ЧЕРНАЯ ТАРЕЛКА
В нашем ведомственном детском саду №7 была одна большая комната, которая служила столовой, спальней, танцевальным и читальным залом и еще чем угодно.
У стен стояли железные кровати со скрипучими панцирными сетками. На них по вечерам, после отбоя ко сну, было весело качаться, но зато по утрам было больно ворочаться, когда сбивались в сторону тонкие ватные матрацы и проволочная сетка острыми краями впивалась в наши худенькие бока.
Кроме всяких нужных и понятных вещей, была в комнате еще одна, резко отличавшаяся от всех остальных формой, цветом и, главное, назначением. Она висела на стене над дверью и, казалось, строго следила за каждым, кто входил в комнату, все видела, все замечала, не оставляла без внимания ни одну нашу проделку, ни одну даже самую невинную шалость. Это всевидящее око наблюдало за нами днем и ночью, присутствовало при всех наших играх, зорко смотрело за тем, что мы читаем, рисуем, вырезаем, клеим и даже не покидало нас, когда мы ели и спали или даже когда сидели на горшках. Вот почему мы ее неосознанно побаивались и, мягко говоря, недолюбливали.
Но, конечно, больше всего нам хотелось узнать, что там у нее внутри, где в ней сидят те самые тети и дяди, которые поют "Калинку-малинку" или рассказывают про "Аленький цветочек".
У этого круглого черного предмета было несколько странных и сложных названий: репродуктор, радиоточка, тарелка. Последнее вызывало особенное удивление, так как вряд ли кому-нибудь когда-либо удавалось из нее поесть. Это мы установили достаточно точно, потому что, влезая на стул, доставали ее пальцами и наощупь убеждались: да, эта тарелка сделана из простой черной бумаги и в нее не то что суп, но и котлету с вермишелью не положишь.
Однако настоящий эксперимент, поистине разведка боем, состоялся неожиданно и довольно неуклюже.
Был в нашей старшей группе вертлявый шухарной мальчишка по имени Кока (наверно, Коля). Однажды он достал из необьятных глубин своих карманов рогатку и небольшой круглый камень.
- Надо жидов стрельнуть, - процедил он сквозь зубы и нацелился на небольшую стайку бойких воробьев, безумолку чирикавших под открытыми створками окна.
Кока натянул резинку, зажмурил один глаз и стал водить рогатку в направлении одного из "жидов". Потом он выпустил камень и...
Вот тут и произошло нечто совершенно необьяснимое. Вместо воробушка, в которого со старанием целился Кока, его камень почему-то сделал немыслимо сложную дугу и полетел совсем в другую сторону. Он достиг абажура, миновал его и со всей силой врезался...
Нет, не в пустую стену или дверь и даже не в потолок, а прямо в середину той самой черной тарелки. Раздался треск рвущейся бумаги, посыпались винтики, гаечки, шайбочки - и только что громко ворковавшее радио простуженно захрипело, засипело и смолкло.
- Ой, какой ужас! - воскликнула наша воспитательница Агния Петровна, когда вошла в комнату и увидела содеянное. В ее глазах был страх, тревога, отчаяние. Она нагнулась и стала собирать упавшие детали поврежденного репродуктора.
Но в тот же вечер на том же месте появилась точно такая же новая тарелка.
Другое загадочное событие, связанное с нашим черным недругом, произошло как-то утром, когда из него громко и сердито кричал строгий мужской голос. Он долго и непонятно что-то доказывал, требовал, утверждал. И Агния Петровна, всегда чем-то занятая, на этот раз сидела посреди комнаты на табуретке, ничего не делала и, стараясь не отвлекаться по сторонам, внимательно слушала то, что говорил дядя по радио.
Всех детей она посадила на пол вокруг себя и велела сидеть смирно. Но это мало кому удавалось. Радио никто не слушал, все ерзали, сопели, хныкали. Только одна девочка, посидев немного тихо и послушав, вдруг громко спросила:
- Про что это сказки рассказывают ?
Агния Петровна почему-то вдруг испугалась и замахала на девочку рукой.
Я не помню, сколько времени гремел занудный лающий голос. Час, два, три ? Я помню только как трудно было высидеть на полу все эти часы.
Мне кажется, больше всего на свете Агния Петровна тогда боялась, что кто-то из нас попросится на горшок по-большому. Ведь тогда ей пришлось бы встать и нарушить какой-то таинственный обет, который она дала, замерев на табурете. А на наши приставания по поводу малой нужды она совсем не обращала внимания. Поэтому под кем-то уже появились на полу темные мокрые пятна.
Из всего огромного словесного потока, лавиной обрушивавшегося на наши уши, я уловил только несколько слов. И то потому, что они относились к известным мне животным. Почему-то их очень ругали и обзывали по-всякому. Так, собаки были "бешеными" и "потерявшими стыд и совесть", свиньи - "неблагодарные", акулы какие-то там "капиталистические".
Только много лет спустя я сообразил, что тогдашний строгий голос в черной тарелке принадлежал Главному обвинителю на троцкистско-бухаринском судебном процессе Генеральному прокурору Советского Союза Андрею Януарьевичу Вышинскому, а «бешеными собаками» и «грязными свиньями» были фашистские наймиты и подлые гадины Троцкий, Бухарин, Рыков, которых яростно осуждали все честные советские люди.
ЧТО ТАМ ЗА ЗАБОРОМ?
Это был очень высокий, очень плотный, очень загадочный зеленый забор. Он был сделан из широких толстых досок, плотно сбитых гвоздями с большими вафельными шляпками. Этот забор наглухо отгораживал наш детский мир от всей прочей взрослой цивилизации.
В то время моя жизнь почти целиком состояла из всяческих запретов. Мне нельзя было ложиться спать после 10 и отказываться есть манную кашу. Мне запрещалось ходить на соседнюю улицу и, тем более, на пруд, хотя именно туда особенно хотелось.
Эти ограничения казались несправедливыми, обидными, однако они были неизбежны и потому понятны. Но вот Зеленый забор...
Его тайна всегда оставалась неразгаданной, непостижимой. Самые высокорослые "дяди Степы" не могли заглянуть за деревянную стену, самые всезнающие знатоки не знали, что скрыто Там. На всем своем протяжении забор нигде не имел ни одной даже самой крохотной щелочки, в которую можно было бы заглянуть.
Нас было трое мальчишек, живших поблизости. Набегавшись и уставши от бурных игр, мы устраивались на корточках у забора, нежно прижавшись к нему спиной. Все мы были фантазерами-мечтателями. Во мне сидел сказочник, и мое проникновение в зазаборную тайну шло дорогой Буратино, Снежной королевы, Синей птицы.
Мой друг Марик тоже был книжным утопистом, но, в отличие от меня, являл собой чистого технократа. Его путь Туда открывали глазастые перископы, через которые виделись белые скаты самолетов, дирижаблей и зубчатые стены крепостей с батареями дальнобойных орудий.
Третьим был Ленька, шустрый заводной мальчишка, не отличавшийся, как мы, романтическим воображением. Он был неугомонным, деловым и вечно что-нибудь придумывал. Наслушавшись наших фантазий, он как-то предложил:
- Эй, вы, братья Гриммы, ладно вам завирать, давайте дело делать. Генка пусть станет внизу. Марик сядет ему на шею, а я влезу Марику на плечи и достану до самого верха.
Стоял теплый сентябрьский вечер, солнце уже заходило за кроны лохматых сосен, и мы под укровом высоких кустов малины готовили свою экспедицию. После долгих споров было условлено, что операция проводится три раза с таким расчетом, чтобы каждый участник по разу мог взглянуть Туда. Ленька как инициатор предприятия выторговал себе первый заход.
Кажется, я и сейчас чувствую, как сильно впиваются мне ножами в спину острые подошвы марикиных сандалий, как душат, больно сжимая шею, его грязные покрытые ссадинами колени.
Не знаю, сколько на самом деле все это длилось, но, когда я пошевелился, чтобы посмотреть наверх и узнать, что там Ленька так долго возится, произошло нечто непредвиденное. Вся наша неустойчивая конструкция вдруг пошатнулась, меня резко рвануло куда-то назад, затем раздался оглушительный крик, и Ленькино тело упруго шлепнулось о плотную глинистую землю.
Он сидел, прислонившись к забору и обхватив руками коленку, с которой сползала по ноге узенькая струйка крови. Из его глаз, собирая пыль со щек, текли грязные капли слез. Мы помогли ему подняться на ноги, а потом повели домой, заботливо поддерживая за руки с двух сторон.
Он хромал целую неделю, хотя в конце ее, мне кажется, больше притворялся. На наши настойчивые вопросы: "Что Там ?" он нехотя отвечал односложно: "Ничего Там нет".
Это было слишком неправильно, чтобы быть правдой. Наверно, Ленька врет. Пусть Там не будет сказочной страны дяди Карло, пусть не будет дирижаблей и бомбовозов, но что-то же должно быть. Иначе - рушится весь мир, разваливается его главная суть, теряется его смысл.
Конечно, мы не могли Леньке верить, не хотели, поэтому и не верили. Экспедиция, без сомнения, должна была быть повторена. Вероятно, мы добились бы своего и осуществили до конца свой замысел, если бы не сверхчрезвычайные события, которые перевернули нашу жизнь, разорвали детство пополам.
«22 июня, ровно в 4 часа
Киев бомбили,
Нам обьявили,
Что началася война».
Прошло с тех пор много лет, прошла целая эпоха. И вот я снова в том старом районе моего детства. Вышел на площадь, раньше казавшуюся такой большой, а теперь оказавшуюся такой маленькой. Я обогнул тоже потерявший прежнюю высоту двухэтажный магазин "Продукты" и зашагал по знакомой улице, теперь асфальтированной и заставленной машинами.
Я прошел несколько коротких кварталов. Остановился. Что это? Вместо домов - развалины. Хлопающие на ветру обрывки обоев, рваные листы старого кровельного железа.
Среди общего разгрома, среди голых остовов стен стоял, как и раньше, наш старый добрый Зеленый забор. Конечно, он был уже не таким высоким, не таким плотным и даже не таким зеленым. Он покосился, в некотрых местах совсем упал на землю. Часть его досок была разбита, кривые ржавые гвозди жесткой щетиной торчали на прогнивших перекладинах.
И все же Зеленый забор был, он существовал, назло беспощадному времени. И не где-то там в уголках памяти, в снах, а здесь, наяву. Его можно было потрогать, снова ощутить теплую шершавую неровную поверхность крашеных досок.
Я зашел за забор, туда, где был пустырь, - наше первое детское разочарование. Прямо за ним поднимался под гуськом башеного крана новый многоэтажный дом. И дальше почти до самого горизонта росли разнокалиберные кубики большого городского микрорайона.
КОНЬКИ И ПОЛУТОРКА
Большинство зимних ребячьих игр в нашем дворе были злыми и глупыми. Например, какого-нибудь наивного чудика могли уговорить лизнуть на морозе железный столб, от которого отодрать язык можно было только с кровью.
В противположность такого рода диким забавам было и благородное - катание на коньках. Оно отличалось тем, что требовало, во-первых, самих коньков, которые были далеко не у всех, а, во-вторых, умения. Надо сказать, я в этом деле преуспевал. У меня были не какие-то малышовые "снегурки", как у других, а настоящие взрослые "гаги". Правда, они тоже одевались на валенки и привязывались к ним веревкой, которая закручивалась для крепости обыкновенной щепкой.
Со временем у нас, мальчишек, появилась новая затея - использовать тяговую силу автомобилей. Движение на улицах было слабое, машины ходили редко, медленно, и мы, уцепившись руками за задний бампер легковушки или кузов грузовика, лихо прокатывались на коньках по мостовой. Более изобретательные пользовались специальными проволочными крюками, которыми было очень удобно цепляться.
В тот злополучный день я выпросил у одного из уходивших домой мальчишек именно такой крюк. Он был длинный, толстый, блестящий, дорогой. Я бережно взял его в руки, протер варежкой, очистил от налипшего снега и сказал владельцу:
- Ты не бойся, ничего с ним не будет, я его не потеряю. Покатаюсь немножко и сразу тебе верну.
- Смотри, осторожнее, не сломай, а то меня папка заругает, - предупредил тот.
Я выкатился на заснеженную оледенелую мостовую и стал ждать. Вот из-за поворота показалась порожняя, сильно громыхавшая полуторка со старым досчатым кузовом. Она медленно, как бы дразнясь, поехала в мою сторону. Было ясно, что это то самое, что мне нужно. Я прокатился немного рядом, потом заехал машине в тыл и, сильно выбросив крюк вперед, зацепил его за кузов.
О, какое это было наслаждение! Под завистливые взгляды мальчишек и восторженные возгласы девчонок я, гордо подняв голову, проехал мимо нашего дома, потом соседнего, потом еще одного, второго, третьего. Вот уже проплыли мимо магазины "Булочная" и "Продтовары", скрылась из виду кучка смотревших мне вслед ребят, и вдали уже показалась Преображенская площадь. Хватит, пора было возвращаться.
Но что это? О, ужас ! Я не мог выдернуть крюк из кузова машины - он застрял в щели между досок. Чем больше я его дергал, тем больше он застревал. Я был в отчаянии. Что делать?
А машина уходила все дальше от дома и не останавливалась, а только прибавляла ход. Прохожие провожали меня косыми взглядами и восклицаниями типа:
- Вот безобразие какое!
- И куда это милиция смотрит?
Но она как раз не только смотрела, но в лице некого милицейского чина (как потом выяснилось, сержанта) стала перед ветровым стеклом грузовика и замахала руками. Машина остановилась, водитель вылез из кабины, и увидев мою поникшую фигуру и поняв в чем дело, подошел к кузову и выдернул крюк из досок. Он протянул его мне, но настроенный менее миролюбиво милиционер быстро его перехватил, сунул под мышку и громко закричал, время от времени поглядывая на тротуар, где уже начали останавливаться любопытные прохожие.
- Ты понимаешь, паршивец ты этакий, что делаешь? – заливисто ругался милиционер. - Ты подводишь под статью честного советского труженика, водителя автомобиля, передовика производства! Я вот сейчас акт составлю, и тебя в колонию отправят, тогда будешь знать, как хулиганить.
Но увидев мой пристальный взгляд, прикованный к торчащему у него из-под мышки крюку и кое-что сообразив, он перестал играть на публику и завершил свою угрозу уже более тихим голосом:
- А эту штуковину, и не думай, ты у меня так просто не получишь. Пусть родители приходят. В 101-ое отделение. Я сегодня до утра дежурю.
Я снял коньки, сунул их за пазуху и, понуро уставившись в землю, поплелся в сторону дома.
Узнав о случившемся, мама заохала, заахала и сразу поняла, что ругать меня не надо, бесполезно. Она оделась, взяла сумочку и отправилась в милицию. Через полчаса вернулась, держа в руке тот самый злополучный крюк.
- За те деньги, что я отдала этому подонку, можно было бы сделать десять таких крючков, - сказала она.
Добавить комментарий