Общие знакомые. Из непридуманного

Недавно - в ноябре 2023 - умерла одна моя приятельница. В моем возрасте это естественно: сверстники все время умирают. Особенно если они еще чуть старше. Эта подруга была старше меня на несколько лет. Для общения к концу жизни это не имеет никакого значения, а в молодости существенно: когда Наташа была студенткой, я была еще только школьницей. Я готовилась к поступлению в МГУ, и у меня была частная учительница английского, которую я очень любила. И она мне рассказывала, что у нее есть очаровательная студентка, которую она очень любит - я дико ревновала. Из всех тогдашних ее историй про Наташу я помню только, что Наташа вышла из дому босиком и прошлась по снегу. В тот момент я не задумалась, зачем ходить по снегу босиком, а полностью поверила, что это очаровательно. Она вообще была очаровательной, и мне все время хочется ее вспоминать. 

Нет, я хочу начать эту историю совсем с другой стороны.

В Москве было несколько комиссионных магазинов антикварных вещей. Моя мама любила в них заходить, рассматривать красивые предметы - ведь прикладное это тоже искусство. По-моему, к концу 1980-х остался только один магазин - около метро Октябрьская. Раньше и на Сретенке и на Арбате, конечно, были завсегдатаи-спекулянты и связи с продавцами, но на Октябрьской всё приобрело совсем другой масштаб - грандиозный. Вещей было сравнительно мало, чтобы купить что-то хорошее, нужно было войти в магазин среди самых первых. Но это многие поняли и многие стремились быть первыми, так что к открытию магазина на улице уже выстраивалась очередь. Очередь становилась все длиннее и настоящие коллекционеры, в числе которых вдруг оказалась моя интеллектуальная мама, потерявшая к своим пятидесяти с чем-то годам интерес и к литературоведению, и к романам, героиней которых она раньше так часто и так ярко бывала. 

Вместе с моей мамой с ночи, греясь у батарей в чужих подъездах, пока один из них караулит на улице очередь, приходили художник Владимир Немухин и поэт Юрий Виленский, писавший под псевдонимом Георгий Недгар. Эти трое очень подружились, но с Немухиным мама, к сожалению, сумела несколько испортить отношения. Он - буквально классик второго авангарда - подарил ей свою картину из серии метафизика карт (не знаю, было ли это официальным названием). Очень декоративная и вполне комнатного размера картина прекрасно смотрелась на стене. Но маме безумно захотелось иметь серебряный позолоченный половник, и она выменяла его на картину Немухина. Я была в ужасе, но речь не обо мне. Она потом всё удивлялась, что Владимир Николаевич охладел к ней. К счастью, Юра своих стихов ей не читал - вот уж не понравились бы (она-то привыкла к стихам выдающимся), так что с ним дружили мирно. До такой степени близко дружили, что, если не пропадали на Октябрьской, то вечно по телефону разговаривали. Юра жил с мамой, Алисой Евгеньевной, и моя мама, с ее общительностью, начала и с Алисой Евгеньевной телефонные беседы вести. Алиса Евгеньевна с моей мамой делилась: конечно, Юра не совсем душевно здоров. И романы у него все неудачные. В гости к ним мама не ездила, не помню почему, а Юра к нам приходил, они вместе сидели над книгами по прикладному искусству, разбирали марки и клейма, тонкость мазка кисти на фарфоровом цветке и т. д. Знаете, этот особый красный мейсеновского лепестка? Юра говорил мимоходом, что у него неплохая коллекция малых голландцев, я подавляла смех, а мама все-таки верила. Но когда он сообщил, что приобрел Веласкеса, то и в ней зародились сомнения. Ну, может быть, не сам Веласкес, а его школа.

Как-то летом 1989 года у меня котлеты получились особенно вкусными. В Москве с едой плоховато было, но то ли я на рынке очень дорогого мяса купила, то ли как-то удачно приготовила. Мама и говорит так жалобно: Алиса Евгеньевна сетует, что Юра плохо себя чувствует, ничего не ест, отвезла бы ты им котлет, сделай доброе дело. Никакого настроения на добрые дела у меня не было, но раз мама просит. Она еще поспешно добавила: и на Веласкеса глянешь, тебе ведь он нравится.

Где-то они жили вроде бы у метро Парк культуры, не помню точно - я ведь у них только один раз была, тогда только. Дом хороший - сталинский, в квартире прекрасный ремонт. Алиса Евгеньевна очень приятная, что-то на стенах висело неброское, Веласкеса не заметила, приставать не стала. Передала свою кастрюльку в тряпицу завернутую - котлеты и не остыли еще, на метро дорога недолгая. Юра лежал в своей комнате, позвал меня зайти, сесть. Мебели не помню, ну, наверное, как надо - музейная. Помню только столик маленький у кровати - вообще-то для вазы с цветами, но на нем с кефиром стакан. Обменялись парой слов. Всё было ясно про его одиночество. Надо было остаться, трудно что ль. Но уж больно не хотелось. И ясно, что не во мне дело. Не я ему нужна, я просто так. А у меня дочка-дошкольница, да у мамы рак - она этой идиоткой Октябрьской отвлекается, но ведь не на век, скоро не будет сил. Он всерьез попросил, а я даже и не врубилась, домой поехала. 

Приезжаю, мама такая бледная. Ей Алиса Евгеньевна позвонила: Юра яд выпил. Скорая моментально приехала, но откачать не смогли. 

Это не кефир в стакане был на столике, а яд.

Мама сказала, что Аля - дочка моя, дошкольница, тоже должна пойти на похороны. Я возмутилась: зачем? “Чтобы бабушкины похороны не были в ее жизни первыми.” Мама умерла через полгода.

И вот проходит десять лет. Мы с дочкой живем уже в Израиле. И моя подруга Саша Раскина, которая живет уже в США, просит разрешения прислать ко мне в гости свою подругу Наташу Камышникову, по бывшему мужу Первухину, которая тоже живет в США, а в Израиль едет просто так, а когда-то училась в МГУ, у той же преподавательницы английского, у которой я училась частным образом, и хочет со мной познакомиться. 

Конечно, я буду очень рада.

Приходит очаровательная Наташа и объясняет мне, что вообще-то она не хочет со мной познакомиться. Вернее, хочет, но только для того, чтобы я рассказала ей про Юру Виленского, потому что Саша ей сказала, что я была буквально почти при его самоубийстве. А когда-то, когда Наташа училась в МГУ и ходила босиком по снегу, то они с этим Юрой любили друг друга. А может быть, и не любили, а всё сочинили, потому что читали очень много стихов. Но это не важно. Важно, что они решили вместе покончить с собой. И она там что-то приняла, а он испугался. Не принял и ее спас. Вытащил. Ее откачали. А тут вот не испугался. И не откачали. Ужас. 

Но с Наташей мы очень подружились. Окунулись в дружбу.

И вот я всё думаю, что хорошо бы про Наташу написать и про Юру написать. Но про Юру мне, собственно, и нечего написать. Я даже его псевдоним - Недгар - с трудом вспомнила, и у меня нет больше с ним знакомых, кому мне о нем рассказывать.

И вот проходит еще двадцать пять лет, и я слушаю по зуму конференцию об Ахматовских сиротах. Дмитрий Бобышев рассказывает, что когда-то какой-то молодой человек пробился к Ахматовой в больницу, чтобы “узнать ее мнение, кто "первее" - Цветаева, Мандельштам или Пастернак. Заметим, что молодой человек саму Ахматову не включил в свой перечень. Но она нашла в себе силы ответить: "Все они звезды первой величины, и не нужно превращать их в чучела наподобие диванных валиков, чтобы этими валиками избивать друг друга". И что он, Бобышев, сумел узнать имя этого тогдашнего молодого человека - Георгий Недгар. Ну надо же. Значит есть у меня с Юрой общие знакомые, можно даже сказать, что Ахматова среди них.

Хочу только добавить, что Юра вовсе не был дураком, как может показаться из рассказа Бобышева, да и из моего рассказа. Он был душевно болен, но не был глуп, и вообще в нем было много хорошего. А Ахматовой не было среди поэтов, про которых узнавали “кто первей”, потому что она над всеми. Юра тоже это понимал.