Профессор Яков Волошин моими глазами

Когда я задумывал, а затем писал этот очерк, его название не вызывало у меня сомнения – конечно, «Мой Яков Маркович». И только перечитав написанное, понял, что читатели могут меня неправильно понять – ведь это местоимение означает «принадлежащий мне», «близко со мной связанный» («мой отец», «мой дом», «мой друг»), на что я в данном случае, конечно, претендовать не могу. 

 Почти три четверти века я дружу с сыном Якова Марковича, и только в этом качестве около двух десятков лет имел счастье быть знакомым с героем моего очерка. Всё это время он был мне настолько симпатичен и вызывал такое уважение, что мысленно я относился к нему именно так, как первоначально назвал очерк. Поэтому, переделав название, я ничего не изменил по сути и действительно расскажу о нём так, как я его воспринимал в течение всего нашего знакомства.

Родился Яков Маркович Волошин 2 июня 1904 г. в городе Виннице*. После окончания Киевского мединститута пять лет проработал врачом в небольшом украинском городке Орынин. Потом – интернатура в Харьковском институте усовершенствования врачей, аспирантура, защита кандидатской диссертации. В 1941 г. он уже доцент и декан факультета. 

 «Когда началась война, – напишет* впоследствии его сын Марк, – Яков Маркович настоял на эвакуации семьи, а его мать и младшая сестра, проживавшие в то время в Каменец-Подольском, попали в окружение и погибли в огне Холокоста.

 Судьбу Я. М. Волошина в годы войны решила его встреча с выдающимся хирургом, непререкаемым авторитетом в области восстановительной хирургии профессором Н. А. Богоразом. Именно он рекомендовал Якова Марковича вначале на должность хирурга-консультанта нескольких эвакогоспиталей, а уже в 1943 г. Волошин был назначен главным хирургом Управления госпиталей Наркомздрава УзССР. 

 В годы войны было принято постановление Правительства, согласно которому хирург, вернувший своими операциями в ряды действующей армии 2 тысячи и более бойцов, представлялся к награде. На этом основании за свой врачебный подвиг Яков Маркович получил орден Отечественной войны I степени.

 В эти тяжелые годы, несмотря на двенадцати-шестнадцатичасовой рабочий день, Яков Маркович продолжал заниматься научной работой, и в 1944 г. защитил докторскую диссертацию, посвященную оперативным методам лечения туберкулеза легких, что было очень актуально, поскольку в то время противотуберкулезных антибиотиков ещё не существовало...

 В 1945 г. Я. М. Волошин был назначен Главным хирургом Минздрава УзССР, и в том же году ему было присвоено звание Заслуженного врача этой республики».

А через год Яков Маркович с семьёй переезжает в Одессу, где был избран заведующим кафедрой хирургии мединститута. Вскоре профессор Волошин становится одним из самых авторитетных одесских хирургов, и это закономерно – он успешно и результативно оперирует практически все органы брюшной полости и злокачественные образования молочной железы. Совместно с профессором А. А. Баб¬ским была написана интереснейшая книга об ошибках и опасностях при хирургических операциях.

 «Пациенты быстро оценили его хирургическое мастерство, – продолжает Марк Волошин, – постоянное бескорыстное внимание к судьбам больных, доступность. Студенты любили своего профессора за высокое качество его лекций и объективную оценку их знаний на экзаменах».

Только в 1949 г. моего отца после его неоднократных просьб наконец отпускают из Свердловска, где он в военные и послевоенные годы работал главным инженером крупного военного завода и наша семья возвращается в родную Одессу. В седьмом классе тогда ещё мужской школы № 43 (наш выпуск был последним при раздельном обучении) я знакомлюсь с ребятами, связь с которыми не прерывается вот уже более шести десятков лет. 

А самым близким из них на всю жизнь стал Марик Волошин – «Марс», как его называли одноклассники тогда и продолжают до сих пор, хоть он очень давно стал доктором медицинских наук, уважаемым учёным с международной известностью. 

Впервые я оказался в квартире Волошиных в Воронцовском переулке (он расположен практически рядом с Приморским бульваром, недалеко от памятника Дюку Ришелье и Потёмкинской лестницей) 30 марта 1950 г. на праздновании 14-летия Марка. По-видимому, тогда я и познакомился с его родителями Анной Михайловной и Яковом Марковичем.

Прошло 75 лет, а они, тогдашние, буквально стоят перед моими глазами. Молодые (Яков Маркович тогда был всего на 10 лет старше моего внука теперь!), весёлые, общительные, доброжелательные, они не сидели за общим столом, чтобы нас не смущать, а лишь время от времени появлялись в комнате и ненавязчиво, несколькими фразами помогали поддерживать весёлую и непринуждённую атмосферу. 

С тех пор этот день в течение ряда лет был для меня ожидаемым – ведь там собирались не только некоторые наши одноклассники, но и другие молодые люди, часть которых стала впоследствии моими друзьями. 

Потом я стал иногда бывать в этом гостеприимном доме не только в день рождения Марса. Правда, Якова Марковича встречать почти не приходилось – он возвращался домой, как правило, после моего ухода.

 И я, и Марс с особой ответственностью готовились к выпускным экзаменам – оба «шли на медаль», а её получение создавало уверенность в поступлении в институт. Поэтому решили готовиться вместе, а чтобы нас ничто не отвлекало и мы не мешали членам семьи, с разрешения Якова Марковича «оккупировали» его кабинет. 

 Это была небольшая комнатка, значительную часть которой занимал письменный стол, а вся площадь стен была использована для книжных полок. У нас дома тоже было много книг, но такого их скопления, когда между ними практически не было зазоров, мне видеть не приходилось. 

Экзаменов в 10-м классе тогда было много (чуть ли не двенадцать), происходили они каждые 3-4 дня. Поэтому готовиться приходилось допоздна, а иногда и по воскресеньям (субботы были ещё много лет рабочими днями). Так что Якова Марковича я стал видеть почти ежедневно – приходя с работы, он обычно заходил в кабинет и обменивался с нами несколькими фразами.

Накануне экзамена по истории мы, обычно уверенные в своей хорошей подготовке, вдруг запаниковали. Большое количество названий, имён государственных деятелей, исторических событий, дат и прочей информации о далёком от современности мире, которую надо было запомнить, перегрузило наши уставшие головы. В какой-то момент нам показалось, что мы забыли ВСЁ (актёры такое состояние, когда текст роли вдруг полностью исчез из памяти, называют «белым листом»).

Поэтому мы решили немного передохнуть и заново бегло пройти весь курс, потратив на это весь вечер и часть ночи.

По-видимому, Яков Маркович услышал этот разговор, позвал нас в столовую, усадил напротив себя за стол и сказал:

«Ребята, успокойтесь. Вы ничего не забыли, в мозгу всё лежит на своих местах; просто вы переутомились. Отвлекитесь от мыслей об экзамене, выйдите на бульвар, посмотрите на море, на гуляющих людей, на цветущие каштаны, а потом ложитесь спать. 

Как только возьмёте билет и сядете готовиться к ответу, нужные сведения чётко возникнут перед вами – так устроена память. Поверьте, я сам не раз проходил через это, когда был студентом. А ведь в медицине информации для запоминания во много раз больше. Уверяю вас, всё будет нормально».

Так и произошло. Тогда я впервые почувствовал, насколько житейски мудрым, рассудительным и убедительным был отец моего друга. 

 Когда мы делали перерыв, Марс уходил отдохнуть, а я оставался в кабинете. Вынимал из полок и с интересом рассматривал анатомические атласы с красочными изображениями внутренних органов человека (скелет меня интересовал меньше). К тому времени я уже твёрдо решил поступать в мединститут, поэтому проявлял любопытство ко всему, что имело отношение к медицинской тематике и было доступно моему тогдашнему пониманию.

 Однажды, в выходной день, Яков Маркович был дома и обратил внимание на то, что я увлечённо рассматриваю атласы. Он усадил меня рядом и спросил, чем вызван такой интерес – возможно, не без оснований предположил естественное для 17-летнего юноши желание увидеть нечто запретное. 

 По-видимому, мои поверхностные дилетантские ответы на вопросы взрослого человека и опытного врача о том, что я знаю о строении и функциях организма, убедили его в необоснованности такого подозрения – он понял, что я действительно интересуюсь медициной.

– И ты собираешься поступать в мединститут? – спросил он.

 – Да, особенно если получу медаль – ведь тогда меня примут без экзаменов.

 Это дополнение была обоснованным. Мы оканчивали школу в 1953 г., а всего за пять месяцев до этого «Правда» ещё продолжала публиковать письма возмущённых трудящихся с требованиями повесить еврейских «врачей-вредителей» на Красной площади. У дверей кабинетов врачей с такими фамилиями почти не было ожидавших приёма, кроме больных-евреев. 

Яков Маркович внимательно посмотрел на меня:

– Я рекомендую оставить это намерение – тебя не примут.

– Но почему? Ведь врачей оправдали, а у Тимашук (оклеветавшей ни в чём не повинных профессоров, лучших в стране специалистов – М. Г.) отобрали орден Ленина!

Он несколько мгновений помолчал и сказал:

– Марик говорил мне, что ты умеешь не болтать лишнего. Я расскажу тебе кое-что, но обещай, что передашь это только родителям и сказанное мной не станет известно больше никому, иначе у меня могут быть неприятности.

– Обещаю, – поняв серьёзность услышанного, тихо ответил я.

– Один из руководителей нашего мединститута в узком кругу своих приближённых сказал: «ЭТИХ к нам поступит столько, сколько их работает на подземных работах в шахтах Донбасса». Мне об этом рассказали с условием услышать – и забыть. Ты меня понял?

Естественно, я был очень огорчён – ведь неожиданно обрушились мои планы. 

Каким доброжелательным и небезразличным нужно было быть, чтобы ради избавления одноклассника сына от неминуемой психологической травмы рисковать отношением к себе со стороны частично антисемитски настроенного руководства института! 

В дальнейшем я неоднократно убеждался в отзывчивости Якова Марковича, в его готовности помочь мне и моим близким.

Несколько раз у меня появлялись боли в правой части живота. Узнав об этом, Марс попросил отца проконсультировать меня. После осмотра Яков Маркович сказал:

– У тебя аппендицит. Нужно исключить из рациона (он перечислил какие-то продукты), избегать того-то и того-то.

Со свойственным моему тогдашнему возрасту юношеским максимализмом я спросил:

– А можно его просто вырезать?

– Во-первых, аппендицит – это болезнь, а удаляют аппендикс. Но не это главное – не нужно стремиться, как принято говорить, «под нож», это нехорошо.

– Я слышал, что это совсем простая операция. Избавлюсь - и буду нормально жить.

– Операция, действительно, одна из самых простых, но риск всегда есть, и, если можно обойтись без неё, не надо на неё напрашиваться.

Тогда я впервые осознал, что даже хирург такого высокого уровня 

не любит, когда больной сам стремится на операционный стол. Чем в данном случае руководствовался Яков Маркович – простой рациональностью или чем-то вроде суеверия (как потом я убедился, свойственного многим хирургам), мне судить не дано.

Потом он всё же меня прооперировал, через несколько лет сделал более серьёзную операцию моей маме, консультировал отца. Безотказный был человек! 

Находясь в хирургическом отделении, служившем клинической базой кафедры, руководимой Яковом Марковичем, я имел возможность наблюдать его на работе, а главное – слышать, что говорят о профессоре больные и их родственники, а также сотрудники больницы.

Во время ежедневных обходов он практически не пропускал ни одного больного. Если, по мнению лечащего врача, не всем требовалась консультация профессора, Яков Маркович, проходя по палате, всё же находил несколько секунд для каждого больного:

– Ну как дела? Идёте на поправку? 

– Отчего невесёлый? Надо понемногу двигаться.

– Вам предстоит серьёзная операция, но я хочу, чтобы вы не волновались и этим нам и себе помогли. Обещаю – всё будет хорошо!

Тогда я впервые по-настоящему понял справедливость давно услышанной мною фразы великого Бехтерева: «Если больному после разговора с врачом не стало легче, то это не врач».

Яков Маркович, бывавший при необходимости строгим с сотрудниками (но всегда уважительным и корректным), во время общения с больными и их родственниками проявлял огромное терпение – разъяснял, советовал, убеждал. Однажды его буквально извела жена одного из больных, задавая бесконечные вопросы о том, что можно «кушать» её мужу. Исчерпав вопросы, она наконец угомонилась, и Яков Маркович переключился на других страждущих.

Но потом женщина вспомнила, что не задала самый важный вопрос. Подкараулив Волошина, когда он, уже одетый (дело было зимой), вышел из отделения и спускался по лестнице, догнала его и спросила:

– Профессор, а печенье по два сорок ему можно?...

В СССР подписка на заём была формально добровольной, но фактически обязательной. Рассказывали, что Яков Маркович просил заведующего отделением принести ему список сотрудников с указанием их зарплат, ставил точки рядом с фамилиями низкооплачиваемых санитарок и медсестричек (особенно одиноких матерей) и говорил: «Не подписывайте их на заём, я заплачу. Только не говорите им об этом, придумайте что-нибудь». 

Нужно учесть, что сотрудники отделения городской больницы формально не подчинялись заведующему кафедрой мединститута. Но это же был Яков Маркович! 

При этом от внимания профессора не ускользало ничего, вплоть до небрежной уборки коридора или палаты. Однажды он обратил внимание завотделением на какой-то непорядок, и тот, сославшись на услышанное, сделал замечание нерадивой санитарке.

Грубоватая и развязная женщина стала в коридоре, упёрла руки в бока и громко заявила: «Что-то я не видела в газете объявления «Требуется профессор». А санитарки требуются всюду!»

Завотделением возмутился и собирался её наказать. Но Яков Маркович, узнав об этом, попросил этого не делать…

Неудивительно, что его уважали и любили сотрудники и пациенты. Студентов не нужно было заставлять посещать лекции профессора Волошина – они ценили их содержательность и доходчивость. Правда, зная его требовательность на экзаменах, готовились к ним тщательно. 

 Я слышал отзывы о высоких профессиональных и человеческих качествах Якова Марковича от самых разных своих знакомых – и медиков, и больных, и их родственников. С огромным уважением и симпатией говорили мне о нём выпускники нашей школы, будущие профессора мединститута Николай Остапчук и Олег Дюмин; мой друг, прекрасный хирург Виктор Лащевкер; старейший фтизиатр Одессы Л. Г. Авербух; один из самых авторитетных хирургов Одессы в 70-х - 2010-х годах, мой многолетний приятель, впоследствии старейший и опытнейший одесский профессор-хирург С. А. Гешелин; ближайшая подруга моей жены, а потом и моя, прекрасный врач Валерия Гедражко – этот перечень можно продолжать очень долго.

 «В год своего 50-летия – писал* Марк Волошин, – Яков Маркович по решению Правительства был направлен в Китайскую Народную Республику, где работал консультантом Пекинской правительственной больницы и занимался подготовкой реформы высшего медицинского образования. После почти двухлетнего пребывания в КНР Волошин вернулся в Одессу и с полной отдачей продолжил научную, врачебную и педагогическую деятельность. В 1964 году, к своему 60-летнему юбилею, он был удостоен почетного звания «Заслуженный деятель науки и техники УССР».

 Яков Маркович был разносторонним человеком. Он интересовался жизнью города и района, неоднократно избирался в районный совет и, будучи старейшим депутатом, открывал его сессии. Если выкраивалось свободное время, любил читать. Любимыми писателями были Чехов, Горький, Эренбург, Шолом-Алейхем. Другим увлечением был драматический театр. Яков Маркович старался не пропускать премьеры в одесских театрах, дружил с актерами Л. И. Буговой, К. Е. Расс, М. Г. Водяным и его супругой М. Дёминой».

 Но я назвал этот очерк «Профессор Яков Волошин моими глазами», 

поэтому буду говорить о своих впечатлениях.

В представлении многих хирург – это человек, привыкший в условиях дефицита времени принимать решения, от которых зависит судьба, а порой и жизнь больного. Отсюда возникает образ сурового, немногословного, часто жёсткого человека («Скальпель! Зажим! Тампон! Сушите! Разряд!» – этакий сгусток воли и энергии.    

121.jpg

Я не видел Якова Марковича в операционной (за исключением эпизода, когда он по-доброму говорил мне какие-то слова перед моим уходом в забытье перед началом операции), поэтому о соответствии его приведенному выше образу судить не могу. Но в обычной жизни это был высокий массивный человек с добрым взглядом, ранней проседью и негромким голосом, располагавший к себе собеседника с первых минут тёплого общения.

Проработав первый год после окончания института, я осуществил свою мечту и в рассрочку приобрёл мотороллер. Летом на своей «Вятке» приехал на дачу Волошиных (Марк тогда там отсутствовал – по-видимому, у него ещё не начался отпуск). Его гостеприимные родители обрадовались мне, с интересом расспрашивали о моей жизни и работе; я чувствовал себя, как и раньше, среди близких мне людей. 

 Между прочими сведениями рассказал и о своём приобретении. Когда я собрался уходить, Яков Маркович пошёл провожать меня к воротам – «Хочу поглядеть на твой транспорт».

Он внимательно осмотрел моё приобретение, задал несколько вопросов. А когда я сел в седло и убрал откидную подножку, Яков Маркович неожиданно озорно улыбнулся и спросил: «Покатаешь?» 

Я растерялся:

– Яков Маркович, вы серьёзно?

– Вполне.

– Но ведь это несолидно: вы – и мотороллер…

– А мне интересно! – в его глазах бегали лукавые искорки. – Никогда не катался на такой игрушке.

Такому немолодому (по моим тогдашним представлениям), очень представительному, с годами погрузневшему человеку было интересно прокатиться на мотороллере! Это было за пределами моего понимания.

– Но ведь вас могут увидеть!

– Ну и что?

– Представляете, что скажут – профессор Волошин ехал на мотороллере!

– Меня это не смущает, – он, кряхтя, решительно перенёс ногу через остававшуюся свободной сзади от меня часть седла и сел. 

Тогда я пустил в ход последний козырь:

– Вы представляете реакцию Анны Михайловны?!

– А мы ей не скажем! – весело и как-то по-мальчишески ответил он. – Ну, поехали! Хотя бы до конца спуска (улица от их дачи пару кварталов шла под уклон).

– Яков Маркович! – взмолился я. – Поставьте хотя бы пятки на поддон (его большая домашняя обувь полностью не помещалась сзади моих ног, а сдвинуть свою правую вперёд я не мог: там была педаль тормоза). – Да, вот что: я не смогу отвезти вас назад – нас двоих он на подъём не потянет.

– Мы едем или будем ещё разговаривать?

 Пришлось выполнить просьбу этого очень дорогого мне человека,

и мы поехали…

Я не знаю другого человека такой известности, возраста и солидности, которому искренне захотелось бы ТАК прокатиться. Молодая душа…

Через несколько лет я неожиданно получил травму голеностопа – неудачно спрыгнул с тяжёлым грузом в руках, и нога хрустнула. Боль я сначала не почувствовал (по-видимому, наступил кратковременный шок), но потом голеностоп увеличился в объёме буквально на глазах, а боль становилась всё более сильной.

К счастью, в результате произведенной на следующий день рентгеноскопии кости оказались целы, но клиническая картина говорила о разрыве связок.

Это было, мягко говоря, совсем некстати – через два дня я должен был уехать в туристскую поездку в Чехословакию. Для получения путёвки мне пришлось преодолеть очень большие трудности, и не использовать её по такой нелепой причине было бы катастрофой. 

Конечно, я позвонил Якову Марковичу. Он относился ко мне как ко второму сыну (как и мои родители – к Марку) и в тот же день пришёл. Рекомендации профессора были чёткими – с послезавтра делать тёплые ванночки и согревающие компрессы, лежать не меньше недели, потом постепенно начинать ходить.

– Яков Маркович, – спросил я его, – пожалуйста, попробуйте на время забыть о своём возрасте и профессиональном уровне. Как поступили бы вы, если бы вам было 26 лет и завтра начиналась ваша поездка в Прагу, о которой долго мечтали и которая досталась вам с большими сложностями? 

– Миша, ты ставишь меня в очень трудное положение.

– Меня в первую очередь интересует, не стану ли я калекой, рискнув поехать.

– Калекой ты не станешь, заживление при соблюдении определённых рекомендаций даже может ускориться. Но боль будешь испытывать очень сильную, порой нестерпимую. Она будет нарастать примерно до седьмого-восьмого дня после травмы и только потом постепенно уменьшаться.

– Тогда я еду! – с облегчением воскликнул я.

Яков Маркович оглянулся и, убедившись, что его не слышит моя мама, ненадолго вышедшая из комнаты, наклонился ко мне и тихонько сказал, приложив палец к губам:

– Я в 26 лет тоже поехал бы, но ты это никому не говори – меня не поймут … 

 Таким мальчишкой в душе этот крупный, солидный, благообразный, мудрый человек оставался до конца его дней.   

122.jpg

В 1965 г. моя бабушка неожиданно заболела. Её живот увеличился, она постоянно испытывала сильную боль, но будучи неимоверно терпеливой, старалась это не показывать. 

Яков Маркович, узнав от меня об этом, сразу пришёл её посмотреть. Выйдя к нам, с нетерпением ждавшим его в другой комнате, сказал:

– У Софьи Соломоновны опухоль в брюшной полости. Учитывая размер новообразования и возраст больной, операция нецелесообразна.

– Яков Маркович, что же делать?

– Максимально избавлять её от страданий. Она – человек мужественный, но всё имеет предел. Я напишу заключение. Обратитесь в поликлинику, и они будут давать вам специальные рецепты на морфий или подобные ему препараты.

– Но ведь это наркотики, – не очень разумно высказался я, – может развиться зависимость!

– По этому поводу, Миша, не беспокойся – она развиться не успеет…

Тогда я впервые научился делать внутримышечные инъекции. 

А опытнейший врач оказался прав – бабушка проболела меньше месяца.

«В апреле 1967 г. Яков Маркович заболел. Болезнь, связанная с перенесенным ещё в молодые годы инфекционным гепатитом, приняла злокачественный характер и быстро прогрессировала. 18 мая 1967 г. Яков Маркович скончался.

 20 мая в Большой Анатомической аудитории мединститута состоялась многолюдная гражданская панихида. Видно было, что пришедшие действительно глубоко скорбят об уходе из жизни своего наставника, друга, врача и советчика». – так закончил свой рассказ об отце* мой друг Марк.

Яков Маркович не дожил до шестидесяти трёх лет 15 дней. Как много полезного и доброго мог бы ещё сделать этот незаурядный человек!

Прощание с ним было действительно очень многолюдным. После панихиды мимо гроба начала двигаться нескончаемая цепочка людей. Они входили в одну дверь, не останавливаясь, а лишь ненадолго замедляясь, шли и выходили в другую. Прошло уже почти шесть десятков лет, но у меня это стоит перед глазами, как будто было вчера.

Две женщины, молодая и постарше, приближаясь к гробу, берут друг друга за руку (по-видимому, непроизвольно), а потом старшая руку отпускает.

В дверь входит высокий, очень пожилой человек с бледным болезненным лицом. Подойдя к изножью гроба, он делает полшага вправо и останавливается. Люди огибают его и проходят мимо, а он несколько секунд всматривается в лицо покойного, беззвучно шевеля губами. Потом этот человек глубоко вздыхает, перемещается влево и уходит. Марк вопросительно смотрит на Анну Михайловну, та беззвучно пожимает плечами.

Можно было с уверенностью предположить, что эти и многие другие подобные им люди пришли попрощаться с человеком, который спас их самих либо близких им людей.

Распорядитель похорон закрывает дверь аудитории и делает знак вынести гроб. У выхода из здания стоит грузовик с откинутым бортом, пространство вокруг заполнено людьми. Некоторые из них обращаются к распорядителю:

– Нам не дали возможность попрощаться с Яковом Марковичем.

– Уже время ехать на кладбище, – говорит распорядитель.

– Тогда мы понесём гроб.

Несколько человек из окруживших грузовик берут гроб на плечи и выносят его к началу улицы Академика Павлова, вдоль которой расположены фасады нескольких зданий мединститута. Множество людей движутся за ними, грузовик едет сзади. Так Яков Маркович попрощался с институтом, которому отдал больше двадцати лет преподавательской и научной работы.

Несмотря на то, что похоронные процессии в центре города были запрещены, его несли, периодически сменяясь, несколько кварталов, и только потом поставили на грузовик.

Такое прощание надо было заслужить… 

На могиле Якова Марковича простой по форме памятник – крупная, высокая прямоугольная стела из чёрного гранита установлена на массивном основании из двух таких же плит. Он расположен на углу двух дорожек кладбища, ничем не огорожен. На лицевой стороне стелы был укреплён бронзовый барельеф.

Любой человек может подойти, сесть на удобную скамейку, поставленную нашим одноклассником А. Шилиным, и мысленно пообщаться с лежащим там человеком.

Таким же, как и памятник, крупным, основательным и одновременно простым в общении и доступным был профессор Яков Маркович Волошин.

В 2024 году исполнилось 120 лет со дня его рождения.

––––––––

* Биографические сведения, фотографии и отрывки текста заимствованы из статьи Марка Волошина в Электронном биографическом справочнике «Они оставили след в истории Одессы», созданном Всемирным клубом одесситов.