Суоми

Когда Виктор Иванович приехал в Суоми к жене, он еще не знал, что к чему. Суоми - это «Финляндия» по-фински. У них так говорят. Хотя смешно звучит. Людмила в Суоми приехала первая, сразу после двадцать четвертого февраля, в марте, а Виктор Иванович приехал попозже, через год. Он сначала не хотел. Тем более, что не было еще шестидесяти лет. А потом плюнул и приехал. Тем более, что соскучился. По родной жене. Все-таки одна там, в Суоми. Сделал загранпаспорт, сел на автобус «Житомир-Хельсінкі» и поехал. Сразу после Водохрещи*, двадцать первого января. Немного переживал, так как за границей никогда не был. Но на заправках в Польше и Литве освоился, пока заправлялись, перекуривали и в туалеты бегали. Переплыли Финский залив, вот тебе и Суоми, Хельсинки, жэдэ вокзал. Огляделся Виктор Иванович - вроде ничего страшного. А тут и Людмила бежит, плачет от радости, что муж приехал. Как в кинохронике победного сорок пятого. Поперли на автовокзал сумку Виктора Иваныча на колесиках, сели, поехали и приехали в маленький городок размером с Черняхов. Нет, наверное с Попельню. Или даже и с Коростень**.

 Живет Виктор Иванович в Суоми, осваивается. А чего осваиваться - все четко, вери гуд.

 Отношение к беженцам людское - квартира, бесплатные таблетки, триста евро на каждого, услуги психиатра, то, се. То есть психолога.

 Сами финны жили хорошо. Что ни возьми, во всем четкость от и до, что дороги, что дома, что горячая вода. Особенно порядок. Подойдешь к «зебре» на переходе, увидят, станут за тридцать метров и ждут. Не наезжают, не газуют, тихо стоят, пока не перейдешь. И не только их полосу, а вообще, не дойдешь до другого тротуара. Тогда еще подождут, может, пешеход передумает, - а тогда уже тронут потихоньку. Только надо помахать им в ответ или просто кивнуть, принято у них тут почему-то.

 То есть рассчитывать и ожидать, что какой-нибудь оригинал, набырлившись водярой и дунув плану, достебется до вас, даст в морду или кинет посреди кафе гранату, не приходится. Тут такое никому и в голову не приходит почему-то. Преступности нет, даже скучно в своем роде.

 Во всем городишке был только один водочный отдел, где, сколько Виктор Иванович ни заглядывал, проходя мимо, было пусто и торжественно, как в житомирской областной библиотеке, когда оттуда вывезли на макулатуру все кацапские книги и осталась тильки ридна мова.

 Только сидела на кассе и о чем-то серьезном думала толстая девушка, вся в тату и с волосами цветов знамени ЛГБТ.

 Сигареты же продавались в маркетах как бы из-под полы, и процесс их покупки напоминал обмен «деньги-героин» под носом у полиции.

 Клиент говорил кассирше, что хочет купить некую порочную вещь. Та отпирала витринку у себя внизу, где в наших ломбардах находится «тревожная кнопка», и выдавала пачку в таких картинках, по сравнению с которыми надписи «КУРІННЯ ВБИВАЕ» казались шуточным слоганом.

 Да и по-любасу цены, что на бухло, что на курево были такие, что о них не хочется говорить вслух, чтобы не расстраивать желающих приехать в самую счастливую, по подсчетам ЮНЕСКО, страну мира. Достаточно упомянуть, что простая «Столичная» стоит 25 евро за «ноль-пять», а самые дешевые сигареты - девять с полтиной за пачку.

 Виктор Иванович сразу предположил, что финны гонят самогон и так выживают, но, естественно, узнать, где на районе «точка», из которой бьет животворный источник «маминой», было нереально.

 Обхождение же финнов, манера без лишних слов приходить на помощь, а главное, всегда улыбчивые и добрые кассирши в супермаркетах, привели к тому, что Виктор Иванович, заинтригованный, зашел в ютюб и загуглил: «Самый знаменитый серийный убийца Финляндии». И совершенно не удивился, когда ему выдали душу леденящую историю жуткого финского маньяка, пришившего, причем без расчлененки, без каннибализма и сексуального надругательства над трупом, семь или восемь человек. Причем это было еще во времена царя Гороха, то есть не Гороха, а Александра Второго, освободившего крестьян от крепостной зависимости. Финляндия тогда была еще не Суоми, а простой Финляндией и входила в состав Союза, то есть Российской империи. Убил тот маньяк пару человек и поехал в Сибирь без пересадок, где и сгинул в соляных копях, успев, правда, на прощание и ради поддержания репутации финского маньяка номер один, пришить еще двоих каторжных соотечественников и одного русского охранника, но последний эпизод не был доказан.

 «Да-а… - подумал Виктор Иванович. - Жить в такой стране тяжело, может быть, даже невозможно…»

 Он вообще, еще когда не приезжал в роли беженца, относился к финнам не очень, как к японцам или румынам, из-за финской войны. Особенно, когда наткнулся в ютюбе на воспоминания одного немецкого офицера о финских зверствах где-то на северном участке фронта. Этот военный преступник рассказывал, как финны, жестокие и безбашенные, пытали советских пленных и добивали раненых. Хотя в другой передаче 90-х годов один ветеран-танкист рассказывал другое - как плакали финские врачи над его отмороженной ногой зимой 39-го.

 Но все равно, идя ли по улице, стоя ли в супермаркете «Лидл» в очереди на кассу, Виктор Иванович старался отыскать в лицах окружающих финнов зверские и садистские черты ихних прадедушек, учавствовавших в блокаде Ленинграда. Но, сколько ни вглядывался, ничего такого не замечал. Лица были как лица и, если бы перенести их на Житний рынок в Житомир, они бы сразу смешались с толпой перекупщиков и селян и растворились в ней. Хотя физиогномистика дурное дело. Может, у украинских охранников концлагерей лица были как у гоголевских тарасов бульб и вакул, а что толку.

 Одевались финны небрежно и пофигистически, так что даже Виктор Иванович, никогда не бывший невским франтом, рядом с ними был модным парнем в своих горчичных шортах, оливковой майке и синих штиблетах «Скетчерс», купленных в Житомире в секонд-хэнде «Хумана».

 Зато природа в Суоми была такая, что не передать.

 Виктор Иванович с женой тоже приехали не из калмыцких степей и не из голой тундры. Житомирщина была Полесьем и самой лесистой областью Украины.

 И там хватало лесов, которые, сколько их ни резали и ни вырубали, все еще стояли и шумели кронами.

 Но финские леса были намного красивее и казались Виктору Ивановичу вышедшими из сказки, нетронутые и чистые, словно умытые дождем и солнцем. Не стоило и мечтать найти здесь пепелища шашлычных костров, засраных туристами полянок или следов браконьерской порубки - это было безнадежной затеей, не говоря о том, чтобы где-то валялась бутылка, целлофановый кулек или тряпка, похожая на прикопанный труп. Однажды Виктор Иванович поймал себя на том, что воздерживается в финском лесу от плевания.

 Он почти каждый день от нечего делать ходил по лесной дорожке вокруг озера Кааккопера, напевая сквозь зубы: «Долго бу-дит Карэлия сни-ца…». И только крутил головой, видя то стаи диких, никому не нужных уток, то косяки диких же гусей с выводком, то опять же никому не нужных зайцев и косуль, щипавших что-то в кустах и, по выражению Виктора Ивановича «ходивших пешком как перед дембелем».

 Зайцы гоняли и во дворах, и по дорогам, не стесняясь машин, безропотно ждущих, когда эта заячья морда соизволит убраться с проезжей части.

 Когда Виктор Иванович представлял, что бы тут сделали с несчастным, убившим гуся или косулю ради удовлетворения своих охотничьих инстинктов, он сразу вспоминал рассказ немецкого офицера о финских зверствах.

 Голубей, к удовольствию Виктора Ивановича, который считал их летающими крысами, не было совсем. Зато были чайки, здоровые как куры и наглые как цыгане. Коты если и были, то сидели по домам. Собак выгуливалось много, по две-три штуки. Бродячих же не было совсем. На стенах домов висели таблички, на которых присевший и наваливший кучу песик был перечеркнут красной жирной линией. Для финнов этого было достаточно и собачьего дерьма не было нигде.

 А может быть, боялись штрафов. Со штрафами в Финляндии был цирк. Их взимали, смотря по состоянию доходов. Поэтому когда превысил скорость какой-то вице-президент, с него содрали сто шестьдесят тысяч евро. А с какого-нибудь бедняка за такое же сняли бы евро сто шестьдесят. «Во дают! - думал Виктор Иванович. - У нас бы такое не проканало в Верховной Раде. Грубое нарушение прав мажоров. Этого, как его… принципа равенства перед законом.» 

 Финнов богатых было не видно и не слышно. У них было принято не выставлять напоказ ни яхты, ни тачки, ни часы с телефонами. «От, лютеране дают! - веселился Виктор Иванович. - Какой тогда кайф в бабле?» 

 Бомжей у финнов, естественно, не водилось. Со стариками носились как с писаной торбой, особенно с одинокими и больными. Сидит в солнечный день древний пенек в электроколяске на берегу озера, медитирует, вспоминает бои на Линии Маннергейма. А рядом на скамейке сопровождающий, какой-то афросуомец, приставленный, чтобы ветеран не заскучал и не забыл принять таблетку.

 Короче, банкуют старперы, только жить начинают после семидесятника. Дома на балконах, или на лавочках под подъездом, как наши, не сидят. Или бодро ковыляют с лыжными палками, либо носятся на самокатах, похожих на «ходунки» на колесиках, бодрые, как третьеклассики на зимних каникулах. Да, эти до шестидесяти трех у мужчин и семидесяти четырех у женщин жить не будут. Посмотришь на иного «лыжника» - ну, так, навскидку, годиков до девяносто трех докашляет. «Парадоксальная страна, - думал Виктор Иванович. - На кой черт им старичье? Это ж такая нагрузка на бюджет!»

 Зато местные дети, эти продукты лучшего в мире, по выводам ЮНЕСКО, образования, были похожи на совершенно взрослых, готовых к жизни, вполне доделанных людей. Если бы только не бросали свои электросамокаты в самых неожиданных местах, например, на глухих лесных дорожках.

 Финны трезво сознавали, что представляет собой их язык финно-угорской группы и что нормальный человек выучить его не сможет. Поэтому с приезжими говорили по-английски. Беженцам же вообще ничего не надо было знать, кроме «тулен украйнаста» - «я приехал с Украины». Тут финские лица расцветали и на малоподвижных физиономиях северян начинали играть скупые эмоции.

 Виктор Иванович понимал финские чувства к России, учитывая результаты той старой войны и Второй Мировой в целом. Но их желание вступить в НАТО считал идиотизмом не хуже украинского. «Линия Маннергейма» уже не прокатит, - думал он. - Все, лафа закончилась. Кинут москали пару ракет - и нет Суоми, страны озер и гранитных валунов. Оно кому-то надо?»

 Витек прекрасно помнил, с чего все начиналось в Украине и чем закончилось, вернее, и не собирается заканчиваться, а будет продолжаться до бесконечности, пока не выбьют всех мужиков и не перепахают все с землей.

 Хотя Виктор Иванович, даже учитывая финское НАТО, почему-то был уверен, что второго такого народа, согласного воевать с русскими на своей территории кроме украинцев не найти, даже если это поляки.

 Но нафига было о грустном. Квартиру жене дали хорошую. Может, по финским меркам она была трущобой или клоакой, так как в ней не было сауны, но у Виктора Ивановича приятно отвисла челюсть, глядя на этот евроремонт. Особенно умилили его противопожарная система на потолке и пронзительно белая мебель на фоне черных торшеров и абстрактных обоев. Короче, шик-модерн, а ля «закат Европы». Зашибись сделано.

 Пожрать тоже было, хотя многого и не хватало. Так, не было сала. Не было селедки. Не было даже семечек. Конечно, можно было смотаться в Тампере, областной центр за тридцать километров и купить все в русском магазине, но это было западло в плане патриотизма.

 Но со временем привыкли к лишениям и обходились, как говорится в анекдоте, без хлеба, намазывая масло прямо на финский сервелат.

 Виктор Иванович живет у «белофиннов», как он их почему-то называет, уже полгода. А Людка, жинка, уже шестнадцать месяцев. Живут пока, а шо делать, ведь дома нехорошо, с «Калибрами» и «Геранями», и все ждут удара из Беларуси, через Волынь на Львов. А это недалеко. И Киев рядом.

 Виктору Ивановичу неудобно жить «на шарик», за счет финских трудяг. У него такое чувство, что за его финский сервелат и бесплатную квартиру кровью расплачиваются хлопцы под Бахмутом.

 Он уже хочет назад, в Житомир.

 А многие хотят остаться здесь навсегда, даже после победы над Россией. Особенно молодые, до пятидесяти, с маленькими детками, тем более с детьми постарше, допризывного возраста, которых они смогли вывезти и спасти от этой мясорубки.

 Дома-то гребут всех подряд - и косых, и хромых, и на голову больных. Такие случаи рассказывают знакомые по телефону, что ну его в баню. Шепотом рассказывают, а то можно договориться.

 Виктору-то Иванычу уже за шестьдесят, его не загребут. А сынку Шурику тридцать девять, но он, слава Богу, живет в Германии с женой и дочкой, так что до него тоже не дотянутся «цепкие лапы Родины», как пелось у «Машины времени». Так что можно и ехать. Как говорил в анекдоте папа червяк сыну червяку, вылезши из кучи дерьма: «Есть сынок такое понятие - Родина!» Могилы предков, то, се. Квартира опять же. Участок дачный. 

 А если Людке нравится, то и пусть остается, кайфанет на старости лет: тут тебе стиралка-автомат, о которой дома только мечтала, там - микроволновка, тостер, кофейная машина, триста лет не нужные, но все-таки. Да бесплатный театр про Алису в стране чудес. Да кофе с финскими дамами после лютеранской проповеди, как в сериале «Мисс Марпл». Зубы лечат. То, се. В Житомире, безусловно, доживать намного скучнее, особенно на пенсию в семьдесят евро. С этой войной то света неделю нет, то тепла, то ржавую воду дают час в день. А тут стоишь, бывает, в душе, вспомнишь, что моешься самой чистой в мире водой по подсчету ООН - и как-то приятно. И пусть Людка живет. И все кто с детками тоже.

 Ну и финны пусть живут в своей Суоми, само собой. Поколениями старались, пахали, кровь проливали - заслужили свою хорошую жизнь. Хохлы тоже пахали, только что-то ни хрена не выпахали. Ну ничего, как-то будет. С течением времени. В шесть часов после войны. 

 *Водохреща /укр./ - Крещение Господне, или Богоявление.

 **Черняхов, Попельня, Коростень - райцентры Житомирской области Украины с населением 5, 7 и 16 тыс.чел. Но это до войны, а сейчас неизвестно.