В 9:30 должна была прийти «девятка», но она не пришла.
Не появилась она и через десять минут положенного интервала, и через двадцать, и даже через полчаса… Похоже, троллейбусы девятого маршрута объявили сегодня забастовку, забыв поставить об этом в известность людей. Ну или, по крайней мере, одного из них…
Арлекин Педасов опаздывал на детский утренник и теперь, стоя на промозглой остановке перекрёстка Жукова и Кацедальной, размашисто тушил огрызки своих папирос о жестяные листы остановочной будки. Нервы давали о себе знать – в последнее время арлекина Педасова преследовала сплошная череда неудач, и отбившийся от расписания троллейбус был очередным наглядным тому подтверждением.
"Прохлопал утренник! – сокрушался про себя арлекин Педасов. – Прохлопал! А ведь когда-то мечтал о цирке..."
И вправду ведь – мечтал! Не просто мечтал – каких-нибудь лет тридцать назад он жил этой мечтой. Никакие опасения близких людей, предостерегавших Педасова о тяготах жизни отечественного арлекина, не могли заставить молодого и амбициозного человека изменить своё решение, изменить своей мечте и, как тогда казалось, изменить себе самому. Да и чего он должен был что-то изменять? В конце концов, у него была не только одна мечта – казалось, у него были чёткие планы, как притворить эту мечту в жизнь. Чёткие настолько, что в их свете любые опасения размывались, покорно отходили куда-то на задний план и даже, как тогда казалось, переставали существовать вовсе.
И вот теперь, лет тридцать спустя, все эти планы с очевидностью измятых папирос летели в урну, а надежда проклёвывалась сквозь пелену голодного отчаяния только в отношении троллейбусов – не имеющих, казалось бы, никакого отношения к судьбе арлекина, но при этом влияющих на неё порой самым тяжёлым и незавидным образом...
Уж ни этот ли промозглый, осенний день – последний день Педасова как арлекина? Невзрачный конец мелкой и дешёвой карьеры, прошедшей без всяких там пиков и взлётов. Конец одного сплошного падения, призванного убедить Педасова в том, что как арлекин он уже выработал себя, изжил, закончился... Сперва убедить, а потом и прикончить… Не в этом ли смысл и главная цель любого падения?
«Господа и дамы! - безмолвно обратился к ожидающим транспорта гражданам арлекин Педасов. – Здесь и сейчас, прямо у вас на глазах – незабываемый номер, гвоздь всего вашего ожидания транспорта – конец арлекина Педасова! Человека, прохлопавшего свой последний детский утренник! Вуаля!»
Да уж... Очередной ненужный троллейбус, раздавив грязную лужу у бордюра, с завыванием улетел прочь. Лужа, тем временем, охотно вернулась в своё ложе и презрительно взглянула на Педасова тремя глазами чужих окурков. Видимо, на правах опытной лужи, она решила тем самым выказать презрение внутренней мягкотелости арлекина Педасова, его неготовности вести борьбу за свои идеалы, покорной капитуляции перед совершенно незнакомыми ему людьми.
Арлекину Педасову стало на мгновение стыдно…
Но вообще – откуда луже знать? Администратор Раечка его теперь наверняка уволит – тут уж к гадалке ходить нечего… Луже, которая и существует всего лишь благодаря двум трещинам в асфальте и общему наплевательству дорожных служб, не понять, какая пропасть лежит между Раечкой и Педасовым. Целый океан непонимания и взаимной антипатии, замкнутый в тесном русле однообразных упрёков и несбывшихся надежд. Тут уж дело даже не в этом злосчастном утреннике… Дело в мелочах – житейских, глупых, на первый взгляд, ничего не значащих, но, между тем, легко измеряемых масштабом пропасти – как часто это у людей и бывает…
С Раечкой они не ладили давно и надёжно – с первых дней существования их разношёрстной и недружной труппы, которой было так и не суждено определиться со своей главной целью – будет ли это борьба за воспитание подрастающего поколения или борьба за жалкие гроши собственного существования.
Именно в час жарких споров насчёт премий, костюмов и общего воспитательного посыла арлекину Педасову часто хотелось затушить одну из своих папирос прямо о широкий, накрахмаленный лоб Раечки, а в ответ на вопли невозмутимо произнести:«Цените время, когда Педасов был арлекином, потому что сейчас вы столкнётесь с совсем другим Педасовым – с Педасовым не арлекином!»
Ух, сколько он мог бы совершить, сумей он действительно распрощаться со своей профессией. Новые принципы, твёрдая свобода решений, пробивающийся прямо сквозь других людей здоровый эгоизм...
Глупые мечты… Раз уж всё ещё не до конца пришибленный арлекин Педасов продолжает всматриваться в появляющиеся из-за заправочной станции троллейбусы, прикидывая шансы на то, чтобы успеть если не к началу утренника, то хотя бы к его середине – значит, он до сих пор не готов тушить окурки о лбы людей, и уж тем более не готов к любым новым принципам, а вот его падение – оно продолжается... Неприметное, неизбежное, прогнозируемое... Правда, прогнозируемое не в смысле управляемости, а в смысле своей фатальной очевидности.
А Раечка… Она просто не верит в арлекинов, и всё... Да и кто вообще в них теперь верит?
Две девятки подъехали к остановке синхронно, и арлекин Педасов несколько мгновений колебался, в какую из них сесть – в угрюмую тёмно-синюю или в светло-салатовую. Симпатии были на стороне более дружелюбно раскрашенной машины, но сел Педасов всё-таки в тёмно-синюю. Она шла первой, так что шансов застрять на светофоре у неё теоретически было меньше. Решение, может быть, теперь уже было и не очень резонным – к утреннику он уже однозначно опоздал – но, как решил сам Педасов, рациональность разума должна проявляться у арлекина именно в тот момент, когда эта рациональность ему уже совершенно не нужна. Это и есть – главное доказательство того, что речь идёт о настоящем и искреннем арлекине.
***
Учреждение образования «Ясли-сад номер 391» встретило Педасова угнетающей тишиной – сполохов детского смеха слышно не было. А значит, даже самые фантастические надежды арлекина Педасова на то, что утренник начался позже запланированного, привычно не оправдывались.
Стоило ему подойти поближе, как из дверей центрального входа показалась почти вся их бригада – клоун Гена, медведь Измаил и Зойка Капустова, которая являлась таковой только по паспорту, а вот в своём призвании всегда была Мальвиной.
Баяниста Иосифа Прохирштерна с ними видно не было (на правах пожилого человека с баяном, часто задерживался в разговорах о жизни с нянечками и уборщицами), как не было видно и Раечки, которая наверняка осталась решать какие-то организационные вопросы с администрацией.
– Ну как, отбаянили? – бодро приветствовал коллег Педасов, старательно скрывая своё разочарование. – Что-то вы слишком быстро!
– Так по новой программе лабали! – живо ответил клоун Гена. – Райка планирует и дальше программу сокращать. Говорит, нагрузка смысловая на детей сейчас чрезмерная! Я вот, думаю, урезать надо в основном за счёт Мальвины. Всё равно детворе сейчас, кроме её ресниц, ничего особо не надо. Толку тогда задницей вертеть?
– Слышь ты, захлопнись! – привычно парировала Мальвина-Капустова, – Сейчас как раз клоуны у детей естественное отторжение вызывают! Малышню же не проведёшь – знают, что, если кто-то фокусы за деньги показывает, – тот или сядет скоро, или политиком окажется… Педасов, дай сигарету!
– Держи! – дружелюбно, по-свойски и совершенно искренне ответил Педасов, протягивая Мальвине-Капустовой сигарету.
Зойка всегда вызывала в нём особенно тёплые чувства, даже несмотря на свою крайнюю прокуренность и далеко уже не первую свежесть. Она была единственным человеком из труппы, профессионализм которого, по мнению Педасова, вырисовывался не из банального желания заработать деньги, а через саму судьбу некогда подающей надежды актрисы, получившей в итоге от жизни практически всё, кроме исполнения этих самых надежд.
– Про меня Рая не спрашивала? – поинтересовался Педасов, ловко достав спички и услужливо предоставив немного огня Мальвине-Капустовой.
– Да нет, она про тебя давно уже не вспоминает… – ответила Зойка, выпуская щедрое сизое облако из своих чрезмерно накрашенных губ.
– Ну чего столпились, пойдём что ль?! Сегодня ж не день зарплаты, Раю можно и не ждать! – поторопил коллег Иосиф Прохирштерн, вынырнув из-за двери в обнимку со своим баяном.
– Педасов, ты с нами? – спросил медведь Гриша, многозначительно кивая в направлении ближайшего гастронома.
– Да нет, я Раю подожду… – ответил арлекин Педасов, провожая взглядом коллег, неспешно направлявшихся к выходу из садика, дымя папиросами и что-то обсуждая вполголоса.
«А ведь обо мне шепчутся! – решил Педасов и достал из пачки последнюю сигарету. – Ну и пусть. Арлекину не привыкать!»
Раечка вышла минут через пять, застёгивая на ходу большой кожаный портфель, и даже не заметив на своём пути Педасова.
Несмотря на самую удобную позицию (почти докуренная сигарета и находящийся совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки лоб Раечки) ни о каких насильственных действиях Педасов, разумеется, не помышлял. Он просто смотрел на Раечку, смущенно вытирая замёрзший нос рукавом куртки и пытаясь выдавить из своих губ хоть что-то отдалённо напоминающее улыбку. Улыбка, и вправду, появилась. Как и положено арлекину – грустная и растерянная.
– Ой! – вздрогнула Раечка, едва не столкнувшись с арлекином Педасовым лоб в лоб. – Педасов?! Откуда ты взялся?!
– Обижаешь, Рая… На утренник вот приехал… Опоздал маленько...
– И как ты только находишь, где мы работаем?
– Ну так кому же, как не арлекину, это знать?
– Хрен тебя поймёшь, Педасов... Опять, небось, на остановке всё утро простоял?
– Ну да, девятка не пришла... – тоном извиняющегося школьника произнёс Педасов.
– Ага. Не пришла... Конечно, особенно если учесть, что по Кацедальной девятка отродясь не ходила...
– Не права ты, Рая! Потом ведь целых две приехало...
– Знаю-знаю… Одна тёмно-синяя, вторая – салатовая, так? Всё как всегда... – вздохнула Раечка, наконец совладав с застёжкой портфеля. –Живёшь-то вообще как? Не голодаешь хоть? А то год – ни слуху, ни духу…
– Закрома полны! – бодро ответил Педасов, сжимая в кармане пустую пачку из-под сигарет. – Ладно, Рая, ты попусту не тараторь! Лучше сразу скажи – уволишь меня или нет? Опоздал – признаю... Но и рассусоливать не хочу. Жизнь теперь, знаешь, какая – пока перспективы есть, нужно определяться быстро...
– Да уж, опоздал... – вздохнула Раечка, – Да уж пять лет как тебя уволила, помнишь? Сразу после развода нашего… Хотя, наверное, и не надо было… Поддалась эмоциям… Да теперь что уж…Тебе денег дать?
– Так вроде не зарплата сегодня... – смущённо сказал Педасов, отводя взгляд в сторону.
– Верно, не зарплата... – вздохнула Раечка, протягивая Педасову двадцатку. – Ты бы хоть заходил изредка, покормила бы тебя...
– Да, может, и заглянул бы когда... Только вот мать твоя опять ремонтами и плинтусом доставать начнёт...
– Мать уже два года как похоронили...
– Зная её характер, боюсь это ей не помешает...
– Ох, Педасов... Опять ты за своё... – вздохнула Раечка, протягивая Педасову ещё пятёрку, – На, возьми ещё. Сигареты ведь, поди, тоже закончились... А теперь бывай… Мне ещё в 471-й заскочить нужно...
– А когда следующий утренник, Рая? Я точно не опоздаю…
– Ох, Педасов... – ещё раз вздохнула Раечка и, ничего не ответив, пошла к воротам...
Проводив взглядом Раечку, Педасов бодро взглянул на давно не работающие часы и отправился к противоположному выходу с территории садика. Как знал арлекин Педасов, сразу за воротами располагалась остановка, с которой на троллейбусе девятого маршрута можно было за пять минут домчаться до гастронома «Придорожный». И тот факт, что на этой улице, как и на Кацедальной, троллейбусного движения отродясь не было, арлекина Педасова явно нисколько не смущал.
Добавить комментарий