Язык Несбывшейся Надежды

От трамвайной остановки до нужной мне хрущёвской пятиэтажки надо было добираться ещё минут десять по грязному и мокрому снегу, прыгая через глубокие лужи и цокая на каблуках, как на ходулях, через мелкие. Разыскал подъезд, поднялся по лестнице на пятый этаж, нашёл нужную мне дверь с тремя звонками — коммунальная квартира, и позвонил. Долго не открывали, наконец услышал из-за двери старческий голос: «Кто это?»

— Vi ne konas min. Mi volas paroli al vi, — сказал я, помедлив.

За дверью молчали. Наконец я услышал звуки запоров, стук цепочки и дверь слегка приоткрылась. Показалась седая голова. Настороженные глаза через толстостёклые очки быстро оглядели меня и лестничную клетку, потом неожиданно костлявая рука вцепилась в лацкан моего пальто, и тут же с силой и ловкостью я был вдёрнут в квартиру. Как только я там оказался, старик сразу же запер дверь на все запоры, потом ещё раз меня оценивающе оглядел и приложил указательный палец к губам: «Молчок!». Взял меня за руку, провёл из коридора в свою угловую комнатку. Жестом указал на стул чтобы я сел, а сам собрал со стола книги и посуду и перенёс всё на узкую кровать, стоявшую у стены. Потом снял со стола скатерть, пододвинул к единственному окну другой стул, достал из комода картонную коробочку с кнопками и кряхтя на стул забрался. Затем привычными движениями плотно завесил окно скатертью и приколол её кнопками к стене. Слез со стула, включил свет, отдышался и опять стал внимательно меня рассматривать. Потом спросил:

— Ĉu vero? Vi parolas Esperanton? (Это правда? Вы говорите на Эсперанто?)

Я ответил на том же языке, что да, вроде говорю, но он первый человек, кто меня понимает. Я изучал язык по книжкам, а вот он единственный, кого я смог найти и с кем могу поговорить. Для этого и пришёл. Старик ещё раз внимательно на меня посмотрел, а потом почти шёпотом сказал, тоже на Эсперанто:

— Вы должны быть очень осторожны. Никому не говорите, что понимаете этот язык. Это так опасно. Они могут через окно по губам читать, через стены слышать. Я, однако, не понимаю вас. Вы ведь молодой человек, зачем вам это нужно? Я в лагерях без малого двадцать пять лет провёл только за то, что мог говорить на Эсперанто. Мне ещё повезло, из наших эсперантистов, кого я знал, никого больше в живых не осталось, я один…

— — —

Прежде, чем продолжить, тут уместно пояснить, почему я вдруг решил выучить этот язык. Много лет назад, учась на третьем курсе политехнического института, я подрабатывал на телецентре нештатным кинокорреспондентом, а кроме того, в любительской киностудии своего института снимал разные короткометражные фильмы. Как-то на кинофестивале таких фильмов моя картина «Наглый Эксперимент» заняла первое место. На заключительное заседание фестиваля, где вручали премии, приехала делегация польских киношников. Там был знаменитый режиссёр Анджей Вайда, который только что представил в Москве свой новый фильм. Вместе с ним была его главная кинозвезда Беата Тышкевич — как сказал бы Гоголь, дама приятная ну совершенно во всех отношениях! Меня как победителя конкурса посадили в зале рядом с очаровательной Беатой, и поэтому я уже ничего другого вокруг себя не замечал. Даже не помню, как мне вручали приз. Я неотрывно пялился в её захватывающее декольте, чем она, кстати, была даже довольна и эдак обнадёживающе на меня поглядывала. По крайней мере, так мне по молодости лет казалось. Жаль, что этот милый эпизод моей биографии не по теме нашего повествования. А по теме то, что в дополнение к призу мне полагалась поездка в Венгрию снимать там документальный фильм о стране. Приз — призом, но чтобы получить разрешение для выезда из СССР даже в соцстрану у меня ушло почти полгода на сбор множества документов и хождения по всяким комиссиям, которые должны были засвидетельствовать мой высокий морально-политический облик (про Беату и её декольте я им ничего не говорил, а то бы зарубили). Но как бы-то ни было, я в Венгрию поехал....

В Будапеште моё внимание привлекли многочисленные плакаты и флаги – все зелёного цвета. Сегодня я бы сразу подумал про мусульман, но тогда эта весенняя зелень была по поводу 51-го Всемирного Конгресса Эсперанто, международного искусственного языка. Однажды, обедая в одиночку в маленьком ресторанчике в Буде, я обратил внимание на сидевшую за соседним столиком небольшую группу весёлых людей в зелёных шапках и галстуках с зелёными звёздами – цвета Эсперанто, то есть надежды. Речь их мне показалась знакомой, чуть похожей на русскую. Я подошёл чтобы познакомиться. Оказалось, это была болгарская делегация на конгресс, и говорили они между собой по-болгарски, но все прекрасно понимали по-русски. Я быстро сошёлся с этими чудными людьми, они меня сразу сагитировали изучить Эсперанто, и мы вместе хорошо провели время. Звали их просто – Балю Балев, Генчо Генчев, Никола Николов и так далее. С некоторыми я потом более десяти лет до самого своего отъезда из Союза переписывался на Эсперанто. 

Вернувшись из Венгрии домой, я пошёл на телецентр и предложил сделать передачу о конгрессе, о языке Эсперанто и показать отрывки из фильма, что я снял в Будапеште. Редактору эта идея понравилась, и передачу мы подготовили. В день выпуска (в те далёкие времена всё сразу шло в прямой эфир, без предварительной записи) я уселся в студии перед камерами, щурясь под яркими лучами софитов, режиссёр уже начал обратный отсчёт перед тем, как включить эфир, но в этот момент все в студии услышали крик: «Стоп! Не включать! Я запрещаю!» Это кричала пожилая толстушка, которая работала на телецентре цензором «Главлита». Режиссёр вместо моей передачи сразу пустил в эфир какой-то дежурный мультфильм, а толстушка грохнула на стол передо мной и редактором толстый фолиант – свод цензурных запретов. Она раскрыла его на какой-то странице и ткнула пальцем в параграф, говоривший, что любое упоминание о языке Эсперанто в печати и на радио категорически запрещалось, а внизу стояла дата: 1937 год. Я пытался было возразить, что этому запрету уже 30 лет и сейчас иные времена. Но цензорша ничего не хотела слушать: «Мне без разницы, 30 лет или 300. Этот параграф никто не отменял, а значит, он до сих пор в силе. Поэтому никакой передачи не будет». Так у меня не получилось поведать миру о моём открытии международного языка.

Незадолго до той несостоявшейся телепередачи я побывал в городской публичной библиотеке и там в запаснике отыскал довольно много книг и учебников на Эсперанто. Все они были изданы в начале двадцатых годов, то есть сразу после гражданской войны. Книги были напечатаны на плохой бумаге, и некоторые страницы даже рассыпались, когда я их листал. Я взял несколько учебников домой, и они меня полностью захватили. В школе и институте я изучал немецкий, но особых способностей к языкам у меня не проявилось. А вот Эсперанто поразил меня своей логикой, простотой и музыкальностью звучания, похожей на итальянский язык. Чтобы на нём начать говорить, требовался сравнительно маленький запас основных слов и нужно было знать несколько суффиксов и префиксов, которые меняли смысл слова. Все основные слова были взяты из романских и германских языков. Например, «мальчик» это knabo (из немецкого der Knabe), а чтобы сказать «девочка» надо только изменить окончание: knabino. А чтобы сказать, «мальчишка», добавьте другой суффикс: knabaĉo, а «девчонка» соответственно будет knabinaĉo. Или, скажем, «быстро» это rapide, а «медленно» это malrapide, или «дом» это domo, а domego значит «домище», и так далее. Можно самому составлять слова, как из кубиков строить. Просто, легко и очень логично. Мне это было ужасно интересно и забавно, я засел за старинные учебники и уже где-то через месяц мог читать без словаря. Читать-то я мог, однако проблема была в том, что в миллионном городе я не мог найти никого, с кем можно было поговорить на этом языке. Как-то один мой знакомый рассказал мне про старика-эсперантиста, что жил на окраине города в коммуналке.

— — —

Старик продолжал:

— Вы, молодые, совсем расслабились, болтаете, что хотите, никого не боитесь, думаете — всё в прошлом. Как же! Думайте, думайте, только помяните моё слово — в этой стране всё кругами ходит и на круги своя возвращается. Ничего не исчезает. Что было, то опять будет…

— Я не понимаю, — спросил я, — за что же вас посадили? Какой вред от того, что вы знали Эсперанто? Должна же быть у них какая-то логика…

— А как же, была у них своя логика, и ниточка к ней тянется издалека. Я вас сейчас чайком попою и, раз уж вы спросили, расскажу про эту логику, да и про всё прочее. Тогда и поймёте.

Старик снял с плитки закипевший чайник, из пачки щедро насыпал чаю в большую алюминиевую кружку, залил кипятком и продолжил:

— Вы не удивляйтесь, что я чай в кружке завариваю. Старая привычка. Я вот почитай двенадцать лет, как освободился, а всё делаю по лагерной привычке. Теперь уж не переучусь, годы не те… Я прошлой осенью свой 72-й день рождения справил. Один гулял вот тут за этим столом. Сам с собой чокался. Ни родни, ни друзей не осталось. Только вот с соседями общаюсь, но это народ серый, скучный. Ну, да бог с ними. Я потому очень рад, что вы пришли. Нет, не только из-за Эсперанто, а потому, что вы вот сидите тут со мной и слушаете и вам, похоже, интересно. Ну так вот…

Родился я в Питере в 94-м году, в аккурат в тот самый день, когда царь Николай на престол вступил. Отец мой был инженер-путеец, уважаемая профессия. Уж не знаю, как это вышло, но увлёкся он идеями Льва Николаича. Графа Толстого, то есть. Стал, как тогда говорили, толстовцем. По долгу службы он часто бывал в Варшаве и там познакомился с доктором-окулистом Заменгофом, тем самым, что придумал язык Эсперанто. Идея международного языка показалась отцу сродни идеям Толстого о всеобщем просвещении, освобождении, ну и тому подобным наивным мечтам. Отец мой тоже был идеалист и загорелся мыслью, что единый язык может объединить весь мир. Доктор Лазарь Маркович Заменгоф, или как он в Польше назывался, — Людвиг, тоже был, как я понимаю, толстовцем по духу, хотя про идеи Толстого, мне думается, он только от моего отца узнал. Похоже, что это его очень увлекло. Доктор был родом из Белостока, это в Польше, где среди местного населения была сущая языковая каша — там говорили по-русски, по-польски, на идиш, по-немецки, а Заменгоф ещё вдобавок изучил английский, греческий, латынь, французский. Он к языкам очень был способный. Ему ещё в молодости пришла в голову идея создать такой универсальный язык, чтобы он был лёгкий в учёбе, красивый и мог бы как-то способствовать объединению всего мира в одну семью. Чтобы, значит, в каждой стране было два языка — один родной, а второй вспомогательный, для общения с иностранцами. Заменгоф такой язык придумал, я бы сказал — построил, и написал о нём книжку с учебником под псевдонимом «Доктор Эсперанто», то есть Доктор Надеющийся. Он вроде как надеялся, что весь мир будет на этом языке говорить. Так это имя за языком и закрепилось.

L.M._Zamengof_v_svoyom_varshavskom_kabinete.jpg

Книжка его стала очень популярной, и у него появилось много последователей. Идея вспомогательного языка многих очень заинтересовала, его стали изучать. В 1905 году эти энтузиасты даже провели в Франции первый конгресс Эсперанто, и мой отец туда поехал. Потом вернулся домой в Питер и стал меня учить. Так и я пристрастился к этому языку ещё подростком. 

Однажды - мне было лет двенадцать или около того, он меня с собой взял к Толстому. Мы гостили в Ясной Поляне три дня, и он графу про Эсперанто всё рассказал и книжки показал. Толстой страшно заинтересовался, попросил оставить ему книги, сказал, что тоже хочет этот язык выучить, хотя уже старик был. Но правда, выучил быстро. Потом он отцу на этом языке письма писал.

В начале века многих интеллигентов стала занимать идея о том, чтобы как-то объединить весь мир. Кто-то хотел этого добиться через технический прогресс, другие, вроде Горького, через искусство, толстовцы — через всеобщую грамотность и просвещение, а большевики хотели мировую революцию. Чтобы, значит, везде был коммунизм, как они это слово понимали. Но революцию в разных странах делать трудно — там везде свои языки. Как вести пропаганду, как толпу агитировать? Очень сложно. Они, большевики то есть, хорошо понимали, что пролетарии всех стран объединиться не смогут, если друг друга не понимают. Поэтому для них Эсперанто казался идеальным инструментом, чтобы эту проблему решить. С этой целью, ещё до революции всякие революционные подпольщики: и большевики, и меньшевики, и бундовцы - вообще все, усердно штудировали Эсперанто на воле да по ссылкам и тюрьмам. Рябой Пахан, это мы так Сталина в лагерях называли, тогда ещё не вождь, а лишь шестёрка при вождях, тоже прилежно язык учил. А уж после 17-го года, Троцкий вообще объявил Эсперанто «новым языком революции». Он решил, что если во всех странах его сторонники будут знать этот язык, насколько проще будет с ними общаться и ими управлять! Что в Испании, что в Китае или Африке – везде один язык. Так удобно! По его распоряжению, всю переписку и шифровки Коминтерна стали вести на Эсперанто. По всей России появились тысячи кружков по изучению языка, печаталась масса литературы, газеты выходили. Да, в 20-е годы мы наивно верили, что весь мир скоро будет говорить на этом языке и он действительно станет языком мировой революции. Ставили спектакли, даже стихи писали и переводили классику на Эсперанто. Больше всего Льва Толстого переводили.

Вы вот спрашивали про логику моего ареста — эта логика начала проявляться, как только Рябой Пахан всю власть в стране захватил и Троцкого отправил в ссылку в Турцию. Троцкий ведь для него главным врагом был. Всё, что Лев Давыдович делал, всё сразу объявили вредным, а все, кто с ним хоть как-то общались, стали врагами народа. Я с Троцким лично знаком не был, но сразу попал в разряд троцкистов, и меня первый раз арестовали ещё в 29-м году и дали пока скромно — пять лет. Я их отсидел и меня выпустили в 34-м, но там уж совсем тёмные времена наступили. Кстати, Гитлер ещё в «Mein Kampf” написал, что Эсперанто - это орудие всемирного еврейского заговора, и после прихода к власти совсем запретил этот язык в Германии. Он и Рябой Пахан вообще всё согласованно делали. Друг у дружки учились. Пахан в СССР в те же годы тоже запретил Эсперанто, а всех эсперантистов объявил шпионами, и получили мы либо лагеря, либо пулю в затылок. После первого срока я на воле был всего год, а потом меня уже надолго упрятали, только в 55-м освободили и реабилитировали. Повезло ещё, могли бы и шлёпнуть, как всех наших. 

— Вы мне объясните, — спросил я, — всё же эта логика мне не совсем ясна. Сталин ведь тоже постоянно говорил про мировую революцию, он разве не понимал, как для этого удобен международный язык? Зачем же его было запрещать, а вас уничтожать?

— Он под мировой революцией понимал совсем не то, что Троцкий. Лев хотел против правящих классов поднимать с оружием заграничный пролетариат, всяких там люмпенов и деклассированных элементов. Ну, как это им удалось в России в 17-м году. Думал он российский опыт в другие страны принести. Для такой работы им Эсперанто нужен был как воздух. А вот после провала революции в Германии в 19-м году, то есть после войны, Рябому Пахану стало ясно, что на местных революционеров никакой нет надежды. Уж какая была там в Германии коммунистическая пропаганда, вся на их родном немецком языке, а провалилось. Не вышло у них никакой революции, как их коммунисты ни старались, и язык родной не помог. Значит на местных нет надежды. Троцкий однако упорно на своём стоял, а хитрый Пахан понял, что революцию надо нести извне, советскими танками и самолётами. То есть на самом деле, чтобы власть над миром получить ему мировая война нужна была, а не мировая революция. Лозунг «мировая революция» он для отвода глаз оставил, но смысл у него в этом был совсем другой, скрытый. А для этого нового смысла никакой Эсперанто не нужен. Даже вреден. Опасно ему было, если те, кто эту «революцию» извне принесёт, с местным населением общаться станут и заразу свободы обратно в СССР принесут. Ему не общение было нужно, а разобщение.

В этом свете любые контакты с иностранцами для него стали опасными, и он их решил в корне пресечь. Начали всех мести, кто хоть как-то с заграницей общался, ну там филателистов, например, или у кого родственники за рубежом были. А уж эсперантисты само собой стали врагом номер один, даже вдвойне для Пахана опасны — и как последователи Троцкого, и как связь с заграницей. Вот такая была у него логика. 

— — —

После этой встречи, я к старому эсперантисту ещё несколько раз приезжал, но потом он заболел и вскоре умер. На следующий год мне как киношнику удалось побывать на Всемирном Фестивале Молодёжи в Софии, и там я опять встретился с моими болгарскими знакомыми по Будапешту и даже несколько дней гостил у Балю Балева. Это для меня было чудной языковой школой — мы с утра до вечера болтали на Эсперанто. Вернувшись домой, я списался с клубом эсперантистов в Киеве и его руководителем Михаилом Борисовичем Ваилом, затем поехал в Киев и там тоже смог на пару дней окунуться в эту языковую среду. Ну а потом всё как-то отошло на задний план, появились другие интересы, жизнь стала брать своё.

С тех пор прошло полвека. K Эсперанто я уж не возвращался и основательно его подзабыл, хотя и привёз с собой в Америку словари и несколько книг на этом удивительном языке. Но они вот уже 40 лет пылятся без дела в книжном шкафу. 

Эсперанто так и не стал средством мирового общения — английский его вытеснил из всех сфер. Тем не менее, до сих пор проводятся международные конгрессы, а любопытные энтузиасты пытаются на нём общаться и даже писать прозу и стихи. Это чудное лингвистическое изобретение не оправдало надежд доктора Заменгофа, Толстого и Троцкого. 

А жаль, то есть domaĝo…

— — —

Вышел из печати сборник рассказов Якова Фрейдина «Степени Приближения»

Его можно заказать в электронной форме:

В России: https://www.litres.ru/yakov-freydin/stepeni-priblizheniya-nepridumannye-...

В других странах: https://store11516190.ecwid.com

Бумажный вариант можно купить на Амазоне: 

https://www.amazon.com/Degrees-Approach-Uninvented-Stories-Russian/dp/15...Фрейдин