Была такая Мила. Маленькая повесть от первого лица

Довелось однажды мне ехать на восток. В пункте назначения который день мела пурга, самолёты не летали. Оставалась железная дорога. Поездка была рабочая, что накладывало отпечаток на восприятие мелькающих за окном полустанков и безмолвно застывших под снегом раскидистых деревьев в поле, сменяющихся труднопроходимыми глубокими лесами по обе стороны путей.

При других обстоятельствах, знаю, всё выглядело бы иначе. Искристый лес и неведомые, зовущие в сказку тропы в нём, а в поле не случайное дерево, а страж, предвестник чужестранной земли, которая вот-вот начнётся как раз за тем холмом, едва появившимся на горизонте. От полустанков веяло бы не заброшенностью и пустотой, а таинственностью, которую хочется разгадать, познать, а, может, и окунуться в неё.

А поезд всё мчит и мчит. Если бы не попутчица, для которой поездка, в отличие от меня, была настоящим путешествием не только в пространстве, но и во времени, то трястись бы мне на восток безрадостно и одиноко.

Запросто мы сошлись с нею накоротке. Она оказалась своей, поскольку родилась в моём родном городе. Правда позже перешла в категорию чужих, покинув страну и прожив много лет за рубежом.

Для неё эта поездка была путешествием в молодость. Со стороны же всё выглядело как обычный туризм. Она говорила много, с энтузиазмом. От меня требовалось только вставлять короткие реплики, не прерывая хода рассказа, нет-нет да и кивать головой, что вполне меня устраивало. 

Поначалу удивила манера её изложения. И даже подтолкнула к мысли о психических неполадках. Рассказ свой вела в настоящем времени так, словно проговаривала мысли или читала по - написанному. В ходе общения я убедилась, что с моей бывшей соотечественницей всё в порядке и в услугах психиатра она не нуждалась. Просто захлестнула её ностальгия, а тут ещё я, свидетель тех мест и времён. Вот вернётся теперь уже в свою Европу и будет дальше пытаться прижиться, и будет повторять свою исповедь, но на этот раз в прошедшем времени. Как это делает всякий не лишённый здравого смысла человек. А пока она вовлекла меня в свою давнюю историю, очень дорогую ей, но в которой по существу не было ничего выдающегося.

– Я ещё тогда подумала, как приятно сознавать, что у меня отличное произношение в английском. Потому и доверили играть роль автора в спектакле. Авторских заставок не так уж много, зато настоящие монологи. Пришлось заучить наизусть. Я открываю сцену – первое впечатление должно быть безупречным. Мила принесёт видеокамеру. Крупный план, взгляд со стороны – операторская работа за ней. Она же и режиссёр. Генератор идей. Поставить «Пигмалиона» в оригинале – это круто. Какая она молодец. Повезло, что я попала к ней в группу. Не формальный подход к обучению, не стандартность суждений.

– При таком наборе качеств, очевидно, конфликтов с коллегами не избежать.

– А ей удаётся. Всегда открытая, лёгкая в общении. Ослепительная улыбка. Мне такому не научиться. Хотя в её присутствии невольно меняюсь и чувствую себя другой, окрылённой и успешной. Занятие окончилось, а её очарование присутствует, не давая пробудиться моим сомнениям и неуверенности. Козерожья натура – тяжёлая ноша. Это я про себя.

– Понимаю.

Стук колёс стал монотонным. Город и пригородные деревни остались позади. Почему именно меня откомандировали в этот раз? Наверное, начальству не с руки под Новый год в мороз трястись в вагоне несколько суток туда, а затем обратно. Так и праздник рискуешь провести на колёсах.

Мне радостно, что приближающийся Новый год спутал карты институтскому руководству и ехать приходится мне.

– Уже смеркается. Да, занятие окончилось. Несколько минут - и я у трамвайной остановки. Не пришлось бы долго ждать. Завтра новый день и рано вставать. Медицинский институт не допускает опозданий и пропусков.

– Это мне знакомо.

– Мила, Мила, если бы я была мужчиной, то связала бы свою жизнь только с тобой. Странно, никому не прощаю вранья, кроме нее. У неё и враньё экстравагантное, белыми нитками шито. Как тут обидишься. В прошлом месяце не пришла на занятие. Группа прождала больше часа и разошлась в недоумении. Оказалось – разболелась щитовидка. Назвала бы другой орган. Щитовидная железа не болит. Не виню и прощаю.

Всё-таки неплохо прервать на время суетливую изнуряющую городскую жизнь с её офисными и институтскими пертурбациями. Прервать ритмичным стуком колёс. Моё присутствие в стенах престижного института было важным, но не обязательным. Впрочем, как и моё присутствие здесь. Задремай я сейчас, попутчица бы и не заметила. Целиком перенеслась в один из безвозвратных дней.

– Что же так долго нет трамвая? Лучше не думать об этом. Или наоборот думать: "Мне трамвай не нужен, не нужен..." Тогда приедет. Прошлый раз сработало.

– И у меня так бывало, – киваю.

– Её и бывшие мужья боготворят. Взять хотя бы молодого профессора университета – высокий красавец. Я его сразу заметила со сцены. Пришёл на наше выступление, то есть на уникальное событие – КВН на английском языке. На самом же деле пришёл посмотреть не на лучшую шестёрку игроков, а на Милин успех. Она утонула в огромном букете, доставленном по заказу к концу игры. Его глаза смотрели с неподдельной любовью на нашу Милу. А она без проволочки представила его: «Мой первый муж – Соколов». И всё та же завораживающая улыбка... Соколов, Соколова, значит, – оставила себе на память его фамилию.

– А как же трамвай? – возвращаю собеседницу в предыдущую колею.

– Терпение, мой друг. Трамвая всё нет. Наверное, где-то в лабиринте городских кварталов случилась поломка. Совсем стемнело. Если пройти на улицу Красноармейскую, есть шанс сесть на автобус. Идти минут двадцать.

– Это с Саксаганской? – интересуюсь.

 – Да, да. И я иду шагом в ритме заданном Милой. Вот бы хватило на дольше её всеобъемлющей магии. Белые сапожки контрастируют с чёрным, пропитанным влагой асфальтом. Недавно было иначе – белым по белому, сапожки почти сливались с белизной снега. А он, снег, выдавал мою поступь, совпадая с ней в своём хрустящем поскрипывании.

– И у меня в ту пору были полусапожки белого цвета. Долго искала такие, а купила по случаю. До сих пор, должно быть, на антресолях лежат, изношенные, но целые.

– Ранняя весна в этом году.

Какая весна? За окном зима в разгаре. Ах, да, это она про свою весну. Понимающе киваю и на этот раз, и окончательно сдаюсь, позволяя втянуть себя без малейшего сопротивления в чужую давно утерянную жизнь.

 – Снег полностью сошёл. Вчера вдоль обочины, словно посеянные в один день, дружно прорвались сочные одуванчики. Мне кажется, в городе это первые весенние цветы. Хотя не везде их можно увидеть. Чем ближе к центру, тем больше раскатанного асфальта. Где тут пробиться стебельку? Вы никогда об этом не задумывались?

– Это вы хорошо подметили.

– А как вам весенние выходки – плести венки из одуванчиков? С тем чтобы тут же выбросить (быстро вянут). Как по мне, пусть бы себе цвели. К первым одуванчикам стремятся первые пчёлы. Согласитесь, первые пчёлы и первая бабочка лимонница, а никак не птицы, – истинные вестники пробуждения.

Она права. Ещё снег бывало не сойдёт и почки на деревьях не набухли, а выдастся пригожий день, и выпорхнет неизвестно откуда жёлтокрылое чудо, заявляя всем о конце зимы. Как хочется жить в этот момент, и вдохновляться, и любить, и стремиться.

– Кстати, а я к чему стремлюсь? – задалась вопросом собеседница, почти угадав мои мысли. Её вопрос относился всё к той же далёкой весне.

– В сущности, стремление – это вектор жизни. Чем раньше с ним определишься, тем лучше. 

– Все мы, как один стремимся к лучшему. Я в том числе. Вот окончу курсы. И что произойдёт? Выдадут мне свидетельство, смогу общаться с иностранными гражданами на их родном английском. Только встретить таких граждан вряд ли удастся. К тому же с Милой придётся распроститься. И не только потому, что закончу обучение. Наша Мила не из нашего мира и в любой момент может уехать туда, где ото всюду слышится английский. Её настоящий муж, третий который, – посол. Она периодически летает к нему. А я жду, когда же вернётся и раскрасит жизнь цветными красками, и вселит надежду и оптимизм. 

– А что всё-таки с трамваем? – снова проявляю настойчивость, без которой сюжетная линия потеряется окончательно.

– Теперь я уже достаточно далеко. Если покажется трамвай, не добежать. Ничего, сейчас поверну на проспект и никогда не узнаю, пришёл злополучный трамвай или нет. Хоть бы не было сюрпризов с автобусом. Вон уже виднеется и остановка. Какой-то одинокий силуэт маячит. Коль скоро один, значит, автобус отошёл недавно. Может, стоило дождаться трамвая. Могла бы быть уже на площади Победы. Конечно, при условии, что трамвай осчастливил остановку своим прибытием. Не угадаешь.

Какая она всё же зануда, моя соседка по купе. На остросюжетное развитие событий надеяться нечего. Похоже, ей в удовольствие замирать во времени и пространстве.

– Вот и в жизни так – не угадать. А как хотелось угадать, чтобы не ошибиться в самом её начале. Но именно с момента, когда в моей жизни появилась Мила, стало ясно, что и угадывать-то не следует. Достаточно взяться за дело с пониманием и усердием. Тогда и жизненное колесо повернётся в сторону успеха и удачи.

– Конечно, если ещё и повезёт, – роняю я.

Сколько накопилось за долгую жизнь начинаний, на которые были положены усилия и бесценное время, но которые не реализовались по пустяшным причинам. Впрочем, не стоит сейчас об этом. Меня покачивает в такт вагона, сбавляющего скорость перед переездом. За окном спускающиеся сумерки, почти голубые от обилия снега.

– Мила была вторым ребёнком в семье, считавшимся не совсем удачным. Старшая сестра – настоящая красавица и большая умница. На её фоне полная и замкнутая Мила не подавала никаких надежд в плане социальных перспектив. При таком положении вещей Мила с восхищением и с толикой зависти наблюдала за успехами сестры и упорно посвящала себя исключительно учёбе.

Прогнозируя будущее, мама делала само собой напрашивающиеся выводы: "Старшая быстро выскочит замуж. За неё я спокойна. А вот Мила будет жить с нами." Как плохо она знала свою дочь.

Когда Миле исполнилось семнадцать лет, она вдруг решила, что пришло время всё изменить. С зеркальной глади на неё смотрел угрюмый хомяк, раздутые щёки которого делали его шире, чем он был на самом деле. Затянутые назад в хвост каштановые волосы ещё больше подчёркивали полноту.

Гардероб "хомяка" был скучен и однообразен. При таких формах не до выбора. Мила взялась за работу в двух аспектах: внешнем и внутреннем. Переломать последнее было труднее всего.

– Вот-вот. Мне не удалось, – делюсь своим опытом.

– И мне, к сожалению. Так вот. Когда она появилась в институте иностранных языков в качестве студентки, это уже была совсем другая Мила. Сбросив всё лишнее, оказалось, что она обладала замечательной фигуркой, на которой здорово смотрелись и джинсы, и мини-юбки, не говоря о лёгких играющих при ходьбе кофточках. Ещё Мила избавилась от каштанового хвоста, превратившись в блондинку с удлинённым каре. Что, кстати, ей очень шло.

Однажды в беседе она бросила: "Я сама себя сотворила". И была сто раз права. Она развила в себе оптимистичность, поборов депрессивные тенденции, с которыми жила до этого годы. А в довершение вызволила из плена потрясающе обворожительную улыбку, которая и стала её главным оружием.

В итоге замуж Мила вышла раньше сестры, на первом курсе института.

– Простите. Вы всё ещё на остановке? – неуместным вопросом пытаюсь привести в порядок ход мыслей.

– Да, я всё ещё жду. Но сейчас не об этом. Понятно, откуда у Милы такие оригинальные вещи. Одевается как никто другой. При слове как-то упомянула о валютном магазине. По тем временам такие магазины были доступны немногим. Конечно, одежда не главное. Но если оригинальность проявляется в одежде, что ж, пускай.

– Я помню, в городе было два валютных магазина. Мои первые джинсы были куплены там, через знакомство конечно. Никогда не забуду радости от такой обновки. Наденешь их – и сразу настроение хорошее, и сразу море по колено, – достаю из прошлого свои яркие воспоминания. Но собеседница не слышит меня и я умолкаю.

– Тёплая весна заставила женскую половину перейти на воздушные шарфики и косынки. А я всё ещё не снимаю зимний шарф. Он не такой, как у Милы, но схожий. Тоже необычный. Буду носить, пока совсем не станет жарко. Связала его сама, после того как увидела шарф на Миле. Узкий, длинный, небрежно наброшен двумя кольцами. Фортепианная клавиатура, развёрнутая по всей длине шарфа, издавала мелодию. Мне слышалось битловское «Let it be». Такой она появилась на встрече с нами ярким осенним днём.

– Простите, какой у неё был шарф? – спросила я, с трудом сохраняя равнодушное выражение лица.

– Он был чёрно-белый с изображением клавиатуры. Очень оригинально смотрелся.

– Наверняка.

Моё сердце, неподвластное контролю, начало стучать сильно, отдавая в шею. Неужели старые воспоминания могут жить бесконечно и сохраняться в минимальных деталях? Какая нелепость эта командировка, какая нелепость эта попутчица. Какое нелепое совпадение...

– Так вот. Идея была, как всегда, её – проводить тематические экскурсии по городу на английском языке. Солнце бликами играло на стенах Лавры. Глаза Милы искрились радостью. Мне хотелось слушать её, вдыхать запах её духов и никогда не расставаться. Посетители обращали внимание на нашу англоязычную группу. Хотя причиной была вовсе не иностранная речь, а присутствие той, которая была в центре и излучала обаяние.

Решаюсь на отчаянный шаг дабы вразумить мою странницу или же окончательно сбить с толку:

– Как долго вам ещё ждать на остановке? – теперь уже я кажусь себе занудой.

– А вот и долгожданный автобус. Он везёт меня, мерно покачиваясь, словно убаюкивает. В салоне запоздалые одинокие пассажиры и врывающаяся при каждом открытии дверей весенняя свежесть. Она каждый раз пробуждает меня от мыслей и полудрёмы. Новый год по-настоящему не приходит в полночь 31 декабря, а сейчас, когда невнятное предчувствие начинает подпитываться дыханием весны.

Дома я быстро засыпаю, с удовольствием прошмыгнув под одеяло. Рядом на тумбочке лежит, нет, скорее живёт своей жизнью "Пигмалион". И снится мне сон, где разговариваю я на английском как наяву.

– Признак полного погружения, – подмечаю как знаток и напрасно жду ответной реакции. Моя попутчица отстранилась и на сей раз оборвала контакт с реальностью.

– Весна всё больше вступает в свои права. Об этом разговорились и птицы с самого раннего утра, заполонив ещё голый тополь за моим балконом. 

Я всё ещё не снимаю свой шарф, ставший неуместным, если судить по погоде. Сегодня снова еду на занятие, еду к Миле. Вот сяду в трамвай и через полчаса увижу её. Какой счастливый день. Он счастливый с самого пробуждения, потому что наполнен предчувствием радости.

 Он тоже ждёт. У него трижды обкрученный вокруг шеи оранжевый шарф. А ещё: распахнутое кожаное чуть не до земли пальто, мешковатый жёлтый свитер, до блеска начищенные рыжеватые ботинки. Такое своеобразие в одежде подстать только Миле.

Привычным движением он отбрасывает назад длинные пряди волос, открывая на время лицо. В чертах замечаю странность, которая придаёт особый шарм. На него хочется смотреть. Резко выточенный угловатый профиль никак не сочетается с мягкими, почти девичьими линиями анфаса. Именно такой импонировал бы Миле. Впрочем, у неё муж, который посол.

Мы долго едем, сидя рядом, и выходим на той же остановке. Он уверенно шагает по тропинке через дворы, чтобы выйти на параллельную улицу (знает район). Я поспеваю чуть поодаль. Это и мой маршрут.

Когда поднимаюсь на нужный этаж, вновь натыкаюсь на него. Он стоит рядом с Милой, совсем близко. О чём-то разговаривают. Беседа длится недолго. Мила входит в класс и начинается магический урок. И всё-таки, кто этот незнакомец, который позволяет себе стоять так близко к Миле?

Спустя несколько месяцев я увидела его ещё раз. Но в этот раз он был облачён в мохнатый банный халат. Появление его было неожиданным, но не вызвало никакой внешней реакции присутствующих. Вероятно, оно было неожиданным лишь для меня. А может, потому, что рядом с Милой вещи, выходящие за пределы позволительности, допустимости приобретали характер естественности. Вот и тогда так. 

Мила пригласила нас к себе домой посмотреть в оригинале фильм "Полёт над гнездом кукушки". Мы и не догадывались о присутствии ещё одного гостя. А он, выйдя из спальни, поприветствовал нас жестом, как давних знакомых, мол, не отвлекайтесь - и проследовал дальше.

И только Аркадий бросил ему вслед:

– Присоединяйся к нам.

– Да я уже видел, – долетел негромкий ответ.

Вот так новость. Значит, он знает английский не хуже нас. Значит, он сидел на диване, где сейчас сидим мы. Значит, он здесь, как у себя дома.

А Мила то исчезает, то вновь появляется, усевшись на полу и уткнувшись подбородком в коленки, чтобы ещё раз насладиться понравившимся фрагменом.

Как сейчас помню запах её духов. Вот опять она встаёт и выходит. Идёт туда, где скрылся он. Я отхлёбываю остывший кофе и понимаю, что отказываюсь от этого мужчины навсегда. Отказываюсь в пользу Милы. А на экране тем временем разыгрывается драма о правах человека и свободе.

Она отвоевала свою свободу сама, умудрившись никому не навредить. А если где-то как-то и случилось, то ничего другого не оставалось как простить её. 

– Вы знакомы? – обращаюсь к Аркадию.

– Да. Он гитарист от бога.

В ответе не было энтузиазма, но чувствовалась недоговорённость. Неужто Аркадий ревнует Милу к нему?

Стучат колёса...Вот и Аркадий появился. Пора бы прервать этот монолог. Сейчас бы попить чайку, лечь на полку и мысленно пофилософствовать о жизни, о её быстротечности. Тук-тук, тук-тук. За окном стемнело. Полуосвещённым размытым пятном промчался безлюдный полустанок. И тут же стеной проступила бархатная темнота. Моя тщетная попытка уединиться в свои мысли осталась попыткой. Собеседница живо продолжила повествование об Аркадии, расставив точки над «и» – кто такой Аркадий и какое место он занимает в обеих жизнях: её собственной и Милы.

– Вспомнилось, когда я, будучи старшеклассницей, подхватила воспаление лёгких и очутилась в больнице. А он, молодой врач отделения, лечил нашу палату и писал диссертацию, часто задерживаясь допоздна. Пребывание в больничных стенах в его смену не было таким гнетущим. Нам дозволялось играть в карты до глубокой ночи, расположившись за удобным столом в холле.

– Аркадий Ростиславович? Вы? – неловко вырвалось у меня в тот самый момент, когда мы столкнулись у подъезда.

– Да, – он охватил взглядом нашу весёлую стайку, затем яркое пятно тюльпанов в моих руках. Кажется узнал меня и неожиданно выдал:

– Хотите, угадаю, к кому вы идёте?

Мы переглянулись в недоумении. А он продолжил:

– Вы идёте к Миле. Шестой этаж, направо при выходе из лифта. Угадал?

– Угадали.

– Давно не видел её. Мила – моя одноклассница. Живём в одном парадном, а никогда не встречаемся. Вы не против, если я поднимусь с вами? Уверяю, что не помешаю. Только поприветствую её и всё. Дел невпроворот.

– Опять кандидатская?

– На этот раз докторская.

– Колбаса? – запустила шуточку одна из наших девчонок.

– Нет, мисс. Это из области вам неведомой. А что касается колбасы, то она на-а-амного вкуснее и на-а-а-а-амного дешевле, чем моя докторская.

Мила обрадовалась Аркадию как долгожданному гостю и не отпустила. А он и не сопротивлялся, забыв о делах «невпроворот». Правда, выставил условие:

– С этого момента я не Аркадий Ростиславович, – он с упором взглянул на меня, – а просто Аркадий.

Так мы перешли на "ты". Он сидел рядом и попивал коньяк. К концу вечера Аркадий слегка опьянел и во всеуслышание признался Миле в том, что она была его первой любовью.

– Я знаю. И не пей больше, пожалуйста, – она сказала это просто, глядя ему прямо в глаза, в которых читалось больше, чем было сказано. До конца вечера он не прикоснулся к рюмке. Ушёл вместе с нами, неумело попрощавшись.

В дверь купе постучали. Проводница обходила вагон и предлагала путешественникам чай. Для меня чай, который разносят в поездах, – отдельная тема. Сколько в нём романтики. Может, когда-нибудь напишу об этом отдельно. А пока только скажу, что от чая в стакане с подстаканником под стук колёс отказаться нельзя. 

Приход проводницы остановил ненадолго разговор. И сразу же под дребезжание чайных ложечек моя собеседница продолжила исповедь.

– Мы болезненно относились к поползновениям дирекции курсов перераспределить учащихся, якобы для более рационального планирования учебного процесса. Под угрозой, что вся наша группа покинет курсы, нам удалось остаться с Милой. Она же, со своей стороны, без труда сняла всё напряжение. И сделала это легко и непринуждённо: «Не имеет значение, каким будет решение руководства. На наших отношениях это не отразится никоим образом. Мы по-прежнему будем встречаться, устраивать посиделки и продолжать снимать "Пигмалион".

Мы не были для неё средством заработка, как случалось среди педагогов тех времён. Мы были её учениками с большой буквы. Влюблёнными, как и она, в английский, но пока ещё с мировоззрением, зашоренным идеологическими догмами. Она учила нас смотреть на мир по-другому и не давать обстоятельствам мешать той жизни, на которую делаешь ставку.

Детвора в доме обожала её. Однажды Мила застала стайку ребятишек, сидящих на лавке со скучающим видом. Выяснилось, что заняться было нечем.

– Вы бы хоть игру затеяли, – предложила она.

– Играть нечем. У девчонок резинка порвалась, а у нас мяч сдулся: на гвоздь напоролся.

– Ерунда. Играем, кто дальше плюнет.

Вскоре удивлённые прохожие стали свидетелями как дети, выстроившись в линию во главе с Милой, плевали на дальнее расстояние. Затем производились замеры, шум, споры. И финальный раунд. 

– Оригинально. Предполагаю, вы поддерживаете связь, – утверждение прозвучало как вопрос.

– Нет. Мне остался лишь выхваченный фотокамерой чёрно-белый миг.

Она бережно вынула из сумки небольшой конверт, достала из него фото и протянула мне.

Господи! На меня смотрела и улыбалась из далёкого далёка присущей только ей улыбкой Людмила. На мгновение мне показалось, что ощущаю запах её духов. «Chloe’ Innecence». Теперь таких не выпускают.

– Вы звали её Милой? – задаю нелепый вопрос лишь бы не молчать.

– Вы были знакомы? – собеседница подняла на меня вопрошающий взгляд.

– Нет... Обаятельная улыбка. Вы правы.

– Обворожительная я бы сказала.

Я передаю ей фото. А как не хочется. У меня не осталось ни одной её фотографии...

– Только однажды мне посчастливилось быть с ней почти наедине. Имею в виду вне наших организованных коллективных встреч и занятий. 

– Расскажите. Прошу вас.

 – Я шла в толпе по широкому тротуару и не сразу сообразила, кто и откуда меня окликает.

– Лера!

Голос доносился со стороны мостовой. Почти сразу я увидела сказочный автомобиль. Он медленно и беззвучно проплывал мимо. Это была спортивная низко посаженная машина жёлтого цвета. Ничего подобного не приходилось мне видеть ранее. Я застыла как вкопанная. Несколько любопытных пешеходов сделали то же самое.

Водитель, интересный мужчина средних лет, повернувшись всем корпусом, смотрел прямо на меня.

– Лера, что же вы стоите?

В следующую секунду я различила её голос. Перевалившись через водителя и вытянувшись к окну, она махала мне рукой. При этом смеялась так, словно её постигло невероятное счастье:

– Лера! Давай к нам!

Я садилась в сказочный автомобиль под изумлённые взоры прохожих, чувствуя себя баловнем судьбы.

– Лера, ты такая видная. Я только глянула – сразу тебя заметила. Познакомьтесь. Это моя талантливая ученица, – она кивнула в мою сторону. – А это – Рыбий, мой второй муж.

Можно было и не представлять. Я и без того узнала. Он был ведущим артистом балета в оперном театре. Машину приобрёл в Японии, когда трупа ездила на гастроли. Неудобством машины был руль, установленный с правой стороны. Но с этим легко справлялись.

– Мила, что там на горизонте?

Улыбающаяся Мила высовывалась из окна. Ветер трепал её блондинистую копну. И следовала команда:

– Полоса свободна. Обгон разрешён!

Волшебная машина ускорялась вперёд, с лёгкостью обходя и оставляя далеко позади привычные для моего глаза автомобили. А летний ветер с ещё большей силой трепал и путал Милины волосы.

Не помню, о чём говорили. Главное, она была рядом и мы были счастливы.

Меня подвезли к самому дому. Так закончилась волшебная сказка. Такой была последняя наша встреча, прощальный подарок судьбы.

Годы катились равномерно как вал за валом, соблюдая очерёдность и разбиваясь точно к моменту наступления первого января. Вот уже и новое поколение взросло. Исподволь, а, может, исподтишка, чтобы указать мне на дверь.

– Вы пытались разыскать её? – обрываю лишнюю философию.

– Да, я пыталась разыскать её через социальные сети. Безуспешно. Затем меня настигло случайное известие, ошеломляющее и несправедливое. Приняв наконец-то решение уехать из страны, она отправилась навстречу знакомой ей Америке. Я осталась на другом берегу с ощущением покинутости, осознанием безвозвратно утерянного праздника и уверенности в том, что она не забудет наши посиделки и всех нас, таких разных, но одинаково преданных ей...

– Ну и? 

– Самолёту не суждено было приземлиться ни в Америке, ни на островах, ни вообще где-либо. Он исчез с радаров высоко над Саргассовым морем, бесследно и без права на скорбные поминки.

Наверно, Милина сногсшибательная улыбка не давала покоя тому, кто запустил весь ход явлений и событий. А потому растворил её во Вселенной, не оставив мне шанс на встречу.

Мне нестерпимо захотелось отвернуться к стене, чтобы не видеть зацикленную на минувшем пассажирку, уткнуться в подушку и тихо заплакать.

– Когда я смотрю на её сохранившееся фото, его чёрно-белая даль пробуждает радостный трепет в душе. А перед глазами всплывает море света и красок. Клавиатурный шарф раскручивает мелодию Битлз... Каким-то образом я оказываюсь рядом. Мне нравится всё. Осенний день. Воскресный звон проснувшегося колокола над Лаврой и мой почти безукоризненный английский. И мы говорим, окрылённые как когда-то сиюминутным счастьем и безоговорочно успешным будущим.. Говорим об истоках Киевской Руси, об искусстве и просто о жизни, здесь и сейчас.

Бермудская тайна. Утерянная пленяющая улыбка. Мне думается, что такая весть, скорее, выдумка, чем правда. Игра в испорченный телефон – вот что такое социальные сети. Неверие и сомнения понудят меня вновь запускать компьютерный поиск. Однажды он увенчается успехом. Найдёт ту, которая легко одаривала счастьем, противиться которому было невозможно.

 ***

Стук колёс из монотонного перешёл на ритм с перебоями. Значит, закончился пригород. Замелькали огни высоток. Меня встречал родной город. Целый город и никто конкретно.

Через несколько часов Новый год. Всё-таки я успела.

Вспомнился давний-давний Новый год, когда мы отмечали его дружно и весело в квартире на шестом этаже. В прихожей среди уймы зимних пальто и шуб висел хорошо знакомый мне музыкальный шарф.