C актером Мюрреем Эйбрахамом я знаком давно. Первая встреча была односторонней: я увидел его на экране в кинофильме Милоша Формана «Амадеус». Он был награждён премией «Оскар» за роль Сальери. Потом я видел его работы и в кино, и в театре. Много раз мы беседовали о его ролях. Он очень талантливый, и одновременно очень скромный человек, для которого актёрская профессия – главное в жизни, важнее наград. Моё первое с ним интервью было включено архивариусом Радио «Свобода» Иваном Толстым в число наиболее интересных радиопередач.
Свои передачи на Радио «Свобода» я вёл под псевданимом Ян Рунов.
Ян Рунов: Ветреной ночью 1823 года какой-то сумасшедший старик прокричал из окна своего дома в Вене: "Моцарт, прости твоего убийцу! Каюсь! Я убил тебя, Моцарт!" А мгновением позже он попытался покончить с собой. Таковы первые кадры фильма, сопровождаемые музыкой Вольфганга Амадея Моцарта, его 25-й симфонией, написанной, когда ему было 17 лет. А дальше Сальери исповедуется молодому священнику, и весь фильм это - исповедь старика. Мюррей Эйбрахам жил в Бруклине даже после того как получил премию "Оскар" за исполнение роли Сальери в фильме режиссера Милоша Формана "Амадеус". Статуэтку "Оскара" он унес в продовольственном пластиковом мешочке. Он не хочет уезжать из Нью-Йорка, продолжает пользоваться общественным транспортом, лишь недавно переехал из Бруклина в Манхэттен.
Я увидел его новую работу в репертуарном театре на 14 улице в пьесе Дэвида Манетта "Жизнь в театре". В центре внимания этой пьесы для двоих исполнителей - отношения между стареющим, живущим былой славой актером, и актером молодым. "Я думаю, Маннет - один из наших лучших драматургов. Я получаю огромное удовольствие от его пьес", - сказал мне Мюррей Эйбрахам, когда после спектакля я попросил его об интервью. Эйбрахам зовет себя Мюрреем, хотя его имя, которое он не очень-то любит – Фахрит. Это имя дал ему отец-сириец. Мать же - родом из итальянской провинции Калабрия.
Сам Мюррей родился в Техасе, а в Нью-Йорке живет с тех давних пор, когда проезд в сабвее стоил всего 25 центов, сегодня это 1 доллар 50 центов. Мюррей Эйбрахам снимался и в России, в экранизации романа Шолохова "Тихий Дон", заказанной итальянским телевидением. Столько лет прошло, а он все время об этом вспоминает. Кстати, в России же, во время съемок, он и его жена Кэтрин, которую он с тех пор иногда зовет на русский манер Катэрына, отметили 30-летие своего брака. Мюррей любит Бруклин, где он жил на Истерн-Парквей все те годы, что он пробивался к славе. Там росли его дети. Их двое.
Когда не было ролей, Мюррей брался за любую работу: был грузчиком в компании по перевозке мебели, был официантом (это обычная актерская профессия в Америке), играл Санта-Клауса в магазине "Мейсис" в период рождественской распродажи. Таков был его дебют в Нью-Йорке. Потом снялся в нескольких телерекламах, не отказывался ни от каких появлений на сцене или на экране - только бы заметили! И вот - заметили! Сыграв Сальери в фильме "Амадеус", он в 53 года обрел мировую известность. Мы встретились возле его дома в манхэттенском районе Гринвидж Виллидж. Было утро, Мюррей еще не завтракал, мы зашли в кафе. Сначала я справился о здоровье его жены. С нее и началась наша беседа.
Мюррей Эйбрахам: Мы встретились в Лос-Анджелесе и полюбили друг друга.
Ян Рунов: Она актриса?
Мюррей Эйбрахам: Нет. Столько лет прошло. Мы женаты уже более 30 лет.
Ян Рунов: Мюррей вынул из кармана часы с крышкой.
Мюррей Эйбрахам: Это часы ее отца. Я не знал его, он умер, когда ей было всего 3 года. Долгие годы часы лежали в ящике, теперь я их ношу. И как-то вдруг мне захотелось узнать побольше об их первом владельце. Он получил часы в подарок от кинокомпании "Метро Голдвин Майер", "MGM". Он был киноредактором, первым президентом Профсоюза киноредакторов в этой стране. Как я уже сказал, он умер очень давно, и я не знал его, но во мне вдруг возникло желание найти связь с прошлым, у меня появилась ностальгия по тому миру, частью которого был этот человек. Тот мир, мир "MGM", был очень семейным.
Вы знаете об этом? Существовал клуб "MGM", у компании была великолепная репутация, выпускалось много отличных фильмов, и сотрудники очень гордились принадлежностью к этой киностудии, самой лучшей в Америке. Иногда там работали круглосуточно. Они стремились выпускать новую картину каждую неделю. За один 1939 год было сделано 48 фильмов - почти еженедельно по фильму. Но количество не отражалось на качестве, ведь именно тогда выпускались великие картины, такие как "Унесенные ветром". Тогда люди были привязаны к месту работы и с гордостью говорили: "Я - из "MGM"" или "Я - из «Уорнер Бразерз". И работали в этих компаниях по много лет. Теперь же - у кого больше денег, тот тебя и покупает, как проститутку. Я не осуждаю проституток, рядом с которыми я рос на границе с Мексикой.
Проститутка по крайней мере честна, потому что не выдает себя за кого-то другого, всем своим видом она показывает: я – проститутка, и не претендует ни на что другое, в отличие от тех, кто, например, не будучи артистом, хочет им казаться. Когда я приезжаю в Лос-Анджелес, я всегда себя там чувствую великолепно. Я вообще люблю ездить. Мы, актеры – путешественники, это часть нашей работы. Я люблю приезжать в Лос-Анджелес, но жить там трудно, потому что мне, например, нравится наблюдать жизнь за пределами моей квартиры, это как раз то, что отличает Нью-Йорк. Здесь, если хочешь пройтись, идешь в магазин, идешь в кино, здесь не нужно для этого садиться в машину и ехать 40 минут. В Нью-Йорке – веселее. Может, это глупо звучит. Разве можно не любить ездить в собственной машине? Но я чувствую себя изолированно в автомобиле.
А в Лос-Анджелесе вся жизнь в автомобиле. Это специфика города, ты без машины никуда не попадешь, она становится неотъемлемой частью твоей жизни, и ты вынужден привыкать к изолированности, к одиночеству: закрываешь окна, включаешь кондиционер, радио, и весь твой мир умещается в салоне твоего автомобиля. Мне такая жизнь не нравится, моя жизнь - среди людей, в Нью-Йорке.
Ян Рунов: Нью-Йорк тоже теперь другой, здесь не всюду погуляешь.
Мюррей Эйбрахам: Вы правы, это теперь опасный город, поэтому роль театра возросла. Где еще можно наслаждаться общением? Не в кино, где опасно, и ты опять сам по себе, если только тебе не мешают соседи, ни у телевизора, где ты вновь изолирован, только в театре. Особенно в небольшом театре, где люди видят друг друга. Таких театров теперь очень мало.
Ян Рунов: Вернемся к вашей личной жизни. Вы сказали, что прожили с женой больше 30 лет. Мне это трудно понять. Как она может мучиться с актером столько лет, и как вы, голливудский и бродвейский актер, остаетесь верным одной женщине все эти годы? Каким образом вам удается решать ваши семейные конфликты?
Мюррей Эйбрахам: Все объясняется очень просто - мне с ней повезло.
Ян Рунов: Вы что, так хорошо понимаете друг друга?
Мюррей Эйбрахам: Не всегда, не совсем. Она - хороший дипломат, я – нет. Я по природе своей похож на русских - легко взрываюсь. Наверное, поэтому я так хорошо понимаю Чехова, у меня очень горячий темперамент. А русские на меня реагируют спокойно - это нормально, это пройдет. И моя жена это тоже понимает, она очень спокойная, очень удобная жена. И еще я как актер много разъезжаю и мы не все время вместе, это тоже одна из причин стабильности нашего брака.
Ян Рунов: Как случилось, что вас выбрали на роль Пантелея в новой версии "Тихого Дона"?
Мюррей Эйбрахам: Я, право, не знаю. Русские начинали работу над фильмом в Италии, а я очень много снимаюсь в этой стране, не менее раза в году, и, видимо, люди, набиравшие актеров, порекомендовали меня. Думаю, Бондарчук, режиссер фильма, видел меня на экране. И мы заключили контракт.
Ян Рунов: Как вам было в станице Вешенской? Где вы жили, где ели?
Мюррей Эйбрахам: Разница между Москвой и Вешенской такая же, как везде между городом и деревней. Люди там, в Вешенской, очень независимые, они даже ходят иначе, чем люди в Москве, чувствуется, что казаки ступают по своей земле. Жил я в частном доме, хозяева были очень заботливы, всегда справлялись, не голоден ли я, не хочу ли позавтракать с ними. Вечерами владелец дома, а тогда было очень холодно, выходил полуголый во двор, обливался ледяной водой и кричал мне: "Давай тоже! Эх, хорошо! Come! Come! Come! This is good, good, good!" А я ему кричал: "No! No! No! No!" И утром - то же самое. И он не один такой, многие так делали - местная традиция.
Ян Рунов: Встретился ли вам на улице прототип вашего героя?
Мюррей Эйбрахам: Я нашел много прототипов. Кстати, очень часто местные жители, зная, что я играю Пантелея, завидя меня, начинали хромать. Некоторые бородатые старики в казацких шапках, с костылем очень были похожи на то, каким я себе представлял Пантелея - они были очень сильны физически. Бондарчук тоже был очень сильным человеком, твердым, как этот стол, за которым мы сидим. И не только физически - он знал, чего хочет.
Ян Рунов: Легко ли было с ним работать?
Мюррей Эйбрахам: Мне? Да. Он тоже был очень горяч, он хочет, чтобы все было так, как он хочет. Но со мной и с некоторыми другими актерами он был очень добр, даже щедр. Мы с ним тогда сработались.
Ян Рунов: Могли бы вы сравнить его с кем-либо из американских режиссеров?
Мюррей Эйбрахам: Думаю, что он по складу ума, по методу работы был ближе к востоку, чем к западу. Я бы сравнил его скорее с великим японцем Куросавой. Бондарчук приходил на съемочную площадку абсолютным хозяином. В Японии Куросаву киношники зовут драконом, в России Бондарчука можно было бы назвать медведем. Я не хотел бы применить слово "диктатор", но оно больше всего соответствует истине. Для меня лично он был добрым диктатором. Его жена, Ирина Скобцева, играла мою жену, мать Григория, а дочь, Наталья Бондарчук, играла Наталью. Она потрясающе сыграла сцену смерти. Вообще я ни про кого не говорю ничего плохого, это мое правило. Если я не могу сказать о человеке что-то хорошее, я о нем лучше вообще ничего не скажу. Но я думаю, что очень трудно делать фильм с членами своей семьи, потому что после съемочного дня надо вернуться домой и жить вместе, а я считаю, что работа - это одно, а дом и семья – другое. В Америке наш фильм практически неизвестен, он был рассчитан на европейцев, а дублирование – вещь трудная. К тому же в Америке не любят дублированные картины. Это привело нас к культурной изоляции в области кино и театра. Почему бы, например, не быть постоянному чеховскому театру в Нью-Йорке мест на 200-300? Я бы играл там с большим удовольствием.
Ян Рунов: Что вы ели в Вешенской? Что-нибудь непривычное для вас?
Мюррей Эйбрахам: Да, но не знаю, как описать. Хозяйка угощала меня чем-то вроде желе…
Ян Рунов: А-а-а! Холодец!
Мюррей Эйбрахам: Это было потрясающе вкусно! Из свиных ножек. У них были свои свиньи, свои куры и очень свежие, еще теплые яйца. У них не было проблем с едой, все свое. Они там, повторяю, ни от кого не зависят и выглядят гораздо здоровее москвичей. В их жизни больше физических нагрузок и качество продуктов питания намного лучше - все выращивают сами. И еще я люблю красивых женщин, вообще женщин. Для меня почти все они прекрасны. Но там, в Вешенской, были такие, каких я не видел за всю мою жизнь. Думаю, красоту им придаёт еще их открытость, дружественность. Женщины там гораздо проще, чем мужчины. Впрочем, мужчины только поначалу замкнуты. Одна русская женщина рассказала, что там люди очень радушны по отношению к гостям, особенно иностранным, но по отношению друг к другу довольно холодны. Я принимаю эти слова на веру, но такое трудно понять.
Ян Рунов: Когда вы были в России, вы пили водку?
Мюррей Эйбрахам: Пытался. Но пить так, как они, – невозможно. Я не могу выпить стакан водки и запить кружкой пива. Попробовал и тут же свалился. Потом уже отказывался. Нет, нет, только не водку. Ох, как там пьют водку, пиво!
Ян Рунов: В период подготовки к съемкам вы, конечно, читали киносценарий, а, возможно, и сам роман. У вас, наверное, сложилось свое представление о тогдашней России? Действие романа разворачивается во время Гражданской войны.
Мюррей Эйбрахам: О ней там до сих пор говорят. Я помню из шолоховского романа, что тогда казаки часто воевали друг против друга. В то же время утверждается, что казаки всегда побеждали. Как же всегда? Если одни побеждали, значит другие казаки терпели поражение? Об этом говорит мой Пантелей.
Ян Рунов: Случилось ли что-либо экстраординарное во время съемок?
Мюррей Эйбрахам: Я должен был промчаться на тройке лошадей по белоснежной степи. Снять сцену нужно было без дублей, с одного раза, так как после проезда снег становится грязным. А я никогда в жизни не правил тройкой. Установили три камеры. Это был очень ответственный момент. Мой сын ехал позади меня верхом, он хороший наездник, и он сказал мне, чтобы я сначала ехал на камеру, чуть вправо, а затем повернул бы коней чуть влево. Бондарчук, он был в шапке и шубе, потому что был мороз, скомандовал: "Давай!" Я хлестнул лошадей, повел их вправо, а повернуть потом влево уже не смог и помчался прямо на камеру и людей. Все кинулись в стороны, я несусь во всю – трах, бах, тарарах! Но никто не пострадал, все успели отскочить.
Ян Рунов: У вас, наверное, много подобных историй?
Мюррей Эйбрахам: Да, вот в репертуарном театре, где я играл в спектакле "Жизнь в театре", действие происходит за кулисами, в актерской гримерной. На сцене, что вровень со зрительным залом, стояли два стула - для меня и для моего партнера. И вот как-то в зал вошла старушка лет 70. Она опоздала и вошла незадолго до конца спектакля. Вошла, поискала глазами свободное место, увидела на сцене стул (сцена, повторяю, была без подмостков) и села. Села рядом с актером, моим партнером. А я в это время стоял за кулисами и подавал оттуда реплики. Вдруг я не слышу ответа на мои слова. На сцене молчание. Что случилось? Я выглянул и – о, боже! Мой партнер пытается втолковать старушке, что она должна освободить место, так как это сцена, на которой играют актеры. "Ни за что! - сказала она. - Это очень хорошее место, отсюда отлично видно". Он говорит: "Вы не поняли". "А мне и не надо понимать,- отвечает она,- у меня абонемент". Тогда билетер попросил кого-то из первого ряда уступить старушке место, иначе спектакль не мог продолжаться. Человек уступил место, встал где-то сзади, и нам удалось закончить спектакль.
Ян Рунов: А теперь расскажите о самом грустном моменте вашей актерской жизни.
Мюррей Эйбрахам: Смерть близкого друга. Моя жизнь - это моя работа и мои друзья. Джералдин Пейдж была моим очень близким другом, она могла бы жить и жить, мы были прекрасными партнерами на сцене, мы чувствовали друг друга. Тяжело было потерять ее.
Ян Рунов: Вы сыграли в кино Сальери, которого считают убийцей Моцарта. Хотели бы вы сыграть политического злодея масштаба Сталина, Гитлера или более близких нам по времени Хомейни или Саддама Хуссейна?
Мюррей Эйбрахам: Я играл Сталина в Париже. Сталин в последние дни его жизни. Я старался показать его как человека дошедшего до крайней степени озлобленности, до бешенства, особенно перед смертью. А Гитлер - его сыграть очень трудно. Я бы не мог войти в образ человека, в котором не могу найти ни одной мало-мальски человеческой черты. Сыграть Гитлера – нет.
Ян Рунов: Чувствовали ли вы симпатию к Сальери?
Мюррей Эйбрахам: О, кончено, он мне нравился!
Ян Рунов: Он, по-вашему, действительно убийца?
Мюррей Эйбрахам: Я не думаю, что он убил Моцарта.
Ян Рунов: Но мог бы?
Мюррей Эйбрахам: Мы все могли бы. Каждый из нас может убить. Сальери был большим филантропом, он помогал вдовам и детям музыкантов. Сальери был очень верующим человеком и уже считал себя убийцей от того, что посмел просто подумать о таком. Это типично для христиан. Для Сальери подумать - почти тоже самое, что сделать. Так родилось у него чувство вины. Да, ему не раз хотелось видеть этого молодого человека, Моцарта, мертвым. Но дело не только в этом. Грандиозность трагедии Сальери в том, что он поднял руку против бога, против его творения. Здесь нечто огромное, масштаба греческой трагедии. Сальери - на грани помешательства, он хотел померяться силами с самим Создателем, не меньше. Да, мне нравится Сальери, он был крупной личностью. Я думаю, что если взять музыку Сальери и музыку Моцарта и исполнить вместе, то нелегко будет отличить одну от другой. Да, я так думаю.
Ян Рунов: Вы играли русских, итальянцев и даже евреев, как например, в спектакле "Тойбеле и ее демон".
Мюррей Эйбрахам: Да, по Исааку Башевису-Зингеру. Исаак сам был немного демоном.
Ян Рунов: Когда вы играли итальянца, еврея, русского, искали ли вы типично национальные черты своего персонажа?
Мюррей Эйбрахам: Я играл, прежде всего, человека, такого же, как я, но мне важны и его национальные черты. Когда я работал над Чеховым, я даже поехал на Брайтон-Бич, пошел там в ресторан, поел, попил, посидел, послушал…
Ян Рунов: И что, Брайтон помог вам понять Чехова?
Мюррей Эйбрахам: Это было мое первое знакомство с русскими. Они - как действующие вулканы, взрывные, как и мой народ. Я ведь наполовину итальянец. Итальянцы – огонь! Особенно южные.
Ян Рунов: Фамилия вашей матери Калабрезе. Вы говорите по-итальянски?
Мюррей Эйбрахам: Я много снимался в Италии.
Ян Рунов: Вы когда-то играли Санта-Клауса в новогодних праздниках, устаивавшихся магазином "Мейсис". Как вы реагируете на то, что этот магазин не так давно был на грани банкротства и закрыл тогда многие свои отделения?
Мюррей Эйбрахам: Это серьезный вопрос, и касается он меня лично. Это больно. Они дали мне сыграть мою первую роль. Для меня это все равно, что потерять часть Нью-Йорка. А что последует за этим? Эмпайр-стейт-билдинг, Статуя Свободы? Многие мои друзья покидают Нью-Йорк, здесь жить стало нелегко. Я много езжу по другим странам и по Америке, жил в Чикаго, в Сан-Франциско, в Цинциннати, в городах Техаса, Среднего Запада, но Нью-Йорк - единственный город, в котором я всегда хотел жить и могу жить. Чикаго - замечательный город, но актёру там просто не выжить, мало театров. Сан-Франциско - один из красивейших городов Америки, но там почти нет театров, в таком огромном городе. У меня ведь бывают и враги, потому что я говорю то, что чувствую, и если единственный в этом городе продюсер станет моим врагом, где мне тогда работать? Я ведь не из лизоблюдов. Нью-Йорк – вот мой город.
Ян Рунов: У вас есть машина?
Мюррей Эйбрахам: Есть, потому что у меня еще загородный дом. Я ведь хорошо зарабатываю. С тех пор как получил премию "Оскар", я стал делать деньги. Я не богач, но…
Ян Рунов: А что значит для вас "богач"?
Мюррей Эйбрахам: Тот, кто делает миллионы. У меня нет миллионов. Богач - тот, кто может уже не работать и жить очень хорошо. А я должен работать. К счастью.
Ян Рунов: Сколько вы получаете за роль в кино?
Мюррей Эйбрахам: Этого я вам не скажу. В репертуарном театре я получал всего двести долларов в неделю, после уплаты налогов мне оставалось сто двадцать пять. Но я играл не ради денег, а из любви к театру. Деньги же делаются в кино, поэтому я и снимаюсь.
Ян Рунов: Мюррей Эйбрахам взглянул на часы.
Мюррей Эйбрахам: Извините, я должен идти к своим ученикам, у меня урок.
Ян Рунов: Тогда последний вопрос. Ваш метод работы со студентами основан на системе Станиславского?
Мюррей Эйбрахам: Частично на системе Станиславского, но в основном на моей собственной системе, опирающейся на мой опыт. Хотя мне не нравится, во что превратил Фрейд женщину, но идея психоанализа изначально… Ведь слово "психо" означает "душа", об этом позабыли. Психоанализ - это поиск души, ты должен полностью проникнуть в душу своего пациента, чтобы затем суметь помочь ему. Это очень трудно, требует колоссального напряжения, умственного и эмоционального. Только великий актер способен на такое. Он может войти в образ своего героя, отказавшись от себя, отключившись от своих проблем, он творит сиюминутно. При этом на сцене можно потерпеть и неудачу, но важнее сам поиск. И если открытие произошло прямо на сцене, на глазах у зрителей, то это редкое, потрясающее наслаждение, почти мистическое. Но это требует и громадной техники.
Ян Рунов: Значит, по-вашему, актёр – психолог?
Мюррей Эйбрахам: Скорее, священнослужитель.
Ян Рунов: Таков Мюррей Эйбрахам, американский актер, лауреат премии "Оскар", полученной за роль Сальери в фильме Милоша Формана "Амадеус".
Добавить комментарий