызов», 1991; в переработанном англоязычном варианте: Semyon Reznik. The Nazification of Russia: anti-Semitism in the Post-Soviet era / Washington D.C. Challenge Publication, 1996. 

[5] В августе 1991 года самоназначенный ГКЧП (Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению) попытался захватить власть в стране, но потерпел поражение.  

 [6] См. Семен Резник. Истоки русского фашизма. Из архива писателя https://www.chayka.org/node/14002