Харлам Беляк

 Он приостановился на вершине отлогого спуска. По обеим сторонам «железки» тянулся лес. Снял ушанку, вытер пот рукавом телогрейки, вдохнул холодный, но уже пахнущий весной воздух. Огляделся. Кругом тишина, которую изредка нарушал шорох листвы. Время за полдень. Пора идти домой, а это ни много ни мало с десяток километров. Он поправил заплечный мешок и размеренно пошагал на запад, вдоль полотна железной дороги.

 Харлам Беляк работал путевым обходчиком. Работу свою он выполнял добросовестно, на его двадцатикилометровом участке происшествий не случалось. Правда изредка бывали не запланированные остановки поездов, но это только из-за снежных заносов. Наступала весна сорок первого года. Участок Беляка находился почти у границы Советского Союза с Польшей, что прибавляло Харламу гордости за доверенную ему важную работу. Шагал он в сторону своего домика, в котором жил вот уже семнадцать лет. По натуре своей был он человек нелюдимый - к людям Беляк относился с опаской, а вот природу любил и понимал.

 Родился Харлам в тысяча восемьсот девяносто четвёртом году. Отец его был машинистом, а дед путевым обходчиком. Оба они кормились с Белорусской железной дороги. Матери своей мальчик не знал – она умерла родами, отца убили в пьяной драке в девятьсот втором так, что поднимали его дед да баба. Парень закончил четыре класса церковно-приходской школы и пошёл на работу к деду, помощником. Вот так и стал Харлам путевым обходчиком.

Семья Беляков была зажиточной – корова, свиньи, гуси, пара лошадей. Дед был человеком умелым, чему и научил своего единственного внука. Революцию Беляк-старший не принял. Нет, он не был против советской власти – просто он её не понимал, а посему и не принял. Не мог он уразуметь, как это голь перекатная будет управлять Россией-Матушкой. Потом пришла продразвёрстка. Дед не стал прятать своё добро нажитое годами, а просто встал у ворот своего дома с берданкой в руках. Там его и положили революционные солдаты без суда и следствия. Бабушка померла через три месяца, и Харлам остался совсем один. Работы не было – в стране разруха. Подумал он с недельку, что делать, погоревал, а потом взял дедово ружьё, топор, соль, краюху хлеба и ушёл в лес.

 Леса в тех местах глухие, зверя много, рыбы в озёрах хоть руками лови. Выбрал он место для своего домика километрах в пятнадцати от ближайшего хутора и поставил маленький сруб в двух километрах от «железки». В те времена железная дорога была в одну колею, местами заросшая травой, не до неё людям было – революцию делали. Но через годик инженеры что-то там посчитали и начали строить вторую линию рельсов. Как-то шёл Харлам с охоты и у «железки» встретил Макарыча, старого дедова приятеля. Ну а тот, недолго думая, отвёл парня к начальству и сказал: «Вот вам, товарищи большевики, путевой обходчик - лучше не бывает». С тех самых пор Беляк стал заниматься своим любимым делом, помня, как его учил дед – не торопясь и справно. 

 Вот так, мурлыкая себе под нос свою любимую песню «Чёрный Ворон» и вспоминая своё житьё-бытьё, он подошёл к своему домику. В доме было тепло и вкусно пахло щами. Маланья, жена Харлама, успела накрыть стол к самому его приходу. Беляк нежно поцеловал жёнушку, помыл руки и сел на лавку напротив хозяйки. Выпил стопку самогона, занюхал чёрным хлебом и стал с аппетитом хлебать щи. Маланья смотрела на него, подперев щёки ладошками, и в глазах её была такая радость лучистая, что и описать не берусь. Харлам поел, сотворил самокрутку из самосада и закурил с удовольствием. Покуда жена убирала стол и готовила постель на ночь, думал про то, как благодатно жизнь его сложилась.

 До тридцать пятого года жил он один одинёшенек – сам по хозяйству, сам на охоту или рыбалку. Не желал он никого рядом. Не мог он простить советам смерть дедову. Одному как-то проще, никто тебе не указ. Постепенно обзавёлся лошадёнкой, коровой, курами, посадил огород за домиком на поляне, бил себе дичь да рыбу ловил. Живи не хочу. Случилось однажды в село за солью, сахаром и другой необходимой снедью поехать. У сельпо увидал женщина сидит на крыльце и тихо так плачет. Он уже и сам не помнил почему, но подошёл он к ней и спросил: «Зовут-то тебя как и почто плачешь, бабонька?» Она, всхлипывая, так просто ответила: «Дом мой сгорел дотла, и теперь осталась я одна на всём белом свете» - и, уронив голову на руки, замолчала, только плечи её изредка вздрагивали. Кругом ходили люди, но никому не было до неё дела... Харлам присел рядом, закурил и тихо, но чётко сказал: «Поедешь со мной. Тебя как зовут-то»? «Маланья», - ответила она и посмотрела ему в глаза. В зелёных глазах его было столько покоя и чистоты, что у нее сразу стало тепло на душе. Он притушил цигарку, встал, взял её за руку и повёл к подводе. Усевшись, бросил: «Заедем на базар, мне кой-чего купить надобно». Остановились у рыночной площади. Сказав только: «Обожди меня чуток», - он скрылся в толпе. Минут через двадцать Харлам вернулся, подошёл к Маланье с большим лохматым щенком на руках и сказал: «Знакомься, это Тихон, ему четыре месяца», - сел на телегу и погнал лошадку из села, подальше от людей. Ехали они по еле видному просёлку и вскоре вовсе свернули в лес. Когда солнце спряталось за верхушки деревьев, они подъехали к небольшой избушке. Он слез с телеги, выпустил из рук щенка и произнёс: «Теперь, Малаша, ты будешь жить здесь. Это - твой дом», - распряг лошадь и повёл её в стойло. Маланья ещё немного посидела на телеге, о чём-то думая, и, спрыгнув на землю, пошла к избушке.

 Эту ночь он спал на лавке у печи. Утром, поев хлеба с молоком, ушёл на работу, оставив Маланью одну наедине со своими мыслями. Вернувшись вечером домой, он увидел, что в избе прибрано и на столе его ждёт обед... Так продолжалось месяца два. Однажды, когда он улёгся спать на лавке послышался её тихий голос: «Харламушка, иди ко мне». Этой ночью она стала его женой. На душе у Беляка было так тепло и уютно, как никогда ещё не бывало. Утром, уходя на «железку», он позвал Тихона с собой. С тех пор пёс ходил с ним на работу как на свою собственную...

 Шли годы... Настал сорок первый. На селе люди всё чаще и чаще поговаривали о войне. Великая Отечественная пришла к Харламу в дом двадцать восьмого июня. В субботу вечером во дворе остановился мотоцикл с коляской и в избу ввалились три вооружённых до зубов немца. Беляка вместе с собакой привязали к колодцу. Выпив самогона и закусив салом, они затащили Маланью на кровать, надругались над ней и пристрелили, там же на постели. Немцы запрягли лошадь, положили связанного Харлама на телегу и привязали к ней пса. Один из солдат взял вожжи и медленно поехал по лесной дороге, а двое других умчались на мотоцикле в другую сторону. Харлам даже не понял, как это произошло, но Тихон, изловчившись прыгнул на телегу и впился зубами фашисту в глотку. Через минуту всё было кончено и, освободившись от пут, Беляк погнал повозку с мёртвым солдатом к избушке. Вбежав в дом он увидел на кровати убитую жену. Прикрыв её простынёй, он тяжело опустился на лавку и замер, будто окаменел. Враз он потерял всё, что у него было, но самое страшное – он потерял Малашу, солнечный зайчик всей его жизни. 

 Просидел он так, не двигаясь, далеко за полночь, а очнувшись от тяжёлых мыслей своих, похоронил Маланью на холмике за домом, смастерил крест и водрузил его в изголовье могилы. Собрал он мешок с едой и патронами. Взял топор и винтарь да пошёл в лес к старой просеке, о которой, кроме него, уже никто и не помнил. А ещё он прихватил автомат, нож и гранаты убитого фашиста. Добрался он до места только к полудню, забрался в старую берлогу и задремал. Тихон, как всегда, был рядом. Он лежал, положив морду на Харламову ногу, и тихо скулил, как будто оплакивал Маланью. К вечеру Харлам отрыл тайник, положил туда немецкое оружие, кроме ножа, и порешил так: Манюшке был сорок один год, значит, он должен наказать смертью сорок фашистов. Один уже своё получил...

 Первым делом Беляк обшил досками вход в берлогу и утеплил мхом. Он чувствовал себя раненым зверем – злым и грозным... К зиме он заготовил грибы и ягоды, навялил мяса и рыбы. Благо дичи и рыбы в местах этих глухих было во множестве, а охотник он, стало быть, был один. Немцы в этот лес дремучий носа не совали, только полицаи появлялись на дальнем хуторе, да и то редко. К весне сорок второго Харлам был готов начать свою «Святую Войну». Он сильно похудел, отрастил бороду лопатой, как у деда, а в когда-то добрых его глазах поселилась лютая ненависть. Немцев он подстерегал на лесной дороге, идущей вдоль болот, километрах в пятнадцати от своего логова. Основной добычей его были мотоциклисты – иногда двое, а то и трое. Он обучил Тихона, своего огромного лохматого друга, выбегать перед фашистами на дорогу и лаять почём зря. Ездоки от неожиданности притормаживали, а это Харламу и было надобно. Два или три метких выстрела кончали дело в минуту. Трупы и мотоциклы Беляк топил в болоте, а оружие, документы, сигареты и, если был какой провиант, уносил в берлогу. В холодные зимние вечера, сидя в своём логове, он вспоминал жизнь свою с Малашей, отнятую фашистами, и временами выл, как волк, пугая Тихона, дремавшего рядом. Через год на его счету было двадцать три немца. Летом сорок третьего он подумал было податься к партизанам, но не сделал этого потому, как не одобрял то, что они порой обирали своих же людей, чтобы обеспечить отряд провиантом. Фрицы и не догадывались о том, кто раз за разом убивает их солдат, списывая всё на счёт партизан.

 К моменту, когда Светская Армия освободила Белорусию, Харлам похоронил в болоте пятьдесят восемь фашистов... Орудийная канонада стихала, удаляясь на запад. Сразу же за волной советских солдат к берлоге Беляка подошёл отряд Смерша. Харлама допрашивал розовощёкий капитан. В «сказки» Беляка, как он их назвал, офицер не поверил. Не поверил он и тогда, когда Харлам показал ему тайник с грудой немецкого оружия. Назвав его фашистским прихвостнем, приказал расстрелять на рассвете. Тело Харлама Беляка закопали рядом с берлогой. Тихом умер на могиле своего хозяина через три недели...

 В Белорусию возвратилась советская власть.