Есть легенда о Костяной Женщине, единственная работа которой – собирать кости. Она собирает и хранит, главным образом, то, что может стать потерянным для мира. Она ходит по пустыне и пением оживляет косточки; и из фрагментов, кажущихся мертвыми и бессмысленными, она воссоздает нечто живое и целое.
Эта легенда о том, что мы носим в себе всю историю своего рода – и мужчины и женщины, - не ощущая этого. Костяная Женщина говорит с нами сотнями разных способов, да только слышим мы не всегда.
Но если человек услышал ее, он может найти ответы на многие вопросы, жизнь обретает новый смысл, вдруг появляются новые силы, опора, о которой человек даже не догадывался. Обращаясь к памяти предков, он не только ищет отгадки или помощь, но и исполняет что-то такое, что жизненно важно сделать. Он оплакивает, прощает и просит прощения, соединяет оборванные нити, в конце концов просто подтверждает: они были, поэтому и я есть.
Потребность воссоздать историю своей семьи, с одной стороны, связана с пониманием бренности нашего существования; но с другой стороны, в нашей памяти слишком много грозных напоминаний о том, что мы сами, да и наши родители, и их родители – выжившие, что мы пришли в этот мир не благодаря, а вопреки историческим обстоятельствам. («Я у себя одна, или Веретено Василисы», Екатерина Михайлова).
Пуповина перерезана, ее больше нет. Но связь осталась, невидимая глазу, необычайно прочная связь, которая соединяет нас с нашими прародителями, благодаря которым мы те, кто мы есть. И чем лучше мы знаем наш род, наших предков, тем увереннее стоим на этой земле, тем сильнее наши дети и внуки.
Моего папу зовут Тарловский Константин Герасимович. Я никогда не видела своих бабушку и дедушку по отцу и очень мало о них знала.
В детстве мы с братом задавали папе вопросы о его родителях. Как так – с маминой стороны у нас были бабушка и дедушка, а где же второй «комплект»? Все папино объяснение укладывалось в несколько предложений. «Мама погибла во время войны. Папа умер, когда я был маленький. Я его совсем не помню». «Почему твой папа умер?» «Болел». «Чем он болел?» «Не знаю, не помню, я был очень маленький». На этом расспросы заканчивались, хотя чувствовалась некая недосказанность.
Долгие годы это было все, что я знала о своем деде. Ничего не знала о нем не только я, не знали ни моя мама, ни брат. Папа никому в семье не рассказывал об отце. И только когда началась перестройка, в стране появилась гласность и стало возможным открыто говорить о страшных фактах, связанных со сталинскими репрессиями, папа признался нам – своей жене, с которой на тот момент прожил около четверти века, своим взрослым детям, - что его отец, Тарловский Герасим Осипович, погиб в ГУЛАГЕ, куда его посадили как «врага народа».
До встречи со своей будущей женой Герасим Осипович участвовал в революционном движении. Он не был ни меньшевиком, ни большевиком, а принадлежал к направлению, о котором мало кто в России знает. Мой дед разделял идеи еврейской анархической организации БУНД, и, видимо, в молодости был активным ее членом.
Мы продолжали жить дальше – с этим знанием – и не предпринимали никаких попыток узнать еще что-то о Герасиме Осиповиче. Мое поколение и поколение моих родителей выросло и сформировалось при советском строе, когда не принято было копаться в прошлом, искать свои корни. Возможно, это связано с тем, что такие поиски могли дать непредсказуемые и нежелательные результаты.
Прошло еще четверть века, и мои дети, то есть уже четвертое поколение, поколение правнуков, внезапно заинтересовалось историей своих прародителей. Внезапно для меня, но, наверное, не для них. Они выросли в иной действительности, они более свободные, чем мы; их, к счастью, миновали страхи, присущие нашему поколению. В них проснулось желание и стремление узнать о своих истоках.
И они начали делать запросы в различные официальные органы – Управление Федеральной службы безопасности РФ, Федеральную службу исполнения наказаний различных регионов, где отбывал наказание Герасим Осипович. Всё или почти всё, что мы на сегодняшний день знаем о Герасиме Осиповиче, нашем отце, деде и прадеде, взято из официальных документов – архивной справки, выданной на основании учетной карточки специального учета осужденных ГУЛАГА, протокола допроса ПП ОГПУ, ордера на обыск, анкеты заключенного, постановления и обвинительного заключения по делу, проведенного ОГПУ.
К сожалению, на многие наши запросы были получены отрицательные ответы: «сведениями и документальными материалами в отношении Тарловского Герасима Осиповича» данные органы не располагают.
Единственный документ, содержащий реальную информацию о моем деде, мы получили из ФСБ РФ по Архангельской области. Это отдельные страницы из материалов уголовного дела, по которому проходил Герасим Осипович. Полученные копии протокола допроса очень плохого качества: сам протокол написан неразборчивым почерком с множеством ошибок, у ксерокопии в некоторых местах обрезаны края, в связи с чем об отдельных словах приходилось догадываться. Некоторые документы, входящие в состав этого дела, составлены довольно небрежно, видимо, впопыхах. Обращает на себя внимание ошибка с написанием отчества – в одном и том же протоколе на одной странице дед указан как Герасим Осипович, а на другой – Герасим Иосифович.
Итак, согласно протоколу допроса, проведенного 9 февраля 1932 года в ОГПУ Северного Края, Тарловский Герасим Осипович родился в 1893 году в еврейской семье (точная дата рождения неизвестна). Его родители имели свой дом в местечке Кринки Гродненской губернии, которая в то время являлась частью Российской империи.
Отец его сначала работал закройщиком в кожевенной мастерской, а позже занял должность управляющего кожевенным производством. Герасим получил домашнее образование, а со временем отец приобщил сына к кожевенному ремеслу. Помимо Герасима в семье было еще несколько сыновей: Матес, Соломон, Барух, Мойше и, возможно, Абрам (неразборчиво в протоколе).
Революция разбросала семью по свету. В протоколе Герасим Осипович указал, что некоторые из его братьев уехали в Америку, но двое – Абрам и Матес – по-прежнему проживали в местечке Кринки Гродненской губернии, которая на тот момент уже входила в состав Польши. Один из братьев писал ему в 1929 году из Уругвая, но больше никаких сведений от него Герасим Осипович не имел.
Герасим Осипович не принадлежал ни к какой партийной организации, но по убеждениям являлся анархистом-синдикалистом. В молодости он «занимался исключительно профессиональной работой в рабочем движении».
В протоколе мы находим интересный факт: «В начале 1917 г. или вернее в 1916 г. Герасим Осипович судился за политическую деятельность в Германии в Ганновере». Это свидетельствует о том, что в молодости он довольно активно участвовал в рабочем движении и имел связи с участниками революционного движения в других странах. Об этом же говорит и найденный у него при аресте адрес анархиста Дубинского, проживающего в Париже [1].
По данным Материалов к биографическому словарю социалистов и анархистов, НИПЦ «Мемориал», Тарловский Герасим Осипович некоторое время проживал в Москве и был студентом одного из московских вузов. После революции Тарловский Герасим Осипович «привлекался к ответственности».
28 сентября 1922 года он был арестован по обвинению в анархической работе, а 29 января того же года приговорен к трем с половиной годам заключения в Северные лагеря особого назначения и отбывал срок на Соловках.
По окончании срока, в октябре 1925, года Тарловского Г.О. приговорили к трем годам Верхнеуральского политизолятора, после чего сослали в Северный край в город Архангельск.
Там он устроился на работу в кустарную мастерскую по изготовлению мягкой мебели, где освоил специальность обойщика, а также выполнял обязанности товароведа. Мастерская принадлежала Фарберу Соломону Моисеевичу.
Но самое главное событие, которое произошло в жизни Герасима Осиповича в Архангельске, - это знакомство с его будущей женой – Софьей Фарбер, дочерью Соломона Моисеевича. Герасим был на тринадцать лет старше своей избранницы.
Они не регистрировали свой брак. Родители Софьи не без основания считали, что официальный брак с бывшим политзаключенным, а ныне ссыльным, может навредить их дочери. Они оказались правы. Позднее отсутствие штампа о регистрации брака спасет жизнь и Соне, и ее сыну Константину.
Поселившись в Архангельске, Тарловский Г.О. «не вел никакой общественной и революционной работы». Он жил со своей женой, и в 1930 году у них родился сын Константин, мой отец. Герасим Осипович продолжал трудиться в мастерских. Он вел переписку с тётей и матерью, которые находились в Польше, а также с некоторыми из прежних товарищей. «Имею переписку с товарищами Вегер (?) Марией Моисеевной, находится в Ташкенте, анархистом, отбывающим срок – Браверман Иосиф Моисеевич, сосланный, жил в Мелитополе, теперь кажется, отбыл ссылку. Переписка личного характера, чисто товарищеская. Месяца 3-4 тому назад отправлял деньги в Соловки анархистке Розовой(?) Ане – 30 руб. Знаком со всеми анархистами, которые находятся в Архангельске, встречаюсь редко, разговоры с ними самые обыкновенные, обыденные» (язык протокола сохранен).
5 февраля 1932 года на квартиру по адресу Петроградская улица, дом №115, квартира 2, где проживали Герасим Осипович с семьей, пришли работники ПП ОГПУ по Северному Краю с ордером.
ОРДЕР № 224
Выдан сотруднику тов. …(текст вымаран/скрыт)
Дано право производства обыска, выемки, осмотра и ареста
Тарловского Герасима Осиповича
Все должностные лица и граждане обязаны оказывать сотруднику необходимое содействие.
Судя по подчеркнутому в ордере слову, целью данного визита был обыск. Но после проведенных действий моего деда арестовали. При обыске у него изъяли следующее:
«Взято для доставления в П.П.ОГПУ Северного Края следующее (подробная опись отобранного):
1) Разной переписки на 46 листах
2) 5 документов, выданных от ОГПУ
3) Одна фотокарточка
4) Расчетная книжка на имя Фроловой
5) Две книжки Кропоткина и Сор….» (неразборчиво).
В результате обыска, произведенного «у обвиняемого при аресте и в процессе ведения следствия», были найдены некие заметки с адресами, свидетельствующие о его связях с заграницей. Несмотря на утверждение Герасима Осиповича о том, что все его общение с товарищами носило «обыкновенный, обыденный характер», о чем мы читали выше в протоколе, он был «признан виновным в преступлении предусмотренном ст.ст. 58/10 и 58/11 угол.код».
Сам Тарловский Герасим Осипович «ВИНОВНЫМ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЛ. Изобличается показаниями:….». Далее идет вымаранный/скрытый текст, содержащий фамилии тех, кто давал обличительные показания. Каким образом были получены эти «обличительные показания», можно лишь догадываться. Герасим Осипович был арестован по делу контрреволюционной организации, в состав которой он, по данным ОГПУ, входил. В Обвинительном Заключении его фамилия идет в списке десятой строкой, имена остальных обвиняемых вымараны/скрыты. Мы читаем (стиль сохранен):
«9-го февраля 1932 года в гор. Архангельске ликвидирована к-р. анархо-группировка, ставившая своей целью создание анархо-организации.
Деятельность группы в указанном направлении на протяжении почти 11/2 лет заключалась в:
а) систематических созывах нелегальных собраний, на которых обсуждались организационные принципы проектируемой организации, политические установки таковой, формы и методы практической контрреволюционной деятельности группы;
б) контрреволюционных связях с анархистами, как находящимися на территории СССР и преимущественно отбывающими сроки наказания за анархо-деятельность в местах ссылки, так и с отдельными деятелями этого движения за кордоном;
в) размножении получаемой из-за границы контрреволюционной литературы и распространении таковой;
г) создании кассы взаимопомощи;
д) попытке устройства организованного побега из мест ссылки, создании в этих целях специального денежного фонда и приобретении фиктивных документов».
Отдельная часть Обвинительного заключения посвящена конкретно Герасиму Осиповичу:
Пользуясь авторитетом в группе как теоретически подкованный человек, ТАРЛОВСКИЙ как и …(вымарано/скрыто) является идеологом группы.
Конкретная деятельность его выразилась в
а) в руководящем участии в нелегальных собраниях;
б) в организации первого нелегального собрания 7/ХI-30г. у себя на квартире, где совместно с (вымарано/скрыто) выступал по вопросу создания организации;
в) в установлении связи с анархо-эмиграцией, т.е. преступлении, предусмотренном ст.ст. 58/10 и 58/11 УК.
В конце всех материалов мы находим некую часть уголовного дела, озаглавленную «На основании вышеизложенного ПОЛАГАЛ-БЫ», в которой читаем:
Следствие по делу №6903 о контрреволюционной анархической группы считать законченным, предъявленное обвинение участникам группы по ст.ст. 58/10 и 58/11 уголовного кодекса РСФСР считать доказанным.
Руководствуясь инструкцией ПО /ОГПУ, опубликованной в приказе ОГПУ за № 287 от 7/УII-27 г. и директивы ОГПУ от 15/Х 29 г., настоящее дело по согласованию с Прокурором по Севкраю направить на рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ.
Особое совещание при Коллегии ОГПУ, которое проходило спустя три месяца, 6 мая 1932 г., постановило:
«Во изменение прежнего постановления ТАРЛОВСКОГО Герасима Осиповича выслать через ППОГПУ в Казахстан, сроком на ТРИ года, считая срок с 9/II-32г. Направить этапом.
Вслед за мужем в ссылку вместе с Герасимом Осиповичем отправилась его жена, Софья Соломоновна. Там она заболела туберкулезом. В 1935 году, по возвращении в Архангельск, родители несколько месяцев жили вместе со своим сыном Константином, но болезнь Софьи прогрессировала, туберкулез перешел в открытую форму.
Врачи не рекомендовали матери жить с ребенком, чтобы не заразить его, и вскоре Софья с Герасимом переезжают в Ялту, где благоприятный климат и имеются лечебные учреждения по туберкулезному профилю. Их сын, мой папа, остался с бабушкой и дедушкой в Архангельске.
В Ялте Герасим Осипович устроился на работу. Софья из-за болезни не могла работать, и вся жизнь Герасима была посвящена зарабатыванию денег для содержания семьи и уходу за больной женой.
В 1938 году Герасима Осиповича снова арестовали. У нас нет никаких материалов относительно того ареста. Все запросы не увенчались успехом, материалы не сохранились. Во время войны Крым был оккупирован немецкими войсками, и скорее всего, все местные архивы были уничтожены.
После ареста Герасима увезли в отдел ОГПУ города Симферополя. Софья поехала следом, чтобы выяснить, по какой причине мужа арестовали. Последние несколько лет вся его жизнь проходила на ее глазах и она была уверена, что Герасим ни в чем не виноват. В Симферополе ей удалось встретиться со следователем, который вел дело.
Его первый вопрос был, кем она приходится арестованному. Софья представилась его женой, на что следователь возразил, что по паспорту у Тарловского Г.О. нет никакой жены. А дальше он объяснил, что если она приходится арестованному женой, то он обязан арестовать и её, поскольку Герасиму Осиповичу предъявлено обвинение по 58-й статье; а если у них имеется ребенок, то его отправят в специальный детский дом, где содержаться дети врагов народа.
Этот следователь посоветовал ей никому никогда не рассказывать про своего мужа, скрывать тот факт, что он арестован по политической статье, поскольку это может погубить и ее, и сына.
Софья Соломоновна всю свою недолгую жизнь следовала этому совету. И своему сыну Константину она наказала никогда никому не рассказывать о том, что его отец сидит в ГУЛАГЕ. Мой папа строго выполнял этот наказ. Отсюда и его рассказы об отце, который «умер, потому что болел».
По словам Софьи Соломоновны, следователь, который вел дело Тарловского Г.О., был еврей. Через несколько лет его арестовали и расстреляли.
Тарловского Герасима Осиповича осудили. Особым советом при НКВД СССР 23.10.1939 по статье 58-10 УК РСФСР его приговорили к пяти годам заключения в Вятлаге (начало срока 07.06.1938, конец срока 07.06.1943). В Вятлаг он прибыл 18.12.1939 из Харьковской тюрьмы и находился в ОЛП № 6,5.
В одном из своих первых писем из лагеря Герасим Осипович написал своей жене, чтобы она его не ждала. Он был уверен, что его уже не выпустят на свободу. Мой папа, Константин Герасимович, все пять лет переписывался со своим отцом. Через несколько лет отец написал, что заболел туберкулезом и плохо себя чувствует.
В 1943 году письма от него перестали приходить. Мой папа писал еще некоторое время и через несколько месяцев получил ответ от начальника Вятлага, в котором тот сообщил, что Тарловского Герасима Осиповича вновь осудили на пять лет по 58-й статье «без права переписки» и отправили в другой лагерь «на север». Папа решил, что его отец просто умер от туберкулеза. Лишь спустя много лет он узнал, что слова «без права переписки» означали расстрел.
Недавно нам удалось разыскать в Кировских архивах «Учетную карточку специального учета осужденных на Тарловского Г.О.». Помимо известных уже фактов, там есть некоторые новые сведения: «… 2 руки, специальное указание – легкий труд». Очевидно, уже тогда у него открылся туберкулез и он был очень слаб. А далее мы прочитали то, что нам показалось странным:
«На основании пр. с/к Кировского облсуда от 29-30.10.1943 г. Осужден повт. Ст. 162 «Д» на пять лет без права переписки (начало срока 10.08.1943 г., конец срока 10.08.1948). Находился в ЦИЗО, ОЛП № 8,1. Убыл в Воркуталг 05.01.1944».
Данный документ вызывает ряд вопросов. В письме начальника Вятлага, адресованном моему папе в 1943 году, была указана статья 58-я; по ней же Герасима Осиповича арестовывали и во всех предыдущих случаях. А тут мы видим совершенно другую статью, причем такую, по которой не давали срок «без права переписки». В какой момент между 1943 г. и 2019 г. произошли эти странные изменения, остается загадкой.
Мы решили проследить дальнейшую судьбу моего деда и сделали запрос в УФСИН по республике КОМИ, к которому относился Воркутлаг. В полученном ответе сказано, что «по учету архивного фонда Воркутинского исправительного лагеря МВД СССР значится Тарловский Герасим Осипович, 1983 года рождения. Убыл 25.06.1944 в Архангельский УИТЛКА. Личное дело Тарловского Г.О. на архивное хранение в отдел информационно-архивной работы ФКУ ЦИТОВ УФСИН России по Республике КОМИ не поступало».
Круг замкнулся. На запрос, ранее сделанный в Архангельск, мы не получили никакой информации по данному аресту.
Судя по путанице со статьями, по которым производился арест, по отсутствию какой-либо информации о Тарловском Г.О. как в архивах КОМИ, так и Архангельска (иной, нежели от 1932 года), мы считаем, что Герасим Осипович погиб еще в Вятлаге; возможно, его расстреляли, возможно, он умер от болезни. Факт остается фактом: мы не знаем ни даты его смерти, ни места захоронения, если таковое вообще существует.
Тарловский Герасим Осипович был полностью реабилитирован 3 августа 1989 года.
Мою бабушку по папе звали Софья Соломоновна Фарбер. Так ее все звали, так было написано в ее документах. Когда в 16 лет мой папа для получения паспорта восстановил свое свидетельство о рождении, утерянное во время войны, то с удивлением прочитал, что его мать значится как «Шейна Зельмовна».
Позже он узнал, что у евреев существовала традиция брать себе имя умершего родственника из уважения к человеку, который от них ушел – для сохранения имени его на земле. Видимо, таким образом, мой прадед, изначально звавшийся Зельманом, поменял имя на Соломон, а Шейна стала Софьей. В метрике же сына она осталась под первоначальным именем. Таким же «открытием» стало для моего папы и имя его бабушки, жены Соломона Моисеевича. Все всегда звали ее бабушка Люба, Любовь Григорьевна. И только после ее смерти папа прочитал на могильном памятнике бабушкино настоящее имя – Рахиль Гиршевна [2].
Всего у Соломона Моисеевича и Рахили Гиршевны родилось шестеро детей, но двое умерли в раннем детстве. Софья был старшей, за ней шли Хая, Израиль и Туба. Софья хорошо училась и по окончании школы поехала в Москву поступать в институт на факультет химии. Все экзамены она сдала хорошо, но в институт ее не приняли, поскольку отец ее не являлся членом профсоюза. Соломон Моисеевич держал кустарную мастерскую по производству мягкой мебели, имел пару помощников, которые считались наемными работниками, и, таким образом, не относился к рабочему классу. После этого случая Соломон Моисеевич закрыл мастерскую, пошел работать на завод «Красная Кузница» и вступил в профсоюз. На следующий год Соня вновь поехала поступать в институт, но вновь, несмотря на отлично сданные экзамены, ее не приняли без объяснения причины. Возможно, причиной этой была ее национальность.
Софья устроилась работать лаборанткой в среднюю школу. Через несколько лет она встретила Герасима Осиповича, и вскоре у них родился сын Константин, мой папа.
В 1932 Софья Соломоновна отправилась в ссылку за своим мужем – в Казахстан, где и заболела туберкулезом. По окончании срока, в 1935, года они вернулись в Архангельск, но к тому времени болезнь перешла в открытую форму.
Климат Архангельска был крайне тяжелым для легочной больной; кроме этого, существовала угроза заражения окружающих, в первую очередь, ее ребенка. И Софья с Герасимом переехали в Ялту, оставив сына у родителей в Архангельске. Бабушка каждое лето привозила к ним Костю на два месяца. Семья снимала комнату недалеко от моря по адресу Массандровская улица 35. В доме была терраса с небольшой кладовкой, в которой сын и спал. Он почти никогда не заходил в комнату родителей и общался с мамой на террасе или на свежем воздухе.
До ареста мужа в 1938 Софья из-за болезни не работала, а после его ареста устроилась лаборанткой в метеорологическую лабораторию ялтинского Института климатотерапии туберкулеза.
В июне 1941 к ней, как обычно, приехал на каникулы сын, а через несколько недель началась война. Утром 22 июня к ним пришла женщина из ближнего поселка, приносившая на дом молоко. Она рассказала, что ночью видела в небе северное сияние. Софья и ее сын, жители северного Архангельска, очень удивились: в Крыму не бывает северного сияния, летом же его вообще не может быть! А днем по радио передали, что началась война и немецкая авиация уже бомбила Севастополь. Эти всполохи от разрывов снарядов молочница и приняла за северное сияние.
В августе 1941 года Софья Соломоновна не смогла отправить сына из Ялты в Архангельск, потому что немецкие войска заняли Перекопский перешеек и Крым оказался отрезанным от большой земли. В сентябре было принято решение об эвакуации Института климатотерапии туберкулеза. Сотрудников института и членов их семей поместили на небольшой пароход «Пестель», бывшую царскую яхту, и морем отправили в Батуми. Через шесть дней после эвакуации в Ялту вошли немцы.
В Батуми пароход шел с остановкой в Новороссийске, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия. Но немецкая авиация начала бомбить порт, и капитан был вынужден покинуть стоянку. По пути в Батуми в открытом море «Пестель» натолкнулся на фашистскую подводную лодку, но благодаря более высокой маневренности небольшого судна по сравнению с неповоротливой подлодкой, капитану удалось увести корабль из-под обстрела.
Весь путь от Ялты до Батуми занял около пяти дней. Эвакуированных разместили в здании морского вокзала, где они жили около месяца в ожидании дальнейших распоряжений.
Наконец, через месяц выделили железнодорожный состав, погрузили на него всех сотрудников института, членов их семей и пациентов институтских клиник. Конечным пунктом назначения была Средняя Азия. Но когда состав дошел до Баку, пришла телеграмма с распоряжением двигаться в сторону Северного Кавказа, поскольку из-за военных действий дорога на Среднюю Азию оказалась закрытой. Новое место было выбрано не случайно. На Северном Кавказе, в горах, есть поселок Теберда, который славится своим уникальным климатом, необычайно целебным и благоприятным для больных туберкулезом. Туда и предстояло доставить эвакуированных.
Дорога на Кавказ была долгой, со множеством остановок. На станциях людей кормили в привокзальных столовых, водили в баню – помыться и прокалить одежду в горячих кочегарках, чтобы не завелись вши.
По дороге у Софьи Соломоновны обострился туберкулез и ее поместили в вагон, где везли больных с открытой формой туберкулеза, а сына – в вагон с детским отделением. Так, порознь, они и ехали, не имея возможности видеться.
В декабре 1941 года поезд прибыл на станцию Джегута, от которой предстояло автотранспортом ехать в горы, в Теберду. Но к этому времени в горах уже выпал снег и дорога через перевал оказалась закрытой. Эвакуированных расселили в здания местной школы, больницы, административных организаций, где они оставались до марта 1942 года, пока на перевале не стаяли снега. Софья по-прежнему была изолирована от сына, и они увиделись лишь в Теберде. В горах Софье стало значительно лучше, и ей с сыном выделили небольшую комнатку в деревянном доме на краю поселка, у самого леса. Софья Соломоновна устроилась работать бухгалтером в институт климатотерапии туберкулеза, а Костя пошел в местную школу и продолжил учебу в четвертом классе.
Софья Соломоновна понимала, что сына необходимо было отправить в Архангельск, поскольку по-прежнему существовала опасность его заражения. Но в условиях военного времени у бабушки Любы не было никакой возможности приехать за внуком.
В начале августа 1942 года в Теберду приехала женщина из Архангельска с поручением вывезти архангельских детей, проходивших лечение в клинике института туберкулеза и эвакуированных из Ялты в Теберду вместе с институтом. Соня уговорила эту женщину взять с собой и ее сына.
Для провоза детей от Теберды до Архангельска у этой женщины имелись все необходимые документы и деньги. На Костю же ни документов, ни денег у нее не было. Соня собрала сыну в дорогу продукты, дала деньги. Она проводила сына до грузовика, на котором детей отправляли в Джегуту на железнодорожную станцию. Сын сидел в кузове у заднего борта; когда грузовик тронулся, мама побежала вслед, махала рукой и плакала. Этот образ навсегда остался в памяти Кости.
Группа поездом доехала до Сталинграда, оттуда пароходом по Волге до Ярославля через город Горький. На пароходе Костя ехал без билета, проходя на борт в толпе пассажиров и объясняя контролеру, что едет с мамой, а мама уже прошла вперед. Никто и подумать не мог, что ребенок едет без родителей.
Группа приехала в Ярославль, откуда им предстояло добираться до Архангельска поездом. К тому времени у Кости закончились и продукты, и деньги. Руководительница группы сказала, что она не может взять его в поезд, так как на него нет ни документов, ни билета. Она уехала со всеми детьми в Архангельск, а двенадцатилетний Костя остался на вокзале – один в незнакомом городе, без еды, без денег.
Но все-таки судьба хранила его, и через какое-то время Костю заметил военный. Он обратил внимание на голодного подростка, который явно был один. Этот человек не прошел мимо, а отвел мальчика в военную комендатуру на вокзале, где объяснил ситуацию коменданту. Ему удалось буквально ‘выбить’ для Кости талон на питание и пропуск на проезд. Накормив мальчика в офицерской столовой, этот военный посадил его на поезд и отправил в Архангельск.
Прошло три четверти века, а мой папа до сих пор помнит этого человека, которого видел всего один раз в жизни. Он не знал ни имени его, ни звания, ни откуда он, ни почему оказался на том вокзале. Но столь ли важно имя, чтобы остаться в памяти людей? Он совершил ПОСТУПОК, и только это имеет значение.
В Архангельске Костя вновь стал жить с бабушкой и дедушкой. Хотя город располагался далеко от германских границ, он имел большое стратегическое значение. В Архангельский порт приходили английские и американские суда каравана PQ-17 с продовольствием, топливом, вооружением; далее грузы отправлялись по всей территории страны.
Эти арктические конвои были самым опасным, но и самым быстрым вариантом поставок. Они обеспечивали до половины всех перевозок по программе «лендлиза», по которой американцы поставляли своим союзникам боевые припасы. Таким образом, Архангельск оказался в положении прифронтового города и стал основной мишенью немецкой авиации.
Фашисты сбрасывали на Архангельск зажигательные бомбы; город практически состоял из деревянных построек – и дома, и тротуары были деревянными и хорошо горели. Во время бомбежек большинство местных жителей прятались в так называемые «щели» - самодельные укрытия, вырытые в земле.
Оставшиеся в городе мужчины и старшие ребята объединялись в специальные группы и во время бомбёжек не спускались в щели, а оставались дежурить. Во дворах и на чердаках домов были расставлены бочки с водой и ящики с песком. Когда зажигательная бомба падала на землю, ее можно было успеть обезвредить. Ее хватали специальными клещами с длинными рукоятками и бросали в бочку с водой или зарывали в ящике с песком.
Костя вступил в такую группу. Фарберы жили в двухэтажном деревянном доме по адресу улица Свободы 55а, рядом с которым находился второй точно такой же дом. Группа дежурила во дворе и на чердаках этих двух домов. За время дежурств Косте удалось обезвредить несколько зажигательных бомб, в том числе и бомбу на чердаке их дома, которая застряла в кровле.
Костя писал маме письма. Вместе с дедом и бабушкой они внимательно слушали сводки Совинформбюро и следили за ходом военных действий на Кавказе. Сообщений о том, что немцы захватили Теберду не было. А в январе 1943 года по радио передали, что наши войска освободили населенный пункт Теберда.
Теберда находилась в немецкой оккупации с 11 августа 1942 года по 21 января 1943 года. Спустя некоторое время после освобождения Теберды Костя получил письмо от главного врача санатория, в котором тот сообщил, что его мама, Софья Соломоновна Фарбер, погибла 12 декабря 1942 года.
Вот выдержка из книги «Документы обвиняют» (Сборник документов о чудовищных преступлениях немецко-фашистских захватчиков на советской территории):
В конце первой половины декабря 1942 года группа немецко-фашистских солдат под руководством и при непосредственном участии начальника отделения гестапо города Микоян-Шахара обер-лейтенанта Отто Вебера учинила кровавую расправу над работниками санатория курорта Теберда.
11 декабря 1942 года кровавое гестапо предложило 287 советским гражданам явиться на следующий день к 18 часам дня в гестапо, имея при себе до 100 кг наиболее ценных и необходимых вещей, с тем, чтобы затем, якобы, быть отправленными на тяжелые работы в угольных шахтах Карачаевской области. Предчувствуя недоброе и не желая выполнять волю гестапо, бухгалтер Тубинститута Фарбер София Соломоновна, 36 лет, ушла в лес и покончила жизнь самоубийством. Вслед за ней покончила жизнь самоубийством другая патриотка, крупный специалист по гортанному туберкулезу, врач, Белкина Фрида Эммануиловна.
12 декабря 1942 года с 12 часов дня началась охота гестаповцев за своими жертвами, при этом нежелающих идти избивали и силой гнали в гестапо. К 15 часам дня немцы согнали в один из неотапливаемых летних корпусов Санатория для ученых 285 советских граждан, в числе которых было около 100 детей, начиная от грудного возраста.
Двое суток несчастным, изнывающим от холода, не давали ни пить, ни есть, силой отобрали деньги, золотые, серебряные вещи, шубы, меха и т.д., избивая тех, кто пытался скрыть или не хотел добровольно сдавать ценности. В корпус часто врывались немецкие солдаты и, потехи ради, до полусмерти избивали пленных, например, директора Елизаветиу Наумовну Старовольскую, крупного специалиста в области костного туберкулеза Елизавету Ильиничну Шейман, опытного педагога, заведующего педагогическим медкабинетом Абрама Борисовича Аджемова и многих других. Лаборант-провизор Нейман-Шабшевич Софья Владимировна 38 лет, не выдержав диких зверств и издевательств, сошла с ума.
14 декабря 1942 года, в 5 утра, всех 285 истерзанных, измученных советских граждан немцы погнали под сильно вооруженным конвоем по дороге в сторону города Микоян-Шахара. В полутора километрах от поселка курорта Теберда, у подножья Лысой горы, немцы приказали несчастным положить в сторону от дороги ручные вещи, снять обувь, верхнее платье. Затем всех, кто мог стоять на ногах, выстроили вблизи свежевырытой ямы длиной в 10 метров и глубиной в 2 метра.
Грудных и малолетних детей женщины держали на руках. Немецко-фашистские бандиты выводили из строя по 18-20 ни в чем неповинных советских граждан – мужчин, женщин, детей и стариков – и ставили их на колени у края могилы. Затем два немца, не торопясь, по очереди подходили к своим жертвам и на глазах у всех остальных расстреливали их в затылок одиночными выстрелами из автоматических пистолетов. Три с половиной часа длилась эта чудовищная кровавая история.
Среди погибших были крупнейшие специалисты в области медицины, а также педагоги – воспитатели, учителя, преподаватели. После того, как огромный ров был засыпан, земля еще долго шевелилась; те, кто не был убит сразу, двое суток умирали, были слышны их стоны. Проведенная впоследствии экспертиза подтвердила, что многих людей закапывали живьем. Все убитые работники санатория были в основном евреи.
В эти же дни по приказу того же начальника гестапо Отто Вебера было организовано исключительное по своей жестокости умерщвление больных костным туберкулезом советских детей, находившихся на излечении в санаториях курорта Теберда. К корпусу подъехала немецкая автомашина. Прибывшие с ней солдаты вытащили пятьдесят четыре ребенка в возрасте от трех лет, уложили в этой машине штабелями в несколько ярусов, захлопнули двери, впустили газ и выехали из санатория. Через час машина вернулась пустая. Это был один из первых случаев использования печально знаменитых «душегубок».
Все дети погибли, они были умерщвлены немцами, а их тела сброшены в Тебердское ущелье близ Гуначгира.
Мои бабушка и дедушка прожили недолгую жизнь: бабушка – 36 лет, а дед – около 50. Они ушли, но дали жизнь своему сыну, моему папе, а значит, и нам с братом , и нашим детям, и внукам, то есть их праправнукам.
Мы сами, и наши родители, и их родители – выжившие, мы пришли в этот мир не благодаря, а вопреки историческим обстоятельствам.
Мы оказались сильнее. И мы будем жить.
Мы будем жить и помнить о тех, кто дал нам эту жизнь.
---------
[1] Дубинский Я. (1889–1959). Анархист-синдикалист. Участник Революции 1905–1907. В начале 1920-х гг. выслан из РСФСР, жил в Париже, входил в группу сторонников В. М. Волина, участвовал в дискуссиях по поводу «Платформы» П. А.А. Аршинова – Н. И. Махно. Несмотря на неприятие идей «Платформы», помогал Махно, в частности, был его переводчиком на встречах с испанскими анархистами в 1927. В конце 1920-х гг. один из организаторов «Группы взаимопомощи», оказывавшей поддержку заключенным анархистам в Болгарии, Испании и других странах. В 1945 воссоздал Парижскую секцию Фонда помощи заключенным анархистам при Международной ассоциации трудящихся.
[2] По-видимому, здесь имеет место обычное в Советской стране «обрусение» национальных имен в быту (прим. ред.)
Добавить комментарий