Апология Собакевича

Литературу невозможно представить себе без положительного персонажа. Писателю хочется улучшить мир, а в таком случае без положительного типа не обойтись. Мировая литература кишит положительными фигурами. Ахилл и Эней, Гамлет и Дон-Кихот,  Жан Вальжан и Давид Копперфильд, не говоря уже о капитане Немо и Шерлоке Холмсе. А если взять русский литературный бульон, которым нас врачевали: Татьяна Ларина и Наташа Ростова, Базаров и Рахметов, князь Андрей и князь Мышкин, Пьер Безухов и Алёша Карамазов, Павел Власов, наконец. 

А советская литература - она была просто помешана на положительных героях, вот такое устойчивое словосочетание. Школьные сочинения писались именно о положительных героях. Чапаев и Павел Корчагин, Василий Тёркин и Алексей Мересьев. В литературе диссидентско-запретной, там, конечно же, герои были другого рода, но тоже положительные, пастернаковский доктор Живаго и булгаковский Мастер. И если уж литература бралась за отрицательного героя, то он получался неотвратимо положительным (Остап Бендер!)

Но вот есть одно гигантское исключение! Гоголь, Николай Васильевич...

Гоголь «украинский», рожденный и творивший на благодатной почве Украины, рисовал характеры то народно-лиричные (кузнец Вакула), то трогательные (Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна), то историко-героические (Тарас Бульба), и это были «положительные герои». Конечно, Гоголь написал и «Страшную месть», и «Вия» - но это не о людях, о нечисти...

А вот Гоголь, писатель «русский», санкт-петербургский, - это ж совсем иное дело. «Ужасный хохол!», - писал о нём тончайший Розанов, считавший, что Гоголь оболгал Россию. Действительно, «Ревизор», «Шинель» и «Мёртвые души» - три пощёчины Гоголя России. Ляпкины-Тяпкины, Хлестаковы, Держиморды...Акакий Акакиевич... 

«Мёртвые души», такое название, лучшее в мировой литературе, – уже черта гения! Со страниц «поэмы» смотрят ужасные рожи монстров, босховских уродов, страшно-смешных или жалко-смешных. Тот же Розанов сказал: «…Гоголь дал право каждому русскому хохотать над Россией». Более того, он сформулировал основную гоголевскую истину: «…Истина, что человек может только презирать человека». 

Гоголь сам терзался этой чертой своего таланта – своим «дурным глазом», трагической предопределённостью сатирика. Неуклюже он пытался объясниться в «Развязке Ревизора» и в «Театральном разъезде». Дескать, псевдо-ревизор Хлестаков – это совесть, а «честное, благородное лицо» в «Ревизоре» - смех. Не убедил.

Вторая часть «Мёртвых душ» предполагалась христиански-нравоучительной, с добродетельным помещиком и честным откупщиком. Павел Иванович Чичиков должен был нравственно переродиться. Получилась фальшь. Он перечитал рукопись, ужаснулся и сжёг её. 

Говоря языком каламбуров 19-го века, Гоголю положительно не удавались положительные персонажи. Он был специалистом по монстрам. В памяти потомков он остается не кротким добротолюбцем и проповедником, а гениальным насмешником. Революционные демократы, а потом марксисты пытались представить Гоголя как социального критика «ужасов николаевской России». В этом они полностью преуспели. Ленин и Сталин, а ещё раньше молодой Троцкий с охотой пользовались набором гоголевских персонажей, чтобы пообиднее, «наотмашь», оскорбить своих оппонентов. «Манилов», «Коробочка», «Ноздрёв», наконец, «Собакевич» - так и витало в воздухе партийных дискуссий. 

Pyotr_Mihaylovich_Boklevskiy._Sobakevich.jpg

А вот здесь – стоп... И здесь мы берёмся привести убедительные доводы, что есть один персонаж, который выламывается из ряда гоголевских кадавров. Он – такое же исключение среди «мёртвых душ», как Гоголь – среди писателей. В его лице Гоголю удалось–таки создать образ положительного героя - независимо от своего желания и вопреки ему. И кстати, этот образ глубоко созвучен нашей эпохе 

И кто же он?

Это – не «воздушный замкостроитель» Манилов. Не крепколобая Коробочка. Не разнузданный Ноздрёв. Не «заплатанной» Плюшкин. 

Это - Михаил Семёнович Собакевич (привет Михаилу Семёновичу Щепкину, великому актёру, другу Гоголя!).

Судите сами!

Собакевич - образцовый хозяин

В его имении «всё, на что ни глядел он, было упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке». «Всё» - это и помещичья усадьба, и деревенские избы мужиков. Они были срублены на диво. Все пригнано плотно и как следует. Колодец был обделан в крепкий дуб, который идет на корабли. 

Заботится о людях. Чичиков дивится аккуратности и точности Собакевича. В реестре на каждого из его мужиков было обстоятельно расписано ремесло, звание, лета и семейное положение, и даже на полях находились особые отметки. «Словом, любо было глядеть». А с какой любовью он перечисляет своих крестьян, ушедших в мир иной! Знает по именам. Помнит их небывалые достоинства. «...У меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик»... Каретник Михеев, мастер по рессорным экипажам («машинища», «силища, какой нет у лощади»). Пробка Степан, плотник, трёх аршин с вершком ростом («служи он в гвардии, ему бы Бог знает что бы дали»). Еремей Сорокоплёхин («да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей»). И нет для Собакевича разницы между живыми и мёртвыми, между мужиками и бабами («Елизавет Воробей!»). Чичиков эту черту Собакевича хорошо чувствует: «Да вот теперь у тебя под властью мужики: ты с ними в ладу и, конечно, их не обидишь, потому что они твои, тебе же будет хуже». «Кулак», - в сердцах определяет его Чичиков. Ну что ж, в России «кулак» - это не такая уж плохая характеристика. Мы знаем, как у нас «кулаками» клеймили стержневых людей, бесценных для хозяйствования.

И с презрением Собакевич относится к Плюшкину именно из-за его отношения к людям: «мошенник»... «скряга»... «собака»... «В тюрьме колодники живут лучше, чем он: всех людей переморил голодом». 

Собакевич как делец: этика, принцип privacy

При современных деловых контактах и сделках соблюдается принцип невмешательства в личные дел («privacy»). Собакевич следует этому принципу неуклонно. 

Сравним Манилова и Собакевича. Манилов ничего не ведал в хозяйстве и всё доверял приказчику. Вот он услышал о желании Чичикова приобрести мертвые души, которые значились бы по ревизии как живые: «Манилов выронил чубук с трубкой на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятности дружеской жизни, вперили друг в друга глаза».

А вот реакция Собакевича. Он пригнул голову набок и приготовился слушать. «Чичиков начал издалека, коснулся русского государства и отозвался с большой похвалой о его пространстве... Насчет главного предмета выразился осторожно, никак не назвал души умершими, а только несуществующими». Совсем в духе современной политкорректности. «Вам нужно мертвых душ, - сразу спросил Собакевич очень просто, без малейшего удивления, как бы речь шла о хлебе...- Извольте, я готов продать». Пытаясь снизить цену, Чичиков стал говорить про какие-то фамильные и семейственные причины покупки. Но Собакевич – в ответ – отчеканил: «Мне не нужно знать, какие у вас отношения; я в дела фамильные не мешаюсь, это ваше дело. Вам понадобились души, я и продаю вам, и не будете раскаиваться, что не купили». И как же он умело торгуется с Чичиковым, прекрасно понимая границы компромисса (как говорится, «The Art of the Deal»).

На осторожную просьбу Чичикова не распространяться о сделке, Собакевич уверил его: «Что по искренности происходит между короткими друзьями, то должно остаться во взаимной дружбе». И не подвел, когда о сделке раструбил Ноздрев! 

Умён ли Собакевич? 

Несомненно. Он мгновенно понимает суть сделки, которую предлагает ему Чичиков. Тот пытается сбить цену на мёртвые души: «Ведь предмет просто фуфу. Что ж он стоит? кому нужен?... Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица».— «Да вот вы же покупаете, стало быть нужен»,- хладнокровно парирует Собакевич. 

А возьмите его афоризм «Впрочем, и то сказать: что из этих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? мухи, а не люди». Это просто Экклезиаст какой-то. 

Социальный критик

Здесь Собакевич бесподобен. Его оценки чиновников - сплошное удовольствие. Председатель палаты ... «только что масон, а такой дурак, какого свет не производил». Губернатор... «Первый разбойник в мире!... И лицо разбойничье! Дайте ему только нож да выпустите на большую дорогу — зарежет, за копейку зарежет! Он, да еще вице-губернатор — это Гога и Магога!». Полицеймейстер... «Мошенник! Продаст, обманет, еще и пообедает с вами! Я их знаю всех: это всё мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья». 

Приятно выписывать эти «краткие похвальные биографии». Наверно, он берёт через край, по крайней мере, с губернатором. Но зато как свободен, какое сильное, вольное слово! Диссидент!

Обратите внимание, какие картины украшают стены гостиной Собакевича. Портреты греческих героев, но отнюдь не мифологических. Это герои недавней греческой войны за независимость (начало 19-го века) - Маврокардато, флотоводцы Миаулис и Канарис, женщина-адмирал Бубулина. Сейчас эти имена нам мало что говорят. «Но в ту пору греческой борьбы за независимость от турецкого ига, ничто не отзывалось в России в поэтических сердцах с такой силой как миссия Байрона», - пишет Набоков. И задается вопросом: «Не скрывались ли в глубине души Собакевича поэтическая жилка и склонность к романтике?» 

Собакевич: мощь, размах, гармония

Вот Собакевич приветствует приехавшего Чичикова: « Прошу ко мне» - и шаркнул ногою «такого исполинского размера, которого вряд ли где можно найти».

Собакевич как будто бы неуклюж и несообразен. Ничего подобного. Удивительным образом он организует вокруг себя гармоничную среду – «коллективного Собакевича». «Стол, кресла, стулья – всё было самого тяжёлого и беспокойного свойства,- словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич» или: «И я тоже очень похож на Собакевича» ». И портреты греческих героев, развешанные по стенам, работали на этот образ своей телесной мощью. «Все эти герои были с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу». И даже дрозд в клетке – тёмного цвета с белыми крапинками – тоже походил на Собакевича.

«Все хранили молчание, раздавался только стук, производимый носом дрозда о дерево деревянной клетки, на дне которой он удил хлебные крошки». Так сильная личность создавала своё окружение. 

По замечанию Набокова, отношение Собакевича к еде окрашено первобытной поэзией. Собакевич поглощает блюда под стать былинному великану. Если свинина – то подай всю свинью разом, если баранина – вносят целого барана, если индюк, то ростом с теленка, «набитый, яйцами, рисом, печенкой и прочей сытной начинкой», если ватрушка, -то величиной с тарелку. «Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует».

В его обедах есть некий «гастрономический ритм, размер которого задан Гомером. Он пренебрегает вареньями, поданными после обеда, как Роден не удостоил бы внимания безделушки в стиле рококо из будуара модницы». Парадокс: изысканный литературный эстет Набоков называет Собакевича «самым поэтичным персонажем». Более того, при описании его натуры, Набоков упоминает, помимо Родена, имена Байрона и Флобера. 

Патриот

Пламенный!

«Это все выдумали доктора немцы да французы, я бы их перевешал за это! Выдумали диету, лечить голодом! Что у них немецкая жидкостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят... Толкуют: просвещенье, просвещенье, а это просвещенье — фук!» Пройдёт ещё лет 130, и в таких же выражениях будут ругать «образованщину». 

«...Я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа».

Патриотизм Собакевича - радикально-гастрономический, противостоящий западной кухне. Пользуясь нынешней терминологией, можно сказать, что Собакевич – певец гастрономического импортозамещения. С чего начинается Родина? Ясное дело, с желудка! 

Собакевич и современность

Первые впечатление Чичикова от Собакевича: «медведь!»

«...показался весьма похожим на средней величины медведя» 

«Чичиков ещё раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую: медвель! совершенный медведь! Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михайлом Семёновичем»

Это исключительно современно для России. Ведущая политическая партия страны – «Единая Россия», а её символ – шествующий медведь.

По языческой символике, медведь - хозяин мира, семьянин, учитель и воспитатель, купец, схоронник (хранитель запасов).

Всё это прямо относится к Собакевичу. Он должен по праву занять место в политическом Пантеоне России. Его портрет «медведя-патриота» украсит главные сцены России – Государственной Думы и, конечно же, «Единой России» во время заседаний и съездов. А может быть, поставят скульптуру шествующего медведя-патриота - во весь рост, со спиной, как у приземистых вятских лошадей, и с ногами, как чугунные тумбы на городских тротуарах.

P.S.У нашей концепции был предшественник. Об этом мы узнали из книги воспоминаний биолога Бориса Сергеевича Кузина, поэта, большого знатока музыки Баха, друга Осипа Мандельштама. Они невообразимо случайно встретились в Армении в 1930 г. Мандельштам после этой встречи и общения с Кузиным вновь стал писать стихи. В одном из них он признался: «Я дружбой был как выстрелом разбужен...». С 1930 г. Кузин был сослан в Казахстан. 

В его дневнике за 1951 г. есть такая запись: «После Маяковского я, как всегда, с восхищением прочитал "Мёртвые души". На этот раз я сделал открытие, что в них есть один несомненно положительный тип. Это Собакевич» (курсив наш – Г.Я., М.Г.)