Бакакин с детства не любил лото. Вот сестра Бакакина – та очень любила.
Жили они вместе с сестрой в одной квартире уже лет сорок, не меньше. Словом, так давно, что лучшего слова чем «всегда», тут уж, пожалуй, и не придумаешь.
Алкоголиками не были, но и в личной жизни преуспеть им обоим как-то не удалось. «Не судьба!» – вздыхали иногда они по этому поводу, а потом продолжали жить дальше так, как жили и до этого. Однообразный быт давно вошел у них в привычку, а привычка со временем превратилась в совершенную зависимость.
Но вообще жили дружно – легко приходили к общему мнению по поводу любых вопросов, будь то обсуждение глобальных политических событий, вылетающих из телевизора с очередным выпуском новостей, или выработка стратегических планов по закупке картофеля на зиму. И во всём достигали непременного согласия, если только дело не касалось лото. Хотя и здесь у них тоже существовал свой, отточенный многими годами ритуал, в котором даже этой самой нелюбви Бакакина отводилась своя собственная, хотя и не решающая, роль.
– Давай, Бакакин, в лото играть! – скажет обычно сестра ближе к вечеру, едва закончив свои кухонные или постирочные дела.
Руки полотенцем вытрет, свет в комнате ярче включит.
А Бакакин недовольно на сестру посмотрит, но промолчит – знает ведь, что любой его аргумент несуразным для сестры окажется. Высмеет, мудрости житейской учить начнёт. Всегда так делает.
– Лучше бы родители вместо тебя овчарку завели! – процедит, наконец, сквозь зубы Бакакин, с дивана поднимаясь.
Всегда мечтал об овчарке, с самого детства, вот только родители были против. «Собака срёт и требует много внимания!» – обычно отвечали они юному Бакакину на его четверолапые просьбы. А сестра (в то время уже старшая школьница, в платье и белом фартуке) вторила им: «Родители правы! Им и тебя хватает!»
Так что, пока Бакакин чертыхается и бочонки с карточками из секции достаёт, сестра табуреты сдвигает и посмеивается – она старше Бакакина на пять лет, и ей приятно иметь брата-недотёпу, которому нужно объяснять, что лото – это хорошая игра.
– Лото – это хорошая игра! – говорит она каждый раз, снисходительно улыбнувшись недовольству брата. – Не азартная. В неё можно играть!
Ну и играют потом сидят, быт заодно обсуждают. А быт – не лото, тут уж у них полное взаимопонимание.
Недавно вот, например, накопили денег и поменяли балконную раму. Старая текла, сквозила и намеревалась в самом ближайшем времени обрушиться. Бакакин часто грозил приложить к ней руки, но человеком он был мирным и его угрозы не спешили перерастать в действие. А вот двое крепких парней управились с рамой меньше чем за день.
«Живут же люди! – глядя на их слаженную работу, завистливо думал Бакакин. – У них что слова, что дело – всё едино!»
А теперь сестра думает, что коли уж они справились с балконной рамой, то не мешало бы купить ещё и тонометр. Давление – опасная штука, особенно в их-то возрасте.
– Годы у нас с тобой уже, Бакакин! – часто вздыхает она.
Ну так ведь и вправду – годы! Бакакин с этим соглашается, так что вопрос о покупке тонометра можно считать решённым – ещё пару партий, и он окончательно переоформится из общих житейских размышлений в разряд самых ближайших планов. Как часто у них во время игры и происходит.
Когда же они с сестрой в лото не играют, Бакакин обычно смотрит телевизор, предпочитая выпуски новостей. Не сказать, чтобы он всему верил, не сказать, чтобы он хотел быть в курсе чего-то, но без новостей и вовсе получалось так, словно вокруг Бакакина существует одно лишь лото. Не самое приятное ощущение, особенно если это лото ты терпеть не можешь.
Сестре в этом смысле проще. Она может с соседкой о закупочных ценах на суповые наборы поговорить, посплетничать о ком-нибудь из соседей, заняться готовкой, протиранием пыли или, на худой конец, Пушкина своего любимого почитать. Не зря же, в конце концов, всю жизнь учительницей в школе проработала.
Хотя и ей тяжело – Бакакин это видит. Соседи часто норовят критиковать их жизнь, не заглядывая при этом дальше жизни собственной.
Но посторонним Бакакин в обиду себя с сестрой не даёт. Например, на вопрос соседок: «А почему это вы лотерейные билеты никогда не покупаете?» всегда уверенным тоном отвечает: «А у нас и так всё есть!» А если вдруг поинтересуются, почему столько лет с сестрой вместе живут, не разъедутся, отвечает: «А вдвоём легче выживать, особенно, когда всё есть!»
На самом деле, Бакакина посторонние мнения особо не волнуют. На то они и посторонние, чтобы поучать без смысла и искреннего участия. Жаль только, что настоящих друзей вокруг мало. Настоящие друзья – они редкость. Они ни о чем не спрашивают, ни в чём не поучают. Взять, хотя бы, Витьку Мудромерова, единственного друга Бакакина – даже насчет балконной рамы ни грамма злорадства не проявил.
«Ну и что? – сказал, пузо для убедительности почесав. – Сейчас вообще эпоха роботов! Роботы всё должны кругом делать!»
А вот любой посторонний наверняка сразу бы начал рассказывать о том, как нужно самому гвозди в стены забивать. Как будто гвоздь в стене – апогей проявления мужского характера.
Но сестра от сплетен чужих переживает, и сильно. Бывает, что и всплакнёт украдкой, так, чтобы Бакакин не видел. Но если столько лет вокруг одно лото – как этого не увидишь? Наверное, от этого Бакакин каждый раз и соглашается с ней в лото играть – поддерживает сестру, отвлекает от тяжёлых дум и настроений.
В лото чаще выигрывает сестра. Она любит играть в лото, и в этом её существенное преимущество. Иногда Бакакина это здорово задевает, и тогда он даёт себе клятву собрать в кулак всё своё внимание и отыграться. Отчасти для того, чтобы доказать себе наличие в нём некоей скрытой потенциальной энергии, отчасти для того, чтобы в целом подчеркнуть общее превосходство мужчины над женщиной. Но и здесь у сестры свои хитрые приёмы имеются. Стоит только Бакакину сконцентрировать всё своё внимание на карточках, как сестра обязательно задаст какой-нибудь вопрос, игнорировать который неприлично, но с которым играть в лото сосредоточенно совершенно невозможно.
– А что ты об отце нашем помнишь? – например, спросит.
– Всегда меня учил тебя защищать. И в школе, и вообще...
– А выходило всегда так, что я тебя защищала, – улыбнётся сестра. – А что удивительного – на пять лет тебя старше...
– Ну да, – понуро вздохнёт Бакакин.
И опять проигрыш. И опять…
– Вот ты это почему, Бакакин, никогда на ошибках своих не учишься? – спросит обычно сестра после очередной выигранной партии, удовлетворенно скрестив руки у себя на груди.
Бакакин в это время понуро молчит, складывая бочонки обратно в мешок. Сестра, конечно, думает, что он переживает по поводу проигранных партий, но на самом деле, Бакакин в это время размышляет немного о другом. Или даже – совсем о другом…
А какие ошибки он в своей жизни, спрашивается, совершил? Вот если так взять и хорошенько покопаться в своей памяти, заполненной преимущественно весьма однообразными событиями?
В школе учился?
Учился!
Хорошо в школе учился?
Весьма хорошо. Даже медальные перспективы одно время были!
А в профучилище учился?
Учился!
Нарекания со стороны преподавателей были?
Нет, не было! Первое место занимал в соревнованиях по изготовлению зубила!
А в армии служил?
Служил!
Добросовестно служил?
Как только армия предоставляла редкие возможности служить добросовестно – сразу же добросовестно и служил!
После армии с Татей Жуковой гулял?
Гулял!
Хорошо гулял?
Очень галантно гулял! Не обижал, по театрам водил, в кафе. И всё – за свой счёт!
Почему же не женился, если мог?
Ну так разве это ошибка была? Детей она так и не осилила завести, спилась… Мужей было не то трое, не то четверо… Жила в соседнем доме. Года два назад померла – не то таблеток перепила каких-то, не то почки отказали...
А работал как?
На заводе работал.
И как – работник вышел хороший?
Не квалифицированно, конечно, работал – на конвейере. Но сорок лет стажа, три грамоты.
Вот, собственно говоря, и всё…
Неброско, конечно, но, с другой стороны – где же тут ошибка? За всю жизнь даже на три буквы в лицо никого не послал. Совесть вполне себе чиста…
Подобное блуждание по поверхности своей жизни на некоторое время успокаивает Бакакина. И за это время он обычно как раз успевает засунуть мешок с бочонками на полку, положить рядом карточки и вернуть табуреты на их законные, неизменные уже в течении не одного десятилетия места.
Вот так всё происходит обычно…
***
Но сегодня у сестры что-то явно пошло не так. Сперва Бакакин ничего особенного в её поведении не заметил – потратив целый день на уборку квартиры и приготовив очередной суп крайне бюджетного раскроя, сестра привычно вышла из кухни, вытирая руки о подол своего халата и своим обычным, не терпящим возражений тоном предложила:
– Давай, Бакакин, в лото играть!
Бакакин, в свою очередь, привычно поворчал, снова вспомнил о несбывшейся овчарке, после чего полез в секцию за нехитрым игровым набором.
Странности начались во время самой игры.
Сегодня сестра была явно растеряна – она часто путала ходы и пропускала выигрышные комбинации. И хотя счёт партий был по-прежнему в её пользу, Бакакин чувствовал, что именно сегодня он как никогда близок к общей победе, а сестра как никогда близка к тому, чтобы поучиться на своих ошибках. Сам Бакакин, увлечённый предвкушением близкой победы, играл смело и размашисто. Сестру, однако, это явно не беспокоило. Беспокоило её что-то совершенно другое.
– Вот иногда подумаю я, Бакакин, о тебе, и страшно мне становится, – сказала сестра, когда очередная партия осталась за Бакакиным и счёт в серии сравнялся. – Да ты глазами-то не хлопай, не о личности я твоей сейчас говорю, и даже не о жизни твоей... Просто вот думаю я о тебе, и сразу же понимаю, что не столько о тебе мои мысли оказываются, сколько о себе... Неразрывно я о нас думаю. Страшно это как-то...
– Сама ж говорила, что заботилась всегда обо мне наперегонки с матерью, вот в привычку и вошло, – ответил Бакакин и ловко водрузил на карточку очередной бочонок.
– Да нет, Бакакин, я о другом…
– Старости ты своей боишься. И моя старость тебе о собственной напоминает. Мы с тобой уже в упущенном времени всё живём. Всё ясно как день… Не судьба!
– Да дело тут не в судьбе! – сказала сестра, не замечая комбинации, которая становилась для неё критической. – Просто заметила я, Бакакин, что заранее знаю, как каждая партия в лото закончится. Ты выиграешь, или я. Каждый наш ход наперёд знаю. Даже ещё до того, как мы начинаем играть, понимаешь? Вроде как я сама с собой каждый раз играю. Получается так...
– Отстань, Оксана! Проиграла, так уж признай это честно. Поучись на своих ошибках! – торжественно воскликнул Бакакин, победоносно завершив партию и протягивая мешок для бочонков сестре.
– Дело не в ошибках, – вдруг сказала сестра, аккуратно укладывая бочонки в мешок. – Просто ты, Бакакин, не существуешь!
– В смысле?
– Ну в смысле – нету тебя! Не рождался ты, не рос в нашей семье, в шесть лет не подозревали у тебя врачи рахита, и вешалку в школьной раздевалке в пятом классе ты не обламывал. На заводе ты не работал. Одним словом – нету тебя! И не было никогда!
– Ты чего это надумала, дура старая? – раздраженно процедил сквозь зубы Бакакин, который вместо удовольствия от победы в лото теперь вынужден был испытывать опасения за душевное здоровье сестры.
– Этого надумать нельзя, это понять только можно! – вздохнула та. – Вот и поняла я тебя. Точнее, поняла, что тебя не существует. Благодаря лото и поняла!
– А может, и вообще никого нет? – ухмыльнулся Бакакин. – И Пушкина твоего любимого, наверное, тоже никогда не было?
– Пушкин – был, а вот тебя – нет! И не было никогда. Вообще никогда!
– Ну а в лото тогда, по-твоему, с кем ты играешь?
– С кем, с кем? – вздохнула сестра, возвращая атрибуты на их законные места. – Сама с собой, видно...
– Да ладно, не дури!
– Не говори мне, как мне себя вести! Что ты можешь знать о жизни, если сам не существуешь?!
Бакакин слегка стушевался – оказалось, что вот так вот, с наскока, найти безапелляционные и очевидные доказательства своего существования – не такая уж и простая задача. На всякий случай он снова мысленно пролетел над поверхностью своей жизни, но и там убедительных зацепок своего существования не обнаружил.
«Может, и следовало бы иногда посылать кого-нибудь подальше! – подумал Бакакин. – Очевидности в жизни было бы побольше!»
– Ну вот видишь! – как-то слишком успокоенно сказала сестра, терпеливо выслушав паузу Бакакина. – Вариантов у тебя нет. Ты – не существуешь!
– Иди-ка ты лучше приляг!
– Ай, ну и ладно! – махнула рукой сестра. – Что уж теперь остаётся? Хорошо хоть постель существует. Правда, бельё стирать давно пора...
Сестра ушла к себе в комнату и болезненно скрипнула своим старым матрацем. Бакакину тоже ничего не оставалось, как лечь спать. Правда, теперь он сомневался насчёт того, что ему это удастся. Мысль о том, что он не существует, с какой-то особенной, можно даже сказать, привычной готовностью обосновалась в его сознании и теперь явно не собиралась покидать его без боя. Она переворачивалась вместе с ним на старом диване, звонко откликалась проклятиями в адрес соседей, привычно решивших позабавить друг друга очередной громкой ссорой, и так же, как и сам Бакакин, явно готовилась к долгой и бессонной ночи.
***
На следующий день Бакакин с самого утра решил посоветоваться насчёт своего существования со своим единственным другом – Витькой Мудромеровым, благо тот проживал в соседнем подъезде и всегда был готов протянуть Бакакину руку помощи, особенно если для этого его рУки не требовались.
Обычно Витька разрешал любые сомнения Бакакина быстро, даже не вставая с дивана (в чем чувствовалась какая-то особенная, монументальная мудрость, которой сам Бакакин, честно говоря, завидовал). Но на этот раз Витька оказался не столь убедителен в своих рассуждениях.
– Если ты и не существуешь, но при этом осознаешь самого себя – не всё ли равно? – сказал он. – Да и вообще – решать, существуешь ты или нет, это, как я считаю, дело твоё, личное.
Собственно, Бакакин и решил сказать сестре, что это сугубо его личное дело – существует он или нет. Заявить о себе – это ведь, в некоторой степени, и значит – доказать себя. Особенно, если других доказательств твоего существования по-прежнему нет.
Но сестра после долгого и безуспешного сна сама существовала еле-еле – с отёкшим лицом, в просторной, помятой ночной рубашке, она встретила Бакакина в коридоре их квартиры непроницаемым выражением смирения и прежде, чем Бакакин успел заявить о себе, спросила:
– Опять ты здесь не существуешь? Дал бы мне хоть немного покоя!
Она явно не была расположена выслушивать любые заявления Бакакина.
– А ты в лото поиграть не хочешь? – растерянно поинтересовался Бакакин.
– Надоело с самой собой играть! – тяжело ответила сестра и снова скрылась в своей комнате, явно намереваясь продлить сон.
На памяти Бакакина сестра впервые отказалась от партии в лото. Вот тут Бакакин насторожился – это уже сильнее было похоже на то, что его не существует. А весомых контраргументов у него до сих пор не было.
– Ну это же всего лишь минутная слабость, нормальная реакция отрицания, – принялся он убеждать сестру, заглянув в её комнату. – Жизнь у нас не красочная получилась, это правда, но не записывать же из-за этого меня в небытие... Было ведь и хорошее... Ни ты, ни я алкоголиками не были...
– Ты и алкоголиком-то не стал только потому, что никогда вообще не был!
– Ну ты погоди, не горячись, давай разберёмся! – сказал он сестре, накрывшейся одеялом и продолжавшей не то спать, не то плакать.
– Ну чего с тобой разбираться-то? Нету тебя и всё тут!
– А как же доказательства?
– Это какие?
– Ну вот есть я, например, хочу! Значит же существую! – попытался Бакакин найти хоть какую-то точку опоры в реальности.
– А кто сказал, что небытие не может хотеть есть? Все теории насчёт небытия слишком зыбкие, – ответила сестра. – Никто ничего о нём доподлинно не знает. Я вот думаю, что небытие от бытия на самом деле не так уж сильно и отличается. И ты, кстати сказать, прямое тому подтверждение! А картошки и вправду пожарить надо… А то из-за твоего несуществования о своём существовании совсем уже забыла…
С этими словами сестра поднялась с кровати и отправилась на кухню.
Пока сестра чистила картофель, Бакакин напряжённо пытался выработать планы по доказательству своего существования, продолжая измерять шагами то комнату сестры, то узкий коридор, то всю квартиру в целом. Заглядывал он пару раз и на кухню, где сестра чистила картофель и чуть слышно напевала себе под нос песню «Ох, Иртыш, ты мой дружочек...»
На Бакакина она внимания не обращала, и каждый раз, когда он оказывался рядом, только усерднее налегала на картофелины, вследствие чего те быстро теряли вместе с очищенной кожурой основную часть своего объёма.
Это только убеждало Бакакина в том, что для сестры его существование – объективный факт, и попытки его игнорировать стоят ей немалых усилий и нервного напряжения. Обычно чистка картофеля была коньком сестры, и, по мнению Бакакина, она всегда занималась не столько его чисткой, сколько огранкой – ни одна часть этого во многом определяющего продукта из их рациона, никогда не пропадала зря.
– Ладно, я новости гляну. Если захочешь в лото – без проблем! – немного успокоенный страданием картофелин, небрежно сказал Бакакин сестре и удалился в комнату.
Щелкнув кнопкой телевизора, на экране которого тут же всплыло изображение циферблата и стрелок, отсчитывающих последние секунды до наступления нового часа, он принялся насвистывать неопределённую, но очень весёлую мелодию. Что-то совсем противоположное Иртышу сестры.
Наконец, вслед за циферблатом, на плоскости телеэкрана уже появился диктор новостей и сразу же с профессиональной уверенностью принялся настаивать на беспрецедентно высокой явке избирателей каких-то очередных выборов, упомянул, что в братской России с самолётов продолжают сбрасывать бомбы на ледяные заторы могучих рек, назвал Узбекистан нашим стратегическим партнёром, после чего искренно возмутился по поводу террористов, которые опять где-то взрывали свои тёмные дела.
Мир, одним словом, продолжал существовать, и при этом существовать весьма разнообразно.
***
Когда новости по телевизору закончились, Бакакин уже спал. И если бы не бравурная реклама каких-то особенных трусов-тренажеров, позволявших любому человеку вот так запросто, без лишних усилий, сбросить с себя лишний вес, он наверняка проспал бы до самого вечера, а то и до утра – бессонная ночь и борьба с сомнениями в собственном существовании здорово утомили Бакакина. Впрочем, даже несмотря на навязчивость чуда бельевой инженерии, Бакакин чувствовал себя более-менее отдохнувшим.
Осторожно заглянув в комнату сестры, а потом и на кухню, Бакакин убедился, что дома он находится один – сестра, оставив на плите сковороду с жареной картошкой и привычный порядок во всём остальном, куда-то ушла, хотя обычно в вечернее время не рисковала покидать квартиру без лишней надобности.
«Совестно ей, небось за свои подозрения! – подумал Бакакин. – Ну вот пусть и помучается! Я никогда в её существовании не сомневался. А ведь мы практически во всём одинаковы. Всю жизнь вместе. Разве что овчарку она никогда не хотела…»
Несмотря на напряжённость последних дней, есть теперь Бакакину не хотелось и он, возвратившись в комнату, бросил взгляд на старые настенные часы. До очередного выпуска новостей оставалось почти два часа, и, чем себя занять всё это время, Бакакин не знал. Это было время лото, и долгие годы Бакакину просто не приходилось задумываться о том, какими занятиями его можно заполнить, помимо такой простой и такой ненавистной ему игры.
«Женщина – она женщина и есть! – раздраженно думал он. – Нет бы взять и признать свою очевидную неправоту – секундное ведь дело. А потом – играй себе спокойно в лото. Так ведь нет – мало того, что дров наломала, так теперь ещё и ушла куда-то!»
Снова очутившись на кухне и в очередной раз не поев картошки, Бакакин ощутил, как его раздражение начинает расти.
«Ну хоть существую – и то хорошо!» – попытался успокоить себя Бакакин.
Действительно, в своем существовании Бакакин более не сомневался, хотя слово «существование» казалось ему теперь слишком тесным для того, чтобы выразить всю гамму мыслей и чувств, которые в отсутствие лото уверенно заполнили его сознание. Теперь Бакакину казалось, что он понимал саму природу существования гораздо полнее, чем раньше. И, окажись с ним рядом сестра, он мог бы с ненавязчивой легкостью доказать не только свое существование, но и многие другие виды существования, о которых люди обычно не задумываются.
«Существование ведь заключается не в доказательствах и формулировках, – размышлял Бакакин, размашисто жестикулируя пустой квартире. – Оно заключается в самой возможности этих формулировок! И осознание самого себя, признание собственного «я» – не может являться доказательством существования. Кто такой – этот я? Почему для него так важно определить условия своего существования во временных и географических рамках? И почему именно его существование должно претендовать на некую исключительность?»
Теперь Бакакин вышел на балкон – под напором уверенных мыслей ему захотелось глотнуть свежего воздуха.
«Энергия существования и её движение не могут быть заключены в одном человеке или предмете, не могут быть ограничены в нем, не могут обрести в нем свою окончательную сущность, потому что окончательной сущности у этой энергии нет. А потому и само существование не может быть доказано в рамках суждений одного человека. Человек, как и камень, не может доказать свое существование, но при этом они оба несомненно существуют. Только их существование – это еще и существование всех остальных объектов мироздания. Других граждан, улиц, домов, котов, дворников, террористов... Всех! Существование – это энергия сосуществования. И любая мысль – вещественна, любой вымысел – неоспоримая правда, любое лото – это та же самая жизнь, а любая жизнь – это бесчисленное количество вариантов, которые будут обязательно осуществлены кем-то, даже если этот «кто-то» окажется в итоге никем!»
Глупый демарш сестры больше не волновал Бакакина, как не волновала его и не состоявшаяся партия в лото. Дело в том, что теперь Бакакин доподлинно знал, что эта партия состоялась. Играла ли в неё сестра, или же кто-то другой расставлял бочонки на измятых картонках общей судьбы, – теперь это не имело совершенно никакого значения. Сестра существовала ровно в той же степени, в которой не существовал сам Бакакин, а значит, в их отношениях ровным счётом ничего не изменилось и измениться не могло.
На мгновение Бакакину стало даже смешно при мысли о том, сколько времени он потратил на решение вопроса, который, на самом деле, всегда являлся только ответом, и в этом плане совершенно не заслуживал внимания самого Бакакина.
Куда больше в этом внимании нуждалась овчарка, которая нетерпеливо вертелась у ног своего хозяина и всем своим видом выражала самую живую готовность к длительной вечерней прогулке.
Добавить комментарий