Руфь Зернова, «Сказка для взрослых», издательство Русский импульс, Москва, 2020
То ли эта книжка социальный роман, то ли семейная сага, то ли детектив. В общем семья - четыре поколения, из дворян и из купцов интеллигенция, некоторые за евреев замуж выходили, хотя не все удачно. Рассказ ведется от лица женщины, внучки академика, доктора биологических наук, и на войне в Испании побывавшей и ленинградскую блокаду пережившей. Много о работе – для героини она очень важна, но, конечно, много и о любви: не только главная героиня, все любили.
Некоторые обманывались. Вообще об отношениях много: о том, как кто ведет себя в какой ситуации. Она не может смириться с предательством отца, не может с ним поздороваться, а муж, наоборот, не в силах не ответить на рукопожатие доносчика, а кто-то так удачно делит квартиру, что ему достается ее лучшая часть - светлая.
Некоторые герои исчезают – современники легко понимают куда (репрессированы), некоторые умирают, рождаются дети. Выросшие дети поначалу кажутся совсем чужими – они и не показываются, а только упоминаются с горечью. А в конце оказывается, что они и есть самое главное. Самое главное ведь всегда на последней странице, вот тут и появляются темненький мальчик и светлая девочка – самые любимые.
Много мыслей и много противопоставлений. Что важнее: работа или семья? До какой степени нужно стремиться к совершенству в работе? Автор совсем не поучает читателя. Совсем нет дидактики. Мораль, конечно, есть: правильная мораль, нам ее в детстве внушали, о том, что ты всем должен: и работе, и семье, и близким, и вообще. Но эта мораль каким-то замечательным образом соединяется с огромной свободой и перестает быть нудной. Как самые лучшие вспоминаются люди веселые, умеющие своей веселостью дарить счастье окружающим.
Нет классической композиции, все начинается с конца, вокруг конца кружит и к нему приходит, потому что развязка дается только в конце. А в том хронологическом конце, с которого роман начинается, только подготовка к развязке. Так главная героиня ходит по Ленинграду – или воображает, что идет по нему, вспоминая, как ходила когда-то, проезжает по маршрутам, по которым кружила. Город – знакомая и легко узнаваемая твердыня красоты - очень ощутим в романе и неизменен - не предает и не покидает.
Примерно со второй четверти романа сюжет становится детективным. То есть и там – в оставшихся трех четвертях – есть всякие отступления о жизни, правде и любви, но все-таки это детектив, в котором описывается преступление, следователь, подсудимая, тюрьма, свидетельские показания, суд, и его решение. Разгадку детектива ждешь с большим напряжением, история интересная, написанная в манере классических авторов, вроде Агаты Кристи, герои которых в своем рассказе о случившемся – в своих показаниях - обычно или привирают, или просто немножко искажают, и, чтобы добраться до сути, нужно постепенно счистить много слоев неправды. А больше я про сюжет детектива не скажу ни слова, чтобы не испортить читательского удовольствия, - уверена, что вы его получите!
Параллельно детективному сюжету разворачивается модная в то время тема работы лаборатории, которую возглавляет главная героиня, и немножко упоминаются тоже тогда очень популярные таинственные испытания, необычайно важные для мужа героини. Понятно, что в центре произведения литературы и искусства всегда в СССР должна была быть тема производственная – завод или колхоз с их успехами.
Но в 1960-е гг., вслед за оттепелью, разрешили и воспевание поэтики научно-исследовательского института – самозабвенного труда, сопровождаемого временными перебоями с реактивами (об этой нехватке говорить допускалось, она была для государства почетной в отличие, например, от дефицита мяса и молока). Возможно, именно эта сюжетная линия разрабатывалась Р.А. Зерновой пока роман задумывался как проза, пригодная для советской печати, не перерос еще в более значительное произведение. Но и на страницах, посвященных перестановкам в коллективе лаборатории, развивается свой отдельный детективный сюжет, анализирующий правомерность стремления к успешной работе.
Сниманием слоев неправды, очисткой от шелухи, автор занимается на протяжении всей книги. Обман – или прямая ложь или некое затуманивание мозгов, то другим, то себе - был характерен для советской эпохи, в которой развивается действие, был прямо-таки ее отличительной чертой. Эпоха была длинная: как с 1917 года началась, так и шла. Мы-то знаем, когда кончилась – примерно в 1990-х, но роман заканчивается раньше – году примерно в 1974 и, видимо, был написан до эмиграции Р.А. Зерновой (1976). Автор не называет время действия романа лживым, называет эти годы «серыми»: белое сравнивается только со снегом, потому что «все, чему полагается быть белым, было тогда серое – сахар, бумага, белье...».
Вряд ли в середине 1970-х гг. Р.А. Зернова, тогда уже известный, опытный прозаик могла подумать, что мысль о серости советской жизни будет в советской печати опубликована. Многое, сказанное в романе, было в то время для издания абсолютно неприемлемым. Например, слово «лагерь» (в смысле «сталинские лагеря»). Игры с десталинизацией к тому моменту закончились, а в романе самая первая фраза прямо в глаз бьет: «Мой первый муж, в трудное для нас обоих время, писал мне из лагеря...». Видимо, Р.А. Зернова и не предполагала предлагать свою книгу к изданию, писала, как у нас тогда говорилось, «в стол».
Надо понимать, что если бы эту рукопись нашли в столе – а вполне могли прийти с обыском к писательнице, которая собиралась репатриироваться в Израиль, - автору в 1970-е гг. не поздоровилось бы. Слишком далеко зашла она в своих сравнениях, слишком многое позволяет себе. Устами главной героини прямо объединяет коммунизм с фашизмом, не видит между ними разницы - вот, что поняла она на гражданской войне в Испании! Весомость опыта пребывания в Испании подчеркивается тем, что страницы о ней написаны совсем другим стилем – языком «ремарковской» обреченности. И еще намек на Ремарка дается нам профессией собеседника героини – он врач.
Не знаю, как Р.А. Зернова вывозила свой архив из СССР, не думаю, что такую рукопись она просто взяла с собой в сумочке. Всегда в СССР было страшно. Р.А. Зернова знает это много лучше нас и нам это показывает: одним напоминает, другим открывает. Не случайно ведь она вновь и вновь упоминает об очередной волне репрессий: тридцать четвертый, тридцать седьмой, сорок девятый...
Ну, и т.д., и между ними. Тон у автора при перечислении всех этих беззаконий ровный. Арестов показано много, - вернее, не много, а именно столько, сколько было (много было): и того, и этого, его с женой, а его позже - тогда жен не брали, а вот этот уцелел: зря только ночью испугался – не за ним пришли – как смешно! Автор пишет без самоцензуры – то ли уже решение об эмиграции принято, то ли талант не разрешает больше на них (на советскую власть и ее издательства) оглядываться, требует свободы. Казалось бы, раз пишется без оглядки, такие язвы можно читателю показать, такие представить кошмары – автор-то сама там (в лагере) была, все своими глазами видела и знала. Но в романе никаких подробностей, никаких пыток, допросов, требований признаний, невероятных тягот лагерного труда и быта даже не упоминается. Совсем по-другому написано. Не через точку зрения сидевшего, а через взгляд наблюдателя, который всё знает и видит, но совсем не обо всем рассказывает.
Говорит о том, чего мы, может быть, не заметили. В частности, мы, возможно, не успели удивиться, что в городе как бы продолжается обычная нормальная жизнь. Например, в комиссионные магазины поступает мебель – карельская береза и красное дерево – из квартир ссыльных и арестованных, их фарфоровые статуэтки и что-то еще, и нормальные люди не отшатываются, не валяются от происходящего в депрессии, а покупают то, что понравилось. То есть автор как бы говорит с тем же спокойствием, как смотрели на все происходящее обычные люди, - но только, конечно, «как бы». Очень много было обычных людей.
Даже хороших. Родственники взяли сыновей невинно загубленных, но дивятся, что сироты как-то не так развиваются: пьют и не хотят учиться. Ужас как бы проступает через занавеску, за ней есть еще что-то безумно страшное, что нам не показывается, но мы знаем, что оно там. Будто манера Хичкока – создание атмосферы. Например, мальчик воспринимает школу как детский дом и приходит в ужас, что его вернут туда. Мальчик сразу не разобрался, а читателю становится ясно, что всё – и школа, и детский дом - тюрьма. Но про реальную тюрьму наоборот повторяется, что хорошему человеку она не страшна.
Вещи, упоминавшиеся как реальные атрибуты волн репрессий, служат и для обозначения временных рамок. Сознательные воспоминания героини начинаются с яркого торгсиновского берета, который носила не она. Торгсин – организация, в которой можно было купить что-либо только на золото, на валюту, существовал с 1931 по 1936 . А в конце романа упоминаются старый плащ болонья – только в валютных магазинах Березка (ну, и у спекулянтов) продавались эти в конце 1960-х казавшиеся замечательными плащи (в основном зеленого цвета), и кримпленовый костюм ухоженной жены состоятельного адвоката – пик моды и предмет неистовых желаний женщин начала 1970-х.
Нет, не только через материальное показаны исторические сдвиги и годы эпохи. Разговоры героев другие, другая манера говорить. Отказ от многих иллюзий и приверженность главным – вере в человеческую порядочность. Другие стихи. Простая правда послевоенных стихов у Семена Гудзенко («Мы не от старости умрем...») и прорыв новой интонации конца 1960-х ( «О, дурочка жизнь!» Геннадия Алексеева - в романе не сказано, но Р.А. Зернова, вероятно, знала, что это стихотворение нравилось И. Бродскому).
И еще одна детективная линия, разгадки которой у меня нет. Непонятно, почему этот роман остался в архиве Р.А. Зерновой, пролежал столько лет, а не был напечатан, когда она приехала за границу – она ведь в эмиграции многое опубликовала, ее любили читатели, ее издавали охотно и по-русски, и в переводах. Неужели она нарочно отложила рукопись, чтобы дотянуться к нам через так много лет? Не знаю, но я благодарна ей, что через столько лет она вновь дала нам почувствовать свое присутствие. Вспомнить, как приятно бывало с ней поболтать, как многое можно было почерпнуть из беседы. Удивительно, как – при всем своем огромном жизненном опыте и немалом количестве лет - потрясающе современной она оставалась и в образе мыслей, и в манере речи, и в этом многослойном романе, которым она заверяет нас, что «литература здорово влияет на жизнь».
Добавить комментарий