Проводница

Цокая шпильками по тротуару, Нюра с трудом сдерживала дрожь в коленках. Нет, каблуки тут ни при чём. Они, конечно, высокие, но девушка привыкла. Страшил первый рабочий день. И хотя она была лучшая в своей группе и все зачеты сдала на отлично, подпрыгивающее в такт ходьбе нутро подсказывало, что её явно чему-то забыли научить.

На проходной железнодорожного депо девушка долго рылась в сумочке, пытаясь отыскать пропуск. Мысленно отбивалась от пошлых шуточек пялящихся без стеснения на её форменный прикид старперов-вахтеров. Матерясь и чертыхаясь, рискуя сломать ноги и каблуки, перепрыгивала через рельсы и шпалы в поисках своего состава. Чуть было не нахамила начальнику поезда, приняв его за сующего нос не в свои дела смотрителя, заставившего ее предъявить кучу удостоверений, свидетельств и аттестаций. Но степенного возраста мужчина, представившийся Владимиром Афанасьевичем, только смерил ее наружность недовольным взглядом, внимательно ознакомился с документами, взглянул на часы, покачал головой и сопроводил до вагона.

- Опоздания у нас поощряются штрафами и взысканиями вплоть до увольнения, - назидательно сообщил начальник поезда, и пока девушка приходила в себя от столь радужной перспективы, поднялся в тамбур и прокричал в вагон.

- Анфиса Васильевна! Принимай напарницу!

Из тамбура высунулась гидроперидная стриженая голова, а следом за ней нарисовалась низкорослая коренастая женщина неопределённого возраста.

- Пока ты в отпуске развлекалась, мы твою Галю Ванну на пенсию спровадили. Я, конечно, как и обещал… - Владимир Афанасьевич сделал паузу, выудил из кармана штанов платок, шумно вздохнул и обтер пот со лба, - …Машку тебе твою вернуть просил – не дали. Так что придется тебе новенькую обучить премудростям нашим.

- Как же так, Афанасич? Опять учить? Опять я? Сколько можно?

– А вот так. Ты же у нас передовик, наставница и ударница. Заслуженный человек, так сказать! Тебе и флаг в руки.

- А красную майку лидера с надписью «Идите на…» когда выдашь? Обещал! – съязвила Анфиса Васильевна.

- А ну-ка… Разговорчики! – прикрикнул на нее Владимир Афанасьевич и тут же улыбнулся. - Вот тебе свежая кровь. Воспитуй! Звать Анной. Правильно?

Нюра кивнула, и уже хотела было спросить начальника о том, постоянно ей придется в паре с Анфисой Васильевной работать или только на время стажировки, но его уже и след простыл.

- Под вагон нырнул, – перехватив взгляд новенькой, уточнила блондинка. – Забирайся живее, я уже всю работу и за себя, и за тебя сделала. На формирование состава нужно вовремя приходить. Поняла?

Нюра растерянно кивнула.

Посмотрев, минут пять, как новенькая мучается и приноравливается высокими каблуками к ступеням, Анфиса тяжело вздохнула и, подхватив дорожную сумку напарницы, ушла в вагон. Когда через несколько минут, сжимая в руках туфли, Нюра вошла в купе, Анфиса разливала по стаканам ароматный чай.

- Можешь меня Анфисой звать, если чё. Ну, или тётей Анфисой, если тебе так больше с руки. А ты, стало быть Анна?

- Нюра. Меня так бабушка называет. Мне нравится.

Девушка подвинула свою сумку, присела на край полки и стала оглядывать купе проводников.

- Вот и я тебя так звать буду. Идет? Твоя верхняя, - закинув Нюркину сумку наверх, хмыкнула Анфиса. - Я из простых, не интеллигенция какая. У меня вся семья на железной дороге вскормилась: деды да бабки нашу ветку укладывали, потом в ремонтниках, папа обходчиком, мама на переезде. Я вот в люди выбилась – проводницей катаюсь уже почитай двадцать годков. Не, чуток поболе будет. Двадцать два. Живем мы в маленькой станице, тут неподалеку. Раньше-то она вообще хутором была. Теперь вот повысили в звании, так сказать. Станицей величают. Того гляди городскими станем. Не мы, конечно. Но, может детя́м нашим повезет. Сама-то откуда будешь? Станичная, али городская?

- Городская я. Живу тут неподалеку. Три квартала вниз по улице.

- То-то я и гляжу, вырядилась. И говоришь гладко. Помню, когда в первый рейс пошла, начальник поезда меня дюже ругал за колоритный говорок. Как это… «своеобразную манеру речи», вот, значит! А когда ему благодарности приходить стали, мол, Анфиска собой серые железнодорожные будни скрашивает, такая деваха веселая, юморная – отстал. А я чего? Не ругают и ладно. С делами я своими справляюсь, нареканий от проверяющих не имею. А на каком языке, с какими излишествами и приукрасами разговариваю, так то мое дело, лишь меня касаемо. Верно?

Нюра кивнула и покосилась на большое пластиковое ведро из-под майонеза, доверху наполненное конфетами.

- Ты угощайся, чай не у мачехи росла-то? – поймала Анфиса взгляд девушки и продолжила. - Не, эт ты правильно сделала, что на железную дорогу пришла трудиться. У нас тут хорошо. Тут тебе всё: и романтика, и КВН, и университеты с академиями. А что, знаешь, какие ситуации случаются? Проводница она кто? И психолог, и дохтор, и воспитатель. Да, я тут всякого повидала! Иногда такое бывает! Взрослые, а хуже детей себя ведут. Воспитуем, а чего делать-то? Оно знаешь, как быват? Работа – работой, но… Всем помочь надо, каждого выслушать. Дорога-то она долгая. Вот ты думаешь, кто главный в поезде?

- Машинист?

- Агась! Щаз!

- Ну, начальник поезда, Владимир Афанасьевич!

- Шуткуешь, Нюрка? Главный в поезде – это проводник. На нас всё держится, поняла? Машинист чего - сиди себе, кнопки нажимай, да с семафорами в переглядки поигрывай. Он тебе зеленым - ты ему серым. Он тебе красным - ты ему карим. У начальника поезда посложнее работенка будет. Надо на всех наорать, всех построить, пилюли раздать, чтоб жизнь медом не казалась. Ну, а чего? Ему за его собачью работу деньги платят. Ответственность-то ого-го-го какая! Не дай Боже́, чего случится – помрет кто, или террористы эту жизнь с загробной перепутают - его первого живьем жрать станут. Но, главнее нас с тобой, Нюрка, в поезде никого нету.

- А пассажиры? Ну, это - клиент всегда прав и все такое...

- Эх, хватила! Пассажиры! У тебя за рейс их столько сменится. И каждый норовит нервишки потрепать. А мы кремень! Скала гранитная. Монолит, поняла? Проводник всем и каждому мамка, да нянька. Как-то раз, помню, давно, правда, дело было, с наших югов в Москву ехали. Выезжали плюс семь, приехали минус двадцать семь градусов. Пассажиры все на перрон высыпали. Я уже двери в тамбур закрывать собралась, а тут ломятся обратно две клуши. И в глазах таки́, знаешь, мольба смертная и отчаяние, что вот до слез. Спрашиваю, чего, мол, девоньки стряслось? Забыли чего? А они мне: «нет, одежду теплую в вагоне оставить хотим. Мы с вами сюда ехали? Ехали. А теперь ночью обратно нас повезете. Вагон ваш, не сомневайтесь. Только места другие». И, значится, билеты мне в рожу тычут. Я, мол, а с вещами то, что не так? А они мне: «да тутошние минус двадцать семь как наши минус три будут. А мы как на полюс нарядились. Боимся взапреем».

- И чего? Разрешили?

- А то! Жалко бедолаг. Стоят, потом обливаются. Нарядились, как к Деду Морозу в сугроб. А оно во́на как оказалось. Не, я конечно шмотьё их перетряхнула. Надо же убедиться, что всё путём? Отпустила их с миром. Ночью встретила: смеются, благодарят. Цельный пакет подарков притащили – бананы, апельсины, мандарины. Мол, презент, к Новогоднему столу.

- Ой, да ладно! Апельсины! А то у нас их нет?

- Тогда не было. Говорю ж тебе, это давно было, почитай еще в прошлом веке. Аккурат за два года до Миллениума ентого. Так вот, значит, суют они мне этот пакет, а сами целоваться-обниматься лезут. Благодарят: «спасибочки, говорят, тебе родная. Если бы не ты, ну, я в смысле, словили бы тепловуху, как у нас на южном взморье под летним солнышком. Вот те и зима в Москве. Для южан – тьфу, и нос растереть. А кому-то холод лютый. А вообще я пассажиров люблю. Без них и нас с тобой тут не было бы. Случай у меня раз был такой. Едем мы, значит через всю нашу страну необъятную в Хабаровск. В Челябинске мужичок один свою беременную жинку с таким трудом втаскивал в вагон, просто страх. Я ему:

- Ты с ума что ли сдернулся, папаша? Куда бабу на сносях прешь? Ей бы от хаты не отходить, да с акушеркой за ручку по парку в родильном доме прогуливаться. А ты ее в поезд. Да еще до конечной.

А он мне:

- Не боись, мамаша, прорвемся! Мы к брату моему едем. С армии воротился! А до родов нам еще далеко. Месяца два, не меньше.

- Мамаша! Какая я ему мамаша? Тоже мне, сынуля сыскался… Я годков на десять его всего старше, а может и того меньше. Обиделась, конечно, но виду не подала. Не положено нам. Смотрю, как он свою кралю в купе впихивает. Ну, думаю, если месяца два – то можно памперсы отложить. А то Машка у меня страх как боится всех этих нежданчиков. Но, чуяла моя чёлка, что не все так гладко будет. Деваха эта беременная через какое-то время, не припомню, часа два что ли прошло уже после отправления, как запричитала: мол, не удобно, жестко, тянет… А еще через два так орать начала - сирена гражданской обороны тише вопит. Муженек ее сперва в полуобморочном состоянии прибывал, а потом стал носиться по вагону, как полоумный. Бегает, ко всем в купе ломится и орет:

- Чего делать-то? Бабаньки, делать-то чего?

- А чего тут поделаешь? Говорила: «куда прешь»? Кто бы послушал «мамашу»? Хорошо дедок у меня в третьем купе ехал, по виду военный отставной. Он его быстро в оборот взял: по мордасам настучал, чтобы в себя пришел, наорал, как прапор на плацу. Да! Полвагона в миг по стойке смирно построились, так, на всякий случа́й. И не только мужики, скажу я тебе. Ага! Остальные по норам попрятались от греха… Кто-то бутылку коньяку притащил. У нас с этим строго, учти: спиртное в вагоне запрещено распивать. Но тут, думаю, пусть выпьет, одним головняком меньше. Дала отмашку дедку. А он сообразительный, тут же этого недотепу под руки и к себе поволок, на профилактические мероприятия, стресс лечить. Папашка мне в двери орет:

- Миленькая, скажи, что все обойдется!

А нам куда деваться-то? На пути перегоны, да маленькие станции. Больниц нет, не то, что роддомов. Тайга - это тебе не средняя полоса России-матушки. Там до ближайшего населенного пункта полжизни топать будешь.

Отставник папашу насилу угомонил. Мы эту деваху орущую к себе в купе забрали. Нечего народ смущать. Мало ли какой еще впечатлительный попадется, лечи его потом от сердечного приступа. Связались с начальником поезда, а он с проводниками. Весь поезд перешерстили: ни тебе врача какого, ни медсестры, ни фельдшера захудалого. Ветеринара и то не сыскали. Ну, думаю, Анфиса, кранты! Машку-напарницу в вагон отправила, пассажиров успокаивать. А сама думаю: кого на подмогу-то звать? Деваха орет благим матом, сосредоточиться не дает. Кликнула Любку из восьмого вагона. Она у нас мамашка многодетная. Правда, уже два года в гордом звании бабушки щеголяет. Ну да ничего, подумала я. Авось не позабыла, как рожать. Вдвоем справились. Роды стремительные были! Да! Но у девахи таз, что бадья у моей бабки для засолки огурцов. Выплюнула близнецов и даже полотенца ни одного не порвала. Когда через пять часов к станции добрались, у меня в вагоне сразу на два пассажира больше было. Безбилетники! Родильницу в скорую погрузили. Она все головой по сторонам вертела, боялась, что зайчат своих потеряет. Папашу новоиспеченного в изрядном подпитии мужики вагонные снабдили еще одной бутылочкой для снятия стресса – до больницы-то еще пару часов трястись в неотложке. Всем поездом провожали! Даже отправление на пять минут задержали. Но начальство нам простило. Всё же, не каждый день на свет появляются дети, у которых в графе «место рождения» «тайга» значится. Нет, их, конечно, припишут к ближайшему городу километрах в трехстах от места рождения. Может быть даже того, куда скорая увезла разросшееся за время пути семейство. Но когда близнецы подрастут, им точно расскажут историю, где и как они появились на свет. Зря, что ли начальник поезда пацану свою фуражку подарил, а я девчушке пилотку? Железнодорожниками будут!

- Надо же какой интересной может оказаться смена, - уплетая конфеты одну за другой, слушала наставницу Нюра.

- Это еще что! А в другой раз принимаем мы с Машкой вагон. А он пустой. Представляешь? До отправления десять минут, а в вагоне ни души. Ну, вот совсем ни одного пассажира. Я на рацию и к начальнику, мол, как так-то? Он мне – жди. Проходит три минуты, орет.

- Ты, Анфиса, чего кипишь подняла? У тебя от места отправления до конечной станции ни одной свободной полки нет.

- Я ему - как бы не так. Пустой вагон, хоть волком вой, хоть стадо гусей гоняй.

- А он мне – быть того не могё́т. Ща, погодь! Выясню у диспетчеров.

Проходит еще три минуты – опять в рацию орет:

- Касса на тебя все билеты продала. Свободных мест нет.

А я ему:

- В вагон зайдите - сами убедитесь.

- А он мне: «отставить панику» - и отключился, представляешь? Через минуту орет: «Я всё выяснил! Не кручинься, родная! На следующей станции будет тебе и вагон битком, и хлопот полон рот». И хихикает так гаденько, будто знает чего, а мне не говорит, зараза.

А я сразу подвох-то и не почуяла, думаю:

- Ой, батюшки! На следующей-то станции три минуты всего стоим.

И бегом в соседний вагон. Кричу:

- Иваныч, будь другом, выручай…

А Иваныч мужик у нас толковый. Если надо - никогда не откажет.

- Поможем, говорит. Не робей, Анфиска!

Следующая станция в часе езды. И точно. Гляжу, а на перроне – свадьба. Вот не поверишь, екнуло сердечко-то. Думаю, ну, Анфиска, кранты вагону! И точно, все ко мне. С баянами, с сумарями, едой забитыми, с бутылями. Гвалт почище, чем от табора цыганского.

- От табора? – Нюрка подавилась грильяжем и принялась изо всех сил стучать себя по груди. - Неужели и их возили?

- А то! Ехали как-то раз, полвагона заняли. Ничего так, я думала, хуже будет. Сильно не доставали. Шумливые больно, говорливые – это да! И гадали всем, кому не повезло через нас в вагон-ресторан идти. За деньги, конечно же. А так обошлось. Но тут думаю, не повезло - так не повезло. Смотрю по билетам – еще в животе надежда теплилась, что до следующей станции поедут – смотрю, значит, по билетам – мать моя казачка! Двое суток мне их везти. Говорю:

- Машка! Гляди в оба! Напьются, хоть бы с поезда на ходу прыгать не начали.

А Машка с лица спала, и пальцем мне за спину тычет.

Я ей:

- Чего маникюр-то растопырила?

А она мне:

- Ме-ме-ме… Блеет, как коза на случке, и дрожит вся, точь-в-точь, как моя козочка ангорская. Кстати, тоже Машкой звать.

Поворачиваюсь в ту сторону, куда она мне маникюром тыкала. Глядь – медведь.

Вот тут я воздала хвалу всем нашим богам дикой природы. Как заеду этой дуре в лоб кулаком, аж самой страшно и больно стало. И как заору на эту курицу:

- Дурында! Иди памперс смени, а то весь вагон провоняешь. Со страху ряженного от живого медведя отличить не смогла?

Машка моя от стыда двое суток из нашего купе только по ночам выходила, да со сранья, пока свадьба спит. Убираться. Зато я отоспалась. Когда свадьбу высаживали, невеста решила с тамбура подружек осчастливить, букет бросить. И надо же было этой косорукой им в меня зашвырнуть. Стою, как дура, с букетом и думаю: и что мне теперь делать-то?

- Как это что? – хихикнула Нюра. - Замуж надо бы идти.

- Ага! Щаз! Вот так все брошу - и замуж побегу! Так меня муженек мой и отпустит! Вида́ла бы ты, какими глазами он на меня смотрел из кабины машиниста! Думала, испепелит, зараза. Он бы так зимой в печку искры метал, чтобы дрова поскорее разгорались.

- Сердобольная вы, тёть Анфис, спасу нет. Всем помогаете.

Нюра сгребла в кучу фантики от конфет, скатала их в комок и стала оглядываться в поисках корзины для мусора, пока не вспомнила, что комплектацией пассажирского вагона такое офисное излишество не предусмотрено.

- А я что, не человек, что ли? – хмыкнула Анфиса. - Мы ж все Божьи твари. Как там книга святая пишет: братья и сёстры. Ага! Кто ж тебе́-то помогать станет, если сам к чужим горестям равнодушный? Мой благоверный иногда на меня так смотрит жалостливо. Я как с рейса приду, сутки ничего делать не могу. А потом день-другой-третий, как и не было – то одно, то другое. А назавтра снова в рейс.

- Ну, так с мужем работать оно надежнее. Вместе пришли на работу, вместе домой. Хорошо! Если пассажир какой хамовитый окажется, так и заступиться есть кому. Да и кто, как не муж, поймет, что жене тяжело по хозяйству.

По колесам, скрежеща, пробежала металлическая рябь. Вагон дрогнул, плавно покачнулся и медленно пополз к виднеющемуся вдалеке белоснежному зданию железнодорожного вокзала. Анфиса выглянула в окно, затем перевела взгляд на напарницу и вздохнула.

- Ага! Поезд остановить – плевать, что график срывается - и бежать жинку спасать, так по-твоему?

- А что не так-то? – Нюра заморгала непонимающими глазами и уставилась на наставницу.

- Щаз! Эт, ты умно́ конечно придумала, ага! Только не всё так, как нам хочется. Поняла? Ничего ты, девонька, еще в своей жизни не вида́ла. Тут окромя себя только на напарницу вся надежда. Потому, мы с тобой как сестры должны быть. С полуслова друг другу внимать, с полувзгляду. Ты поезди с моё. Бока пооббивай в тамбуре, пьяных поразнимай в туалете. Тут порой так ума́ешьси, что и мужа своего на полном ходу из тамбура выкинешь, если под горячую руку подвернется. Так что умничай, не умничай, но пока ты шелуха без лука и пуд соли в твоем понятии это товарный вагон или спичечный коробок в зависимости от обстоятельств. Ясно тебе? Сиди и молчи в тряпочку. Учить она меня жизни будет! Самой ещё не один рейс отстучать придется, прежде чем из-за парты вылезешь. Ты сама-то её вида́ла, жизнь-то эту, курица ты неощипанная? Даром, что расфуфыренная вся, при каблуках и парфюмом мне всё купе провоняла. Чтобы первый и последний раз эту вонь в вагон приносила. Сама потом поймешь почему. Эх… видать мало тебя пороли в детстве, что такая безмозглая уродилась. А меня вот и ремнем, и поленом, и кочергой ха́живали. Вот я и выбилась в люди.

Нюра поджала губы и, отвернувшись, уставилась в окно.

- Ну, не дуйся, не дуйся. Глотни вот чайку горяченького, поостуди свою натуру раздетую до неприличности. И запахнись, что ли. Ты же лицо железной дороги, а не девка подзаборная. Скромнее надо быть. Скромнее! Куда в таком виде-то? Ну, поняла, что ли?

- Поняла, тёть Анфис. Поняла.

- Ну, раз поняла, тогда, Нюрка, хватит трепаться. Вон уже и перрон виднеется. Вокзал-то какой у нас красивый! Получше многих будет! Да, не липни ты к окну, будто в первый раз замужем! Пора пассажиров встречать. Маршрут у нас с тобой длинный, сама все увидишь, да поймёшь. А не дойдет с первого разу, так жизнь - стерва та ещё, втолкует! Не мытьем, так катанием. Ага! Ну, всё, давай отворять, что ли, ворота. Пора.