У него было множество виртуальных масок. Они подстерегали меня в каждой теме форума . Ловко вживаясь в каждый образ, он считал себя неуловимым и не учитывал, что его преследования обострили моё чутьё. Я всегда его узнавала. Следя за ним, я попутно распознавала и других участников, менявших наподобие ему свои ники. Уверенные, что надёжно замаскированы, те легкомысленно выдавали массу подробностей о себе. Постепенно я научилась вычислять имена многих из них. Его же имя оставалось до сих пор тайной. Пока он был только “Барсуком” — ник, которым он пользовался чаще всего.
— Может, это и не мужчина вовсе, а женщина, — говорила Саша. — Вообще-то ты слишком много времени тратишь на этот дурацкий форум. Довольно противное местечко.
Она была права. Форум был трясиной. Как всё негативное, он засасывал. Обнажал всё то неприглядное, что прячется за его пределами. Притягивал безнаказанностью. Был театром, в котором каждый мог стать тем, кем не сумел стать в жизни. Некрасивый перевоплощался в красивого. Трусливый — в смелого. Ничего не достигший — в преуспевающего. Самоутверждение было болезнью форума. Каждый раз, давая себе слово, что больше туда не вернусь, я с утра мчалась к компьютеру и с нетерпением просматривала те страницы, где были оставлены мной накануне посты. Ещё не зная, увижу ли ответы “Барсука”, я составляла в уме едкие, парирующие реплики. Я не сомневалась, что он не смолчит. Он не пропускал ни одного моего замечания. Да и хотела ли я, чтобы он молчал? Затеянное им состязание стало затягивать, будоражить. Выискивая слабости друг друга, мы обнаруживали свои собственные. Его уязвимость я разглядела довольно быстро — он жаждал признания.
— Я догадалась, сколько ему лет, — сказала я Саше в тот день, когда приняла решение пойти на риск, чтобы выяснить имя “Барсука”. В этом таилась опасность. Один неверный шаг мог выдать мой секрет. В результате я могла лишиться того, чем дорожила больше всего.
— Опять ты об этом дядьке, — поморщилась Саша. — Какая разница, сколько ему лет.
— Разве тебе неинтересно узнать? Ты же сама когда-то там крутилась.
— Поэтому и ушла, чтоб больше не иметь дела с этой публикой. И тебе советую, — обрубила она. Разговор на эту тему будил в ней категоричность — она непримиримо относилась к тем, кто не был свободен от виртуального мира, как и она сама.
— Не верю. Наверняка тайком почитываешь, — поддразнила я. По тому, как её взгляд отскочил в сторону, я поняла, что попала в цель.
— Жарища-то сегодня какая, — произнесла она, глядя на картину за окном, с которой начинался и заканчивался мой день. Стеклянный столб высотки, по стене которой карабкалось вверх отражение солнца. Утром оно было мягким, лимонным, согревающим. Вечером же, когда катилось по противоположной стене вниз, — рубиновым, обжигающим, с каким-то зловещим оттенком. В него влетали отражения проносившихся мимо птиц. Не кроилось ли в этом предупреждение, что я тоже могу сгореть, если не буду осторожна?
— Ну, хорошо, признаюсь, заглядываю иногда, — пробурчала Саша, сдаваясь, — но только читаю, ничего уже там не пишу. Там хоть раз напишешь, как тотчас начинается базар, вот как у тебя с этим Барсуком.
— У нас не базар, а спор.
— Ну да, — иронически произнесла она, — красиво звучит. Но, как ни называй, суть от этого не меняется. Если каждый бьётся за то, чтобы последнее слово осталось за ним, — это базар.
— Но это он постоянно цепляется. Ты же помнишь, я вообще его игнорировала, ну а потом не удержалась, встряла, и пошло поехало.
— Остановись, и он тогда остановится, ты же его только подзадориваешь, — назидательно посоветовала она.
— Вряд ли он уймётся. Одного не могу понять: что ему от меня нужно?
— Может, он влюбился, — лукаво улыбнулась она.
— Какой там влюбился! Это что-то другое.
— Не исключено, что он тебя знает. Мир тесен, врагов у всех у нас предостаточно. В жизни ж они не могут плюнуть в лицо, вот для этого и идут в форум. А в жизни улыбаются нам на всех этих тусовках. Противно!
Она брезгливо сморщила губы, собирая вокруг них гармошку из мелких складок — искажавшая её внешность привычка. Когда же она была в благодушном настроении, её лицо было гладким, сияющим. Глаза — чистыми, улыбчивыми, неправдоподобно сиреневыми. Её облик был меняющимся, характер — противоречивым. В гневе она могла одним резким словом и мимикой стереть на миг свою привлекательность. Будучи человеком отзывчивым, сострадающим, могла перечеркнуть кого-то несправедливым обвинением.
— Ума не приложу, что я такого плохого ему сделала, — сказала я. — Такая ненависть ко мне.
— Можно подумать, что ненавидят только за плохое! Да и не ненавидит он вовсе, а развлекается или, как влюблённый мальчишка, старается привлечь твоё внимание.
— Он не мальчишка, а пожилой. Ему не меньше шестидесяти.
— Ну, это ещё неизвестно, — скептически заметила она. — Почему ты так уверена? Он вроде писал, что ему едва за тридцать.
— По деталям можно о многом догадаться. Он не звучит, как молодой человек.
— Предположим, ты права. Но что в этом такого? Пожилым всегда хочется быть моложе. Нам с тобой тоже когда-нибудь этого захочется. Я уже сейчас, в свои двадцать восемь, боюсь старости.
— Какой смысл бояться того, что неминуемо, — сорвалось у меня, хотя я не раз зарекалась ввязываться в спор на эту тему. Рассуждения о неизбежном всегда вели к недовольству друг другом. В остальном — мы прекрасно ладили. Для Саши слово “неизбежное” было неразрывно связано со страхом, отравлявшим существование. Я же видела в страхе бессмысленные переживания по поводу того, что изменить нельзя. “Травить себя из-за того, что тебе неподвластно, — мазохизм”, — утверждала я.
— При чём тут логика? Разве можно приказать себе не бояться, даже если понимаешь, что это нелепо? — произнесла она и сердито сжала губы, опять разбрасывая вокруг них веер морщин. Выражение её лица, манеры и даже голос, терявший силу и чёткость, когда она раздражалась, делали её на десятилетия старше. Она как бы перебрасывала себя в будущее, приоткрывала свою старость. Когда я смотрела на неё в эти минуты, ко мне подкрадывался страх, о котором мы часто спорили, — не страх постарения, чего боялась она, а страх потери оболочки . Именно по этой причине я должна была быть осторожной.
— Помнишь, что этот Барсук писал: “Не соизмеряйте чувства логикой”, — продолжила она и, испугавшись, что задела меня, поспешно добавила: — Это, конечно, единственная стоящая мысль из всего им сказанного.
— Не только, — решила я быть справедливой. — В уме ему не откажешь, но уж больно он зол.
— А этот его ник “Честная” разве зол? Скорей всего, “Честная” — это не он, а вполне симпатичная тётенька. Слушай, — оживилась она, — может, тебе стоит с этим Барсуком познакомиться. Вдруг он молод и хорош собой, а, если повезёт, так ещё и богат.
Она улыбнулась и, тотчас помолодев, превратилась в ту Сашу, какую я любила, — обаятельную, шаловливую, добрую.
— Нет, я точно знаю, что он далеко не молод. И “Честная” — это он, — сказала я. — Можно изменить язык, стиль, врать о себе, а вот натуру свою не скроешь, как ни старайся.
— Ты уж слишком серьёзно к этому относишься. Это виртуальный мир, он не реален.
— Как это нереален? Люди там торчат столько времени, завязывают отношения, ругаются...
— Ну да, как Дон-Кихот с ветряными мельницами, — саркастически изрекла она.
— Вот завтра у тебя и посмотрим на все эти мельницы. Вполне ж реальные люди, если ты их всех позвала.
— Ещё неизвестно, придут ли они. Если б ты знала, как я жалею, что затеяла эту вечеринку, — посетовала Саша. — Ты-то придёшь?
— Приду, — пообещала я.
Шла я туда в надежде встретиться с Барсуком. Тот намекнул, что не прочь познакомиться. Хотя верить ему не стоило. Интрига, недомолвки, заманивания были атрибутами его игры. Пока мы сидели, солнце, отлепив своё отражение от высотки, упало вниз. Окрасив пламенем небо, оно провалилось в неизвестность — ту самую, которой Саша боялась не меньше, чем старости. Пространство её пугало. В его бесконечности она видела пустоту. “Это ты птица, — шутливо говорила она, — паришь в поднебесье, а я человек земной, крепко стою на ногах. Чем ближе к земле-матушке, тем надёжнее”.
“Птицей” она меня называла, памятуя тему “Автопортрет”, которую предложил кто-то в форуме. Дескать, давайте, пусть каждый опишет себя так, как сам себя видит, оставаясь инкогнито, используя метафору. В ту пору я была преимущественно наблюдателем, не влезала ни в какие баталии, сторонилась конфликтов. Тема эта показалась безобидной, развлекательной и я лаконично написала:
“А я — птица”.
Написала то, о чём следовало молчать.
“Это что, как на вашем рисуночке, где что-то, этакое непонятное изображено: не то голубь, не то ястреб, художник вы наш...” — съехидничал тогда Барсук. Разговор шёл о моём рисунке, который я выставила на сайте форума вместо своей фотографии. На месте фотографии Барсука чернел квадрат.
“Для кого-то голубь, для кого-то ястреб, тут вы правы. Не скрываюсь, как вы, в черноте”, — впервые ринулась я в атаку.
“Кто ж сказал, что я скрываюсь. Я тот самый известный квадрат Малевича. Не бездарь в квадрате, как некоторые”, — съязвил он.
Тема “Автопортрет” вдохновила Сашу устроить карнавал. Человеком она была импульсивным, зажигающимся и откладывать событие не стала. Однако отклик мало у кого нашла. Снимать с себя маску никто не хотел. “Чего вы, народ, боитесь? Никто не обязан признаваться, кто есть кто”, — уговаривала она. Пока же всех уламывала, интерес у неё поутих. “Зачем я в это дело ввязалась? — жаловалась она позже, когда ушла из форума . — А отменить как-то неудобно. Все меня здесь знают, будут гадости говорить”.
...Отправляясь к Саше, я размышляла, стоит ли мне идти на риск. Если Барсук явится на вечеринку, мне не придётся делать то, что я задумала. Словесное фехтование с ним переросло в своего рода наркотик. Болезненный интерес одного человека к другому притягивает друг к другу обоих. Грань чувств тонка. Там, где восхищение, ищи неприятие.
Подойдя к двери, я надела маску, — знак, по которому меня могли узнать. Я была птицей.
— Наконец-то, а то уж все заждались! — воскликнула Саша. Она была возбуждена, слегка нервозна. Выглядела великолепно. В костюме цыганки, в лиловой маске-очках, усиливавших неправдоподобный цвет её глаз — сиреневых, блестящих, будто обсыпанных стеклянной пылью. Хотя маска ей не была нужна. В форуме она всегда выступала под своим настоящим именем. “Какая в жизни, такая и там”, — бравировала она порой своей открытостью.
За её спиной стояла группа людей в костюмах. Я быстро одним взглядом их всех “сфотографировала”. Зафиксировала каждую мелочь. Прощупала глазами круглую с застывшей улыбкой снегурку, пожилую пару “зайцев”, худосочного господина в маске тигра. Пробежала взглядом по остальным. Барсука явно среди них не было.
Саша что-то весело рассказывала, жестикулировала, всех обхаживала. Хозяйкой она была гостеприимной, хлебосольной. Подогревая себя спиртным, гости оживились. Забыв об осторожности, стали себя выдавать.
— Так приятно, наконец, с вами познакомиться, — подошла ко мне снегурка и затараторила: — Я вас такой, ну, в точности вот такой и представляла. И ваши рисунки мне просто ужас как нравятся. Не обращайте внимания на всю эту местную публику, им бы только грязью облить. Пора бы уж давно этот форум к чёрту закрыть, прямо рассадник ненависти. Ужасно, ну, просто ужасно любопытно посмотреть на этого Барсука. Как вы думаете, он придёт?
— Думаю, что вряд ли. Ещё думаю, что он может быть женщиной, — припомнила я предположение Саши.
— Неужели?! Ни за что бы не сказала! — охнула снегурка.
— Мне даже кажется, что я знаю кто, — решила я её прощупать.
— Кто? — встрепенулась та.
— Что вы здесь шепчетесь, милые дамы, — подошёл к нам господин в маске тигра и протянул два стакана. — Вот, отведайте. Коктейль собственного приготовления.
Я отпила глоток. Вкус был приятным. Смесь сока со спиртным. Я залпом опустошила содержимое. Сразу же спало напряжение, все вокруг стали казаться милыми, почти родными.
Снегурка продолжала о чём-то тараторить. Поток её речи утомил, и под предлогом, что мне нужно позвонить, я отправилась в другую комнату. Там было безлюдно, тихо, душно. Я плотно прикрыла за собой дверь. Комната эта — нежилая, декоративная, предназначалась для гостей. Повсюду стояли сухие растения. По ним ползали искусственные пауки, жуки — столь ловко сделанные, что я инстинктивно отдёрнула руку, когда случайно задела одного из них. У Саши была непонятная мне страсть коллекционировать насекомых — не настоящих, а поддельных. Иногда ради забавы она прикрепляла к блузке, как брошь, паука — сажевого, огромного со зловещим иероглифом на теле. И звенела хохотом, видя реакцию гостей. Театральность и озорство были ей присущи.
Я опустилась в кресло, оттеснив в сторону сидевшую в нём мохнатую обезьяну. И та, недовольно блеснув пластмассовыми глазами, сложила лапы на животе, как живая. Ещё одна умилявшая меня в Саше черта — она обожала зверей. Всяких — игрушечных, настоящих. Весь дом был переполнен их снимками. Фотографии были её увлечением и также заработком. Я знала, что сейчас она ходит по дому с фотоаппаратом в руках, подкарауливая каждого гостя. Не попросить ли её позже показать мне все снимки? Фотографии, наподобие форума, обнажают то, что замаскировано в жизни. Добрый на них может выглядеть злым. Молодой — пожилым. Сильный — слабым. Я вполне могла обнаружить на них Барсука.
За год общения с ним в форуме я вылепила его характер. Умный, но непоследовательный. Злопамятный и быстро отходчивый. Справедливый и лживый. Корень его двуликости коренился в желании выглядеть не тем, кем он был. Я также чётко представляла его внешне. Грузный, с тяжеловесным лицом. Он всё меньше и меньше становился загадкой. Мысленно срывая с него лепестки, которыми он, как цветок, покрывал себя в форуме, я добиралась до сердцевины — до его настоящего имени. Зачем мне было так нужно знать его имя? В форуме было множество недоброжелателей, жалящих посильнее, чем он. Однако их укусы не трогали, к ним я была равнодушна. Не кроется ли причина в том, что я его знаю, как предположила Саша?
Вечеринка разгоралась. Я слышала музыку, топот ног, взрывы смеха. Но присоединяться ко всем не тянуло. Напала непонятная сонливость, лень, будто приняла снотворное. Не выпить ли крепкого кофе, чтобы прийти в себя? Я приподнялась, чтобы встать, но кресло, обхватив меня деревянными ручками, не пускало. Плюшевая обезьяна, сидевшая рядом, вдруг свалилась на пол. Распластав лапы, она насмешливо изучала меня своими пластмассовыми кругляшками. Внезапно вспыхнула в памяти картина: приторно вежливый “тигр”, буравящий меня глазами из-за скрывавшей его маски, протянутый им стакан с коктейлем. “Подсыпал что-то!” — вспыхнула страшная мысль. Я с силой оторвала себя от кресла. Встала. Нацелилась на дверь и замерла. По полу, перекрывая мне путь, ползали ожившие насекомые. Срываясь с сухих растений, они падали вниз. Их становилось всё больше и больше. Они подбирались к моим ногам. Галлюцинация? Я уже не сомневалась, что Барсук подлил мне что-то в стакан. Внезапно закружилась голова. Я упала в кресло.
— Что ты здесь делаешь? Все тебя ищут! — ворвалась в комнату Саша.
— Осторожно! Они могут укусить! — крикнула я.
— О чём ты? — не поняла она.
— Насекомые, не видишь?
— Так это ж искусственные, — рассмеялась она. — Ты же знаешь.
— Нет, настоящие.
Я посмотрела на пол — обыкновенный, застеленный мышиным ковром. На ковре дорожки от пылесоса, стопка журналов около кресла и мёртвый таракан. Саша подняла его, бросила в мусорную корзину.
— Это что, он тебя так напугал? — улыбнулась она. Посмотрела внимательно и спросила, не плохо ли мне.
— Этот тип в костюме тигра мне что-то намеренно подмешал. Наверное, это и есть Барсук.
— Что за бред! — запротестовала она. — Бог знает что воображаешь! Я его прекрасно знаю. Он мой давний знакомый. Ничего он тебе не подмешивал и никакой он не Барсук. Просто коктейль слишком крепкий для тебя. Небось, целый день как всегда ничего не ела, а на голодный желудок сама знаешь, как опасно пить.
На следующее утро раскалывалась голова. Мутило. Саша была права: вливать в пустой желудок спиртное было неразумно. “Что за привычка морить себя голодом”, — поругала я себя. Когда я увлекалась работой, я часто забывала о еде. Насекомые могли померещиться в результате резкого опьянения, тем более, что в последнее время я много их рисовала — работа, которую я взялась делать для одного журнала.
К вечеру полегчало. Головная боль прошла. Хотя не отпускало предчувствие тревоги. Знакомое, никогда не обманывающее меня с детства чувство, к которому я всегда прислушивалась. Оно имело много оттенков, было разной силы. Слабее, мощнее в зависимости от грядущих неприятностей. Постепенно я научилась распознавать, откуда ждать беды. Так было, когда меня бросили родители. Боль от этого не проходила все годы. Когда хоронила бабушку, которая взяла меня к себе и вырастила, эта боль усилилась. Простила ли я их? Разумом понимала, что прощение — это единственный способ избавиться от боли. Логика подсказывала, что, прощая, как бы снимаешь с человека его грех. Чувства же говорили о другом. “Не соизмеряйте чувства логикой”, — писал Барсук. Он бывал порой мудрым, хотя нередко кидался из крайности в крайность. Состоял из двух людей, противоречащих друг другу. И вдруг осенило. Не кроется ли причина моего навязчивого желания узнать, кто он, в предчувствии очередного предательства? То, что мы с Барсуком пересекались где-то за пределами форума, у меня не было сомнений.
Я бросила взгляд на пробивавшую небо высотку за окном. На её верхушке лежало облако — с бордовым подтёком, мрачное. Разбухнув, оно превратилось в тучу и замазало отражение солнца, падавшее, как всегда в это время, вниз. Я мысленно покатила невидимый кровавый шар по этажам небоскрёба, спустила на землю, закинула за горизонт. Наступил вечер. Я подошла к окну. Пришло время сделать то, что я задумала. В правде, даже в самой страшной — освобождение. Я должна была освободить себя от этой правды, то есть узнать её.
“Этот Барсук так набрасывается на вас, будто вы были женаты. Ну, в точь-в-точь, как мой бывший делал. Вы замужем?” — вспомнила я вопрос снегурки.
“Нет. Чуть не вышла, но во время передумала”.
“Ну и слава Богу, что передумали, а то пошли б дети, ещё больше б мучились. Всё равно ж бы развелись, коли сомнения одолевали. Вот мой-то до сих пор простить мне не может, что мы развелись. Вот уж пять лет, как детей против меня настраивает, мстит мне”, — вздохнула и сказала с грустью: — “Знаете, как это бывает. От любви освободиться не могут, ревнуют, а, если восхищаются, то завидуют, вот за это и ненавидят”.
Простоватая, болтливая, она удивила замечанием, будто украденным у кого-то, настолько оно не сочеталось с её натурой. Её слова подкинули мне ключ к разгадке. Я догадывалась, кто был Барсук. Оставалось только проверить, права ли я.
Я раскинула руки. Плотно закрыла глаза. Представила себя парящей. То, что я научилась делать ещё в детстве: устремляла глаза в небо и умоляла превратить меня в птицу. Я вылетела на улицу. Пересекла город, добралась до знакомого дома. Я знала, что окно всегда распахнуто ночью, и ворвалась внутрь. В комнате было пусто. Из ванной доносился шум воды. Горела лампа, на столе стояла чашка с недопитым чаем, лежала раскрытая книга. Рядом — маска. Оболочка Барсука. Он прятал себя от всех и постоянно носил обличье, которое лежало передо мной, — приветливое молодое лицо с нереально сиреневыми глазами, блестевшими, как стекло.
Шум воды прекратился. Я знала, что она сейчас выйдет. У меня была всего минута. Я подцепила клювом её оболочку, ещё не зная, хочу ли делать то, что затеяла — попугать её. Или украсть у неё то, чем она дорожила более всего? Оголить её, оставить с самой собой? Я вспомнила, как написала ей: “Для кого-то — голубь, для кого-то — ястреб”. Неужели боль и обида меня очерствили? Если я разорву её обличье, я лишусь и своего. Не смогу быть птицей — облик, в котором хотела остаться. Не лучше ли было спросить её напрямую, а не прилетать неузнанной? Хотя я знала, что иначе я не узнала бы правды. Если бы спросила в лоб, она бы всё отрицала. Обвинила бы меня в несправедливости, вызвала бы чувство вины. Атака — неплохое прикрытие.
Саша вошла в комнату. Уставшая, пожилая, грузная — такая, какой я её представляла. Хотя её глаза — не лиловые, а чёрные, были юными, полными жизни. Мне вдруг стало её жалко. Противоречивая, запутанная, от этого одинокая, она страдала от самой себя. Я вспомнила нашу долголетнюю дружбу, как она развалилась, когда рассталась с мужем...
Желание уличить её пропало. Я собиралась положить её оболочку назад на стол, но не успела. Саша подскочила ко мне, сорвала с головы полотенце, которым были обкручены её мокрые волосы. Размахивая им, стала гнать меня к окну. Залетавших в дом птиц она панически боялась, верила, что это не к добру. Я раскрыла клюв, чтобы вернуть ей её оболочку. Она резко рванула её к себе. Её лицо-маска — молодое, красивое, треснуло пополам. Его верхняя часть с сиреневыми глазами, успевшими резануть по мне насмешливо-укоризненным взглядом, упала на пол. Она подняла маску, прижала к себе. С яростью посмотрела на меня и ударила полотенцем.
Я с трудом вылетела в окно. Легла на землю, ожидая, пока не стихнет боль.
Рядом валялась разорванная пополам оболочка птицы. В её клюве торчал кусок маски — нижняя часть лица с ясной безоблачной улыбкой.
Добавить комментарий