Почти банальная история

Главное — все было предсказуемо. Алена поняла это теперь, оглядываясь назад в поисках того, пропущенного ею момента, когда это начиналось...

Их квартира в сталинском доме на Московском проспекте была вполне респектабельной, имелся даже антиквариат, доставшийся от тетки. Так вот, когда перед самым отъездом они, как многие в то время, разоряли свой дом, была настораживающая разница в том, как они это делали... Она — с почти противоестественной легкостью, вся уже там, в грядущей жизни за океаном, в Америке, и он — незримыми слезами оплакивающий каждую безделушку. А его небрежное, спустя рукава, посещение курсов американского английского под предлогом неотложных дел по продаже все того же имущества... И, наконец, отвальная, продолжавшаяся целый день и закончившаяся поздней ночью истерикой Ивана. Конечно, он устал и слишком много выпил, но все равно, если относительно молодой и вполне здоровый мужчина, к тому же — спортсмен, в преддверии новой жизни рыдает у жены на плече — такое тоже не может не насторожить...

Это было семь лет назад; они уезжали поздней осенью и взлетали под холодным нудным дождем, а наверху, в заоблачной синеве, безмятежно сияло солнце. Иван тоже сиял, как медный самовар: он уже начисто забыл, “отвальную ночь”; потому что имел счастливую привычку жить исключительно сегодняшним днем, не вспоминая о дне вчерашнем и, уж тем более, не задумываясь о будущем. В Шенноне Алена сфотографировала его за столиком кафе — в новой кожаной куртке со стаканом кока-колы в руке, доверчиво устремившегося навстречу новой жизни.

Их новая жизнь началась с того, что Аленин брат Леня, который и выслал им приглашение в Америку, весело матерясь, сделал несколько деловых звонков и, бросив трубку, наотмашь двинул Ивана в бок.

— Не имей сто рублей! — радостно заорал он. — А имей зелененькие баксы и черного дружка Джо в придачу... ты помнишь этого поца? — обратился он к жене. — Мы с ним строили ту первую халабуду в Патерсоне. Правильно — лиловый негр Джо! Он теперь заделался супером... Ванька, из какого места у тебя растут руки?

Дальше выяснилось, что квартирный комплекс, в котором работал Джо, расположен у черта на куличках и что к работе в качестве маляра Иван должен приступить немедленно.

— Это же очень далеко от Нью-Йорка... — опешила Алена. — Мы же еще даже не распаковали чемоданы и, вообще, ничего не успели здесь толком посмотреть...

— Попрошу не путать туризм с эмиграцией. Музей достопримечательностей закрывается на переучет к такой-то матери! — и в восторге от своей шутки Ленька захохотал, закатывая глаза и выставив напоказ нахальные крупные зубы.

Никто не верил, что Ленька — родной брат Алены: в самом деле, папа — инженер-связист, мама — стоматолог; спрашивается, как мог на такой благородной почве произрасти этот матерщинник и хулиган? Но Ленька “произрос” и держал в страхе весь Васильевский остров. Старший брат, “надежа и защита”. “...Ты чего к ней пристал? Это же сестренка Лехи Вратаря... ты чего?!” Хулиган, матерщинник и лучший вратарь среди дворовых команд Васькиного острова...

С грехом пополам закончив среднюю школу, он поступил в Строительный институт, но был отчислен со второго курса за непосещаемость. В возрасте 22-х лет женился по сумасшедшей любви на тихой девочке Фриде из интеллигентной еврейской семьи, причем тихая Фрида чуть было не порвала из-за него с этой самой семьей. Но Ленька как-то сумел все уладить и в итоге в 79-ом году эмигрировал с женой и ее родителями в Америку.

Всю следующую ночь Алена с Иваном не спали — совещались, как им быть с Ленькиным предложением.

— Предположим, я откажусь. Возьму и поступлю на какие-нибудь курсы... а жить-то на что? — вопрошал в темноту Иван.

Алена молчала: она не готова была содержать семью. Строго говоря, а что она могла? Убирать чужие дома? Честно говоря, их собственную квартиру на Московском всегда убирал Иван... Няньчить чужих младенцев? Своих у нее никогда не было, поэтому будет намного лучше, если этого не случится... в первую очередь, для самих младенцев.

Так, ничего и не решив, отложили до утра, а утром Иван сообщил Леньке о своих раздумьях по поводу профессиональных курсов. Тот выслушал, брюзгливо наморщив лоб, и высказал свое мнение.

— Про курсы забудь сразу! Между прочим, там тебя будут учить на английском, и хрен ты чего поймешь. Это значит: сначала — на языковые курсы, а потом уж на профессиональные. А жить на что? Или Аленка прокормит? — Алена виновато улыбнулась. — То-то и оно. Короче, полгодика повкалываешь у Джо, набьешь руку — и беру тебя к себе. А Алена сходу идет на курсы. Гат ит?

— Кто гад? — не понял Иван.

— Во-во! А ты говоришь — курсы!

На следующее утро, встав чуть свет, они подхватили так и не распакованные чемоданы, и Ленька отвез их к Джо.

Лиловый Джо оказался скорее бежевым, и они с Ленькой долго лупили и тискали друг друга, начисто забыв про Алену с Иваном. Потом вспомнили и пошли показывать им большой, с домами барачного типа комплекс. (“Освенцим, блин!”, сказал про него Ленька). А потом он укатил — и почти сразу пошел снег. Он шел, не переставая, два дня и две ночи; и все это время, с короткими перерывами на сон, Иван работал на улице — расчищал большой дворницкой лопатой пешеходные дорожки и стоянки для машин. А когда от неожиданно ранних морозов в квартирах лопнули трубы отопления, Джо объявил аварийное положение.

В этом комплексе они проторчали около года, и вся их жизнь там была сплошным аварийным положением... Во-первых, у них не было машины: они просто не успели ни купить какую-нибудь развалюху, ни сдать на права. Джо удивился, когда понял, что они “безлошадные”, но сказав: “Нет проблем”, раз в неделю возил их отовариваться в ближайший супермаркет: по-видимому, с Ленькой их и в самом деле связывала та самая дружба, которая не ржавеет. Имелся еще один нюанс: по контракту они платили за квартиру полцены, а вторую Иван обязался отрабатывать “в свободное от основных обязанностей время”. Ему выдали пейджер, и он повсюду таскал его с собой и при этом чувствовал себя, как собака на поводке: его дергали по нескольку раз в день, а иногда и глубокой ночью. По любому поводу, потому что маляром Иван только числился, а делал он буквально все: чинил замки, прочищал засоренные унитазы, менял краны...

— Вот она, потогонная система капитализма, — шутил он. — Еще немного — и подам заявление в коммунистическую партию!

Алена, хоть и не жаловалась, но ее болезненно угнетала подневольность их существования: отсутствие какой-никакой машины, полная зависимость от Джо и унизительное положение мужа в этом комплексе в качестве “мальчика на побегушках”.

Зима выдалась на редкость снежная.

— Это вы привезли из своей Сибири! — смеялся Джо. — Столько снега не было, наверное, лет десять.

Алена пыталась объяснить, что от Ленинграда до Сибири довольно-таки далеко, но Джо был уверен, что вся Россия — это что-то вроде большой Сибири...

Иван вкалывал по-черному: исправлял обязанности дворника и без конца чинил отказавшие бойлеры, которые, как на грех, находились на балконах. К концу дня он превращался в сосульку, и Алена соорудила ему некое подобие башлыка из своего старого махерового шарфа.

— Видели бы сейчас своего тренера твои мальчишки, — сказала она, когда Иван напялил это сооружение на самый лоб. — Легендарный чапаевец... Партизан! Мамин-Сибиряк.

Однажды Иван замерз так, что какая-то сердобольная негритянка (в комплексе в основном жили черные), причитая и охая, отпаивала его горячим какао. Иван рассказал ей об этом эпизоде чуть ли не со слезами умиления на глазах, но Алена опять злилась: она не хотела, чтобы ее мужа жалели, тем более представительницы “угнетенного меньшинства”.

— Ты что — расистка? — возмутился Иван. — Да если хочешь знать, по менталитету они нам гораздо ближе белых американцев. Во всяком случае, в этом комплексе...

Чтобы не терять времени даром, Алена учила английский: выписывала и зубрила слова; пользуясь случаем, вступала в беседу с Джо во время еженедельных поездок в супермаркет и вечера напролет смотрела телевизор. Ивана она тоже заставляла пополнять словарный запас и для наглядности выписывала на листочках бумаги с одной стороны английское слово, а с другой — его русский эквивалент. Листочки столбиками скапливались на столе, а Иван, вернувшись домой “без задних ног”, быстро съедал ужин и как подкошенный валился спать.

— Учи хоть по два слова в день, — сердилась Алена. — Нельзя же так... совсем без языка!

— Так уж и совсем... — сквозь сон бубнил он. — Самое главное я давно выучил: I don, t understand English, — и засыпал окончательно.

Наконец, Ленька забрал их оттуда. Он сдержал обещание и взял Ивана к себе, в бригаду по ремонту и перестройке старых домов. (Ленька покупал их по дешевке, отстраивал заново и перепродавал с большим плюсом). Причем взял его на минимальную ставку, заявив без обиняков:

— Чур, без обид, Ванька! Большего ты пока не стоишь.

Алена, как и ее отец, закончила институт Бонч-Бруевича, несколько лет проработала в НИИ, убедилась, что такая работа не по ней, и перешла на преподавательскую — вела в одном из Дворцов Культуры кружок юных радиолюбителей. Именно там она и встретила Ивана. Дворец считался одним из самых крупных в городе, и в нем имелись кружки и студии на любой вкус: от бальных танцев до бокса. Иван, закончивший институт Лесгафта , как раз и был тренером по боксу. Круглолицый и голубоглазый, с мягкими, светлыми, слегка вьющимися волосами, он меньше всего походил на боксера, особенно, когда улыбался... Наверное, всякая любовь начинается с какого-то импульса; для Алены таким импульсом была эта улыбка. Она зарождалась в его голубых глазах, морщила короткий ладный нос и, раздвигая четко очерченные губы, долго светилась на лице, словно давая каждому вдоволь налюбоваться своей редкой прелестью... И было невозможно поверить, что такая улыбка принадлежит выпускнику института Лесгафта, тренеру по боксу...

Кстати, Алена не могла понять, почему Иван выбрал именно этот институт: по ее понятию, туда шли парни, больше надеющиеся на свои мускулы, чем на голову. Как-то она не удержалась и спросила его об этом.

— Ты права, — с обезоруживающей откровенностью сказал он. — Своему телу я и в самом деле доверяю больше, чем голове. Во всяком случае, с ним мне намного надежнее: оно меня еще никогда не подводило. А вот голова... Ну, что тебе сказать? В школе по математике и физике выше трояка я не поднимался — и то потому, что уже тогда был перворазрядником и брал призы.

Алена была немного шокирована, но, с другой стороны, это признание говорило в его пользу: только очень неглупый человек мог сказать о себе такое...

С самого начала Иван легко и безоговорочно признал за ней первенство в их союзе. Она была несомненным лидером, но она же была и ребенком, которого было необходимо всячески опекать: ждать с зонтом у входа во Дворец, если шел дождь, потому что у нее вообще не было зонтика, а во время занятий кружка радиолюбителей вызывать в коридор и насильно кормить купленными в буфете пирожками — так как она вечно забывала вовремя поесть... Но когда дело касалось чего-либо серьезного — тут уж решала Алена. Например, вопрос их женитьбы. Иван сделал ей предложение чуть не на следующий день после их знакомства, но Алена поставила непременным условием размен двухкомнатного кооператива, в котором он жил с родителями и сестрой, на две однокомнатные квартиры; и только после этого дала свое согласие. Или вопрос о рождении ребенка: Иван мечтал об отцовстве с редкой для мужчины страстью, но Алена не хотела и слышать о ребенке... во всяком случае, пока. И его не было. Решение об эмиграции, конечно же, тоже целиком и полностью принадлежало ей.

После возвращения с “хуторка в степи” Иван сразу начал работать в Ленькиной бригаде, и они сняли квартиру. Причем, заработок и стаж Ивана оказались недостаточными, чтобы хозяин поверил в их платежеспособность; и Ленька выступил в роли гаранта — то есть обязался в случае чего доплачивать за эту квартиру из своего кармана. Разумеется, это была чистая формальность: Алена не сомневалась, что Иван, если понадобится, будет работать по две смены, но заплатит сам. И все же она пережила этот факт, как очередное унижение...

Затем были куплены сначала одна, а вскоре и вторая подержаные машины, оба они сдали на права — и Алена поступила на компьютерные курсы. Экзамены оказались настоящим стрессом: языка по-прежнему катастрофически не хватало, но она всегда умела в нужную минуту мобилизовать свои возможности до самой последней крупицы. Другими словами, Алена хорошо держала стресс — качество, необходимое каждому эмигранту.

Теперь они вкалывали оба: Иван на стройке, а она — на компьютерных курсах, и еще неизвестно, кому из них доставалось больше... Но, главное, она имела возможность посещать эти курсы, не думая о хлебе насущном, — эту сторону их жизни на целых два года взял на себя Иван. Ему и в самом деле приходилось работать сверхурочно: кроме платы за квартиру, было необходимо покупать еду, оплачивать автомобильные страховки, постоянно чинить эти старые колымаги... да мало ли что еще было необходимо для мало-мальски нормальной жизни. Кроме того, взяв у Леньки в долг, пришлось купить компьютер, чтобы Алена могла тренироваться на дому.

Самым неприятным было то обстоятельство, что Ленькина бригада частенько подряжалась на работу в отъезд — и, случалось, Иван уезжал из дома на несколько недель. Возвращаясь, он находил Алену похудевшей и бледной: погруженная в свои нешуточные проблемы и, просиживая перед компьютером в среднем по восемь часов в день, она элементарно забывала купить продукты и приготовить что-нибудь поесть; а когда от голода начинала покруживаться голова, по ее собственному выражению, “доходила чайком”. Так что кончилось тем, что Иван ушел от Леньки и начал работать самостоятельно.

Сначала он попробовал сколотить собственную бригаду, но ничего не вышло: проблема состояла в том, что он не мог снабжать своих ребят постоянной работой. О том, чтобы покупать и перестраивать дома, как Ленька, не могло быть и речи: для этого требовался наличный капитал; следовательно, оставались ремонтные работы. А “свободных художников” расплодилось, что называется, пруд-пруди, и предложение давно превышало спрос. Кроме того, даже когда подворачивалось что-то приемлемое, Ивану не удавалось выбить из заказчика нормальную цену: стоило им увидеть его широко открытые голубые глаза и застенчивую обаятельную улыбку, как они моментально смекали, с кем имеют дело и нещадно занижали цену. В итоге, распустив ребят, он стал работать один — в качестве заурядного хенди-мена, то бишь — кустаря-одиночки. Соглашался практически на любую цену и вкалывал с раннего утра и до позднего вечера.

Когда Алена поступила на курсы, они решили, что за те два года, что она там проучится, Иван обязан с ее помощью поднатореть в английском. И, надо отдать ей должное, Алена, при всей своей занятости, находила время, чтобы опять выписывать для него новые слова и вечером, когда вернувшись с работы и приняв душ, он садился ужинать, устраивала строгий экзамен. Но только расстраивалась: у Ивана не было способности к языкам, а, главное, у него не было ни сил, ни времени, чтобы всерьез заниматься.

— Ты должен был зазубрить каких-то несчастных пять слов — просто курам на смех! И что мы имеем? Мы имеем зиро. Ноль.

— У меня плохая память.

— Значит, необходимо повторять и повторять. Ровно столько, сколько понадобится — хоть сто раз. Ты меня понял, братец?

Иван молча кивал.

— Нет, ты меня не понял! Вот я закончу курсы — и настанет твоя очередь. Спрашивается, как, не зная практически ни единого слова, ты собираешься сдавать вступительные экзамены?

— После работы трудновато, сестрица, — оправдывался он. — Башка не варит... Вот погоди — весь следующий уикенд просижу за партой!

Эти “братец и сестрица” остались еще с России. Когда-то на даче в Сиверской, они сфотографировались на большом, покрытом лишаями мха валуне на самом берегу заросшего камышом пруда: она — в позе Васнецовской Аленушки: в цветастом сарафанчике, с распущенными по загорелым плечам светлыми волосами и подтянутыми к подбородку ногами, и он — тоже загорелый, заросший и светловолосый, открывший в улыбке ровные белые зубы. Их сходство так бросалось в глаза, что они окрестили эту фотографию “братец Иванушка и сестрица Аленушка”. С тех пор и пошло. ..

— Весь следующий уикенд буду корпеть над словами — ты даже удивишься, сестрица!

Но наступал уикенд — и выяснялось, что в субботу придется поработать: менять двери одному из заказчиков, который непременно хочет лично при этом присутствовать. Таким образом, оставалось одно воскресенье — а в воскресенье нужно было постирать белье в прачечной и закупить продукты на следующую неделю, потому что Алена весь уикенд собиралась готовиться к очередному тесту. А тут еще ее машина завела моду останавливаться на поворотах, и было необходимо показать ее механику — так что “посидеть за партой” опять не получалось...

За несколько месяцев до окончания курсов Иван купил Алене четырехлетний “форд-торес”.

— Ты не можешь ездить на работу в своей развалюхе, — сияя, объяснил он ей. — Разбогатеешь — купим тебе новую, а форд я возьму себе.

— Но откуда ты взял деньги? — изумилась Алена.

— Из тумбочки.

— Я серьезно!

— Ну, если серьезно, — ограбил наш банк... отстань, сестрица.

Ивану не хотелось, чтобы она знала, как он заработал эти деньги: бэбиситтером, вот как. Только его подопечным был не младенец, а двенадцатилетний подросток — сын одного постоянного русского заказчика. В разговоре случайно выяснилось, что этого длинного веснушчатого отпрыска некому пасти после школы, а оставаться на “продленку” он не желает. Словом, договорились, что Иван ежедневно пять раз в неделю будет забирать его из школы и пасти до прихода родителей. Как — это его дело: как ему вздумается — главное, ни на минуту не спускать с ребенка глаз и, желательно, за сходную цену... Иван возился с этим дитятей целых полгода: брал его с собой на работу и даже слегка эксплуатировал: заставлял размешивать краски, держать обои или подавать плитку, а за это показывал элементарные приемы бокса. Вообще, надо сказать, они ладили; и дитятя, подтягивая постоянно сползающие джинсы того же размера, что и у Ивана, с одинаковым увлечением малярничал и постигал азы боксерского дела. Получалось, что он воспитывал его, как знаменитый Макаренко, — трудовым методом... и этот метод работал. Настолько, что пацан даже удостоил его известной откровенности... Например, как-то неделю ходил мрачный и на вопрос Ивана, в чем дело, привычно подтянув падающие штаны, сообщил, что “плачевно расстался” со своей герл-френд. Иван сначала не понял, но потом догадался, что это означает, что расставание причинило парню боль. Правда, еще через неделю, надев наушники, тот расхлябанно топотал, размешивая краски, и его веснушчатое чело снова было безоблачным... Через полгода, наконец, собралась требуемая для покупки машины сумма — и они тоже “плачевно расстались”: все же, что ни говори, а Иван изрядно уставал от этого балбеса.