Шестьдесят лет назад мы - то есть те из нас, кто уже дорос тогда до взрослых или хотя бы до подростковых книжек – прочли в журнале «Иностранная литература» №11 за 1960 год выполненный Ритой Райт перевод романа Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Очень сильное было впечатление.
Эта книжка, появившаяся в США почти на десять лет раньше, и для Америки была потрясением, а уж для нас тем более. До сих пор считается, что публикация романа о подростке Холдене Колфилде, который говорит о лживости мира взрослых, была возможна только с наступлением исторического периода «оттепель» и является одним из его вех и признаков.
Забавно, что в некоторых американских штатах роман, поначалу шумно одобренный критикой и включаемый в списки обязательной школьной литературы, позже стал из этих списков вычеркиваться как грубый и неприличный. А в России продолжали его любить и спорили даже не о нем самом, а об его переводе.
Принято было этот перевод очень хвалить – читался он замечательно и неприличных грубостей не содержал. Потом появились замечания о неадекватности этого перевода.
В 1998 г. – время свободы - был издан новый перевод С.А. Махова, более точный. Но новый перевод не прижился. Многие стали на защиту первого перевода, считая, что трансформация языкового строя романа повысила его стилевую окраску. То есть, что Рита Райт своим интеллигентным русским языком сделала роман еще лучше. Не собираюсь вступать в этот спор. Я на стороне тех, кто знает, что Рита Райт – переводчик замечательный - сделала такой перевод, который мог быть – и был – опубликован в 1960 г. Более точный перевод издан бы не был, потому что «оттепель» вовсе не подразумевала отсутствие цензуры или отказ от ценностей социалистического реализма. Неточности этого перевода – это тоже признаки времени.
Даже в тот, преувеличенно считавшийся прекрасным момент, нужно было уметь лавировать, и Ритой Райт был найден некий обходной путь. И вот, вспомнив этот перевод и разговоры вокруг него, мне захотелось рассказать то немногое, что я помню про Риту Яковлевну.
Про нее говорили «обезьянка с немецкого и французского» - не помню, кто придумал. Хотя она и с английского много переводила, даже, может быть, больше. Eсли сделать такой жест, как будто на клавиатуре быстро-быстро печатаешь и посмотреть оживленно, с любопытством, то получалось похоже. У нее была плюшевая коричневая шубка – в мое время одну шубку носили десятилетиями, в ней сходство с обезьянкой усиливалось.
Знакомство Риты Яковлевны с нашей семьей было давнее, по разным линиям. Через Маяковского Рита Яковлевна хорошо знала сотрудничающего в Окнах РОСТА дядю моей мамы[1] художника Владимира Иосифовича Роскина, и – меньше – маминого отца критика Александра Иосифовича Роскина. Через футуристов – Хлебникова и Асеева – она знала и маминого отчима поэта Сергея Дмитриевича Спасского, который был дружен и с Пастернаком.
Большинство фактов о жизни Риты Райт мы знаем из ее воспоминаний о других людях: она написала о Маяковском, о Хлебникове, о Пастернаке, Ахматовой и Маршаке.
Иногда кажется, что в воспоминаниях есть еще что-то недосказанное, что прочтя их лучше, мы глубже поймем, что там было. Так например, возникла идея, что вдруг именно Рите Райт посвящено стихотворение Пастернака «Белая ночь» - вдруг это про нее?[2]
Мне далёкое время мерещится,
Дом на стороне петербургской.
Дочь степной небогатой помещицы,
Ты — на курсах, ты родом из Курска.
На самом деле Рита Райт не была «родом из Курска», хотя в Курске живала.
Поверить, что мать Риты Яковлевны была помещицей трудно, так как они были евреями и своего еврейства не скрывали. Хотя, кажется, и среди евреев бывали помещики.
Про мать Риты Яковлевны мы знаем только, что она умерла в 1960 г. Видимо, они с отцом были в разводе. Мать жила с Ритой Яковлевной, а отец Яков Зиновьевич Черномордик (1868-1960), заслуженный врач РСФСР, в Велиже (Смоленская область), где ему даже установили мемориальную доску.
Закончив учиться медицине в Москве, куда она переехала из Харькова, Рита Яковлевна в 1924 г. устроилась работать в Ленинграде в лаборатории академика Павлова, одновременно преподавала английский язык.
Про ее личную жизнь нам мало известно. Вспоминают, что у нее умер ребенок, но не упоминается, была ли она за кем-то замужем[3]. Наверное, многие обстоятельства жизни приходилось скрывать: сестру Елену (Лилю) Яковлевну арестовали, ее мужа инженера Филиппа Макаровича Рабиновича расстреляли[4].
Потом Рита Яковлевна становится женой инженер-капитана 1 ранга, подводника Николая Петровича Ковалева, (он погиб в 1946 г.[5]) и матерью родившейся в 1933 году во Владивостоке[6] Маргариты. В 1938 г. Риту Райт принимают в Союз писателей как переводчика.
В 1941 г. моя тогда тринадцатилетняя мама оказалась вместе с Ритой Яковлевной в эвакуации – в лагере-интернате для детей ленинградских писателей в Гаврилов-Яме Ярославской области. Маргарита была младше моей мамы и, как я понимаю, была в группе с маминым двоюродным братом будущим инженером Женей Гринбергом, а также с будущим актером Мишей Козаковым (он многим запомнился, так как был большой шалун) и будущим кибернетиком Виктором Ильичем Варшавским (1933-2005), воспоминания которого мне хочется процитировать: «... уехал в эвакуацию с детским лагерем Литфонда.
На весь набитый до отказа вагон у нас был один взрослый человек — тетя Рита, Рита Яковлевна Райт. С нами ехала ее дочка, Маргарита, которую дома все звали Киска, и ее приемный сын Шурик Ковалев. Ковалев — это фамилия мужа тети Риты, Николая Ковалева, капитана первого ранга, флагманского механика бригады подплава Северного флота. Шурик, его настоящая фамилия Черномордик, — это сын сестры Риты Яковлевны. Когда отца Шурика расстреляли, а мать посадили, тетя Рита усыновила его. Был он на несколько лет старше меня и в лагере в Гаврилов-Яме его звали Сашка Райт.
Он был капитаном футбольной команды, пользовался в лагере непререкаемым авторитетом и заступался за меня и Киску, говоря, что только он может пользоваться правом нас бить. После лагеря он поступил в Школу Юнг Северного флота и погиб во время войны, закрыв своим телом пробитый на катере паропровод. Об этом подвиге есть картина в Военно-Морском музее в Петербурге» (http://is.ifmo.ru/important/_potok.pdf).
Настоящая фамилия Саши была не Черномордик, а Рабинович. Иосиф Деген (автор стихотворения «Мой товарищ в предсмертной агонии...») упоминал, говоря об участии евреев в Великой отечественной войне, что «Александр Ковалев — это Саша Рабинович, сын расстрелянного инженера Рабиновича и погибшей в лагере Лили».[7]
23 июля 1941 г. наш родственник Женя Гринберг сообщал своей маме в Ленинград: «Мне очень здесь хорошо. Мне здесь мальчики сделали лук и Мише Козакову тоже»[8]. Я думаю, это Саша Рабинович сделал им по луку. Но мне уже давно не у кого это уточнить.
Рита Яковлевна пишет: «В 1944 году мы вернулись в Москву, без сына...»[9]. Это они из Архангельска вернулись, куда она уехала по вызову мужа из Гаврилов-Яма, в Архангельске она работала на радио.
Со времен эвакуации осталось некая нежность. Рита Яковлевна звала мою маму Наташечкой. Помнила, как мне кажется, что моя мама и Саша были одногодками и что мама рано осталась сиротой. Не знаю, поддерживалось ли знакомство после войны, наверное, где-то встречались, но я до 1962 г. совсем не знала Риту Яковлевну. А в 1962 г. она, и мы с мамой, поселились в кооперативном доме у метро Аэропорт.
Ее называли не только обезьянкой, но и акулой. По-моему, каждого добившегося успеха переводчика называли именно этим словом - «акула», хищник, все лучшие книги для перевода хватает себе. А как можно было не хватать? Конечно, в СССР издавали много переводных книг, однако все равно не всем доставалось (тем более, что хотелось получить для перевода хорошую книжку, художественно ценную, знаменитого автора).
Публикация перевода у переводчика, работавшего внештатно, была основным заработком. Даже если гонорар за перевод большой книжки представлял собой значительную сумму, при разделе этой суммы на месяцы труда, получалась примерно средняя зарплата - не то, чтобы богатство. Мы жили в писательском доме, про который теперь принято говорить «знаменитый» (меня смешит), я ни у кого большого богатства не видела.
Возможно, люди путают наш дом по Красноармейской улице (когда мы переезжали, она была еще 2-й Аэропортовской), кооператив «Советский писатель», с так называемым «старым писательским» домом по улице Черняховского «Московский писатель», где, как мне кажется, жили некоторые более именитые и зажиточные. Вообще-то самые богатые в кооперативных домах не жили, им не приходилось покупать себе жилье, они получали его от государства вместе с другими благами.
У Риты Яковлевны была обычная однокомнатная квартира – уютно, но без всякой роскоши. Вообще не роскошью, не богатством, а – не знаю, как правильно выразиться – чем-то, чем интересовались, на что ходили смотреть, были книги.
Все (не буквально все, но большинство) были записаны в библиотеку Союза писателей и имели возможность брать там неограниченное количество книг на дом, но свои личные библиотеки тоже собирали. Мне кажется, у Риты Яковлевны не было загруженности книгами – она ведь с детства много переезжала и часто жила не дома.
Обзаведясь своим углом, она все равно любила ездить, смотреть новые места, да и просто жить в Домах творчества Союза писателей, где можно было не заботиться о быте и всегда находилось с кем пообщаться. Она очень любила общаться.
У меня сохранились некоторые мамины письма за разные годы, из которых видно, что они встречались довольно часто. Но хотя моя мама очень любила свободную беседу, злоязычности Риты Райт даже она опасалась. Как-то в сентябре 1973 г. мама объясняла мне, почему побоялась дать почитать Рите Яковлевне рукопись своих воспоминаний (вошедших потом в книжку «Четыре главы»).
Они вместе оказались у Али Яковлевны Савич (вдовы переводчика О.Г. Савича), с которой Риту Яковлевну связывала давняя дружба. Рита Яковлевна «ругательски ругала Володю М[10]., он, оказывается, был членом редколлегии «Октября» и десять лет больше всех на свете дружил с Кочетовым[11], а теперь вот завел себе новых друзей. Его теперь называют «крестный отец». Она с ним познакомилась в Риге, считает его сволочью заправской, неграмотным идиотом.
Так же ругательски она ругала Надьку[12], в частности уверяла, что она совершенно некомпетентна в английской поэзии, о которой она судит, и приводила примеры ее полного незнания английского языка». Были у Риты Яковлевны и не столь злые, но отличающиеся полной неприличностью рассказики, например, о том, как вдова Ромен Роллана покупала в Москве рояль, а секретарь Иностранной комиссии Союза писателей СССР В. С. Коткин «подъ@бывался к этому роялю, чтобы поехать с ним в Париж». То есть при хорошем воспитании и большой доброжелательности к собеседнику Рита Яковлевна могла и сплетничать за глаза и «выражаться».
Тогда среди интеллигенции разговорный мат был в моде, у нас называлось «мат в быт», но все-таки отнюдь не все матерились. Возможно, у Риты Яковлевны эта привычка осталась от того прошлого поколения, где матерились эмансипированные женщины хорошего воспитания. В общем пуританством она не страдала, так что обсценная лексика не включена в ее переводы не по незнанию эквивалентов.
Неприличное в печати запрещалось, еврейство нельзя было акцентировать, комфортность американской жизни тоже лучше притушевать, - вот и теоретизировали всю жизнь про «искусство перевода».
У моей мамы еще с 1950-х гг., со времен работы в «Литературном наследстве», где исследовалось в частности влияние русских классиков на культуру зарубежья, завязалась переписка с некоторыми иностранными литературоведами.
Иногда, вместо того, чтобы писать по-русски или по-французски, они писали маме на английском языке, которого она не знала. В этом смысле соседство с Ритой Яковлевной было необычайно удобным. Вроде бы и других переводчиков в доме хватало, но с Ритой Яковлевной было проще - она вообще была легкая – воспитанная: не вмешивалась, не переходила на личное. Но дело не только в этом – не все наши профессиональные переводчики хорошо схватывали, о чем речь.
Естественно, что они не знали реалий – а как можно было знать их, не пожив за границей (в незнании реалий, кстати, обвиняют и Риту Райт[13]), но Рита Яковлевна была необычайно востра и не терялась.
Мама прямо с удивлением сообщила мне в 1965 г., как «Ритатушка» (конечно, только за глаза так называли) быстро сообразила, что имелось в виду в принесенном мамой письме. Через несколько лет (я к тому времени уже закончила английское отделение филфака, но меня не было в Москве) маме понадобилось срочно написать письмо по-английски – на этот раз бытовое, американским родственникам, а у Риты Яковлевны телефон не отвечал.
Мама зашла к другой переводчице – тоже очень знаменитой, имени называть не хочу. А та сказала, что она на английский не переводит. Вот это да! Мы ведь не про художественный стиль говорим, а про что-то типа, зеленую кофточку нам купить или голубую. Пришлось ждать Риту Яковлевну, которая опять же мгновенно и точно (это следовало из того, что все содержащиеся в письме распоряжения были выполнены) всё перевела.
В советской переводческой школе огромное значение придавалось хорошему знанию русского языка.
Например, я еще школьницей, прогуливая уроки физики, ходила в университет (тогда пускали без пропуска) на переводческий семинар Н.М. Любимова: мы должны были придумывать синонимы к русским словам, перестраивать русские грамматические конструкции, - мне очень нравилось. Но как-то не обсуждалось, что если хорошо понимаешь смысл иностранной фразы, то адекватный эквивалент гораздо быстрее на язык прыгает.
Хоть и известно, как бережно Рита Яковлевна собирала русские слова, просила ей помочь с молодежной лексикой, но известно также, что она переводила быстро, - за что некоторые другие переводчики («вдумчивые») обвиняли ее в халтурности. Мне-то кажется, что у нее не только были к языкам хорошие способности, но была и вообще повышенная способность понимания, которая, возможно, связана с живостью ума.
И, конечно, уверенность в себе тоже играет роль – вот чего ей было не занимать. Ей хотелось и услышать, и самой сказать, что без нее не было бы ни Сэлинджера, ни Воннегута. Про Кафку я никогда не слышала, чтобы она так говорила, - она была умная женщина.
Я помню, как она своей живостью ума нравилась моей тогдашней подруге, поэтессе и литературному критику, Тане Бек - как они замечательно сплетничали! Возможно, что-то из их злословной болтовни доходило потом до объектов их обсуждений - общих знакомых было достаточно. Наверное, были обиженные.
Недавно я прочла в чей-то записи разговора с И. Бродским, что он назвал Риту Райт плохим словом на «с» (неважно, каким именно)[14] - не аргументируя. Стала спрашивать, адресуясь ко всем оставшимся в живых из того круга знакомых, - нет, никто не помнит, чтобы она какую-нибудь пакость сделала, ни общественную, ни личную. Так что наверное сплетней объясняется -совсем не обязательно, что через Таню.
В разговоре, в домашней болтовне Рита Райт была, естественно, совершенно своей, полностью антисоветской и всепонимающей. Но вне дома она громко не высказывалась. В сложной ситуации она умела уходить под воду.
Поясню на примере. На Интернетовском аукционе продаются сейчас два автографа – мне на глаза попалось - надписи Риты Райт Александру Галичу на журнальных публикациях ее переводов.
Первая на переводе романа У. Фолкнера «Солдатская награда»: «Саше Галичу – за всё, за всё... с любовью. Рита Райт. Москва. Ноябрь 1966», вторая на переводе «Бойни №5» К. Воннегута: «Саше, — with love and eternal gratitude for his marvelous talent, — Rita. М. 23.X.70 г.» («Саше - с любовью и вечной благодарностью за его дивный талант»).
В 1966-1970 Галич пел открыто, благополучно состоя в двух творческих союзах, любовь к нему не казалось опасной. А вскоре, когда он оказался в опале и общение с ним стало рискованным, она и не общалась. Книг не надписывала и в гости не заходила. Не то, чтобы чувства исчезли, но пришлось их спрятать, раз надо.
Получив на старости лет возможность ездить за границу (один раз в Париж по приглашению Натали Саррот, которую она переводила, и два раза в Англию-Шотландию, благодаря книге о Р. Бернсе, может быть, и еще чему-то, но я не знаю), она остерегалась лишить себя этой радости. Тем более, она еще задумала книгу о поэте и филологе, участнике Французского Сопротивления Борисе Владимировиче Вильде, - а тут ведь не только тема послереволюционной эмиграции, но и трагедия перед войной в Советский Союз вернувшихся, неизвестно куда попавших и пропавших.
Книжка вышла ("Человек из Музея Человека". М.: Советский писатель, 1982), но, мне кажется, не в том виде, как затевалась, потому что планировалась еще в конце 1960-х, когда существовал «Новый мир» А.Т. Твардовского и, что называется, «были надежды»[15].
Именно такой – приличной, пережившей, как она сама говорит, голод и разруху, никогда не читавшей Маркса, Ленина, Сталина, старой, хрупкой и мечтающей, чтобы ее берегли, не втягивая в опасные политические игры, описывает Риту Райт В. Войнович[16].
Но Войнович пишет в обвинительном тоне, а мне хочется, чтобы эту старушку, такую, как я помню ее: небольшого роста, аккуратненькую, хорошо подстриженную, в брючках и кофточке, с живым интересом в глазах - любили. Во-первых, это все-таки часть моей жизни, а кроме того, всё это очень типично для той нашей жизни – там говоришь одно, здесь другое, а тут и вовсе промолчишь. Все были такими за исключением тех, кто такими не были.
Не знаю, остались ли у Риты Яковлевны ученики-переводчики. Конечно, свою дочь Маргариту Ковалеву она научила – и научила хорошо. Но со мной, например, она не предлагала позаниматься. Одна моя приятельница, учившаяся на английском отделении на несколько курсов старше меня, говорит, что вроде бы она ходила в Дом литераторов на переводческие семинары Риты Яковлевны. Но точно не помнит (А у Риты Яковлевны в нашем возрасте память была прекрасная).
Почему-то ей хотелось познакомить меня с Куртом Воннегутом – она говорила «Воннегутиком», ее отношение к которому казалось мне подозрительно пылким. Он был моложе ее на 25 лет и старше меня на 25 лет, и мне совсем не интересен. Но из-за него произошла у нас следующая история.
Рита Яковлевна мечтала посмотреть фильм «Бойня №5», снятый в 1972 г. по роману Воннегута режиссером Джорджем Роем Хиллом (до этого он прославился фильмом «Буч Кэссиди и Санденс Кид»), получившим приз в Каннах. Главное для Риты Яковлевны - фильм очень нравился самому Воннегуту.
Но фильм у нас в прокате не шел, как не шел и фильм «Буч Кэссиди и Санденс Кид» и многое-многое другое. А я работала в Госфильмофонде – в киноархиве, где старались хранить всё, - то есть не только то, что имели законное право собирать, но и то, на что прав не имели. При возможности копировали то, что привозилось для какого-либо отбора (на фестиваль, на неделю кино, в надежде, что купят в прокат, и т.д.).
А потом эти копии - плохого, конечно, качества, черно-белые вместо цвета, но все-таки что-то видно, - показывали иногда в Домах творческих работников или ученых или где-то еще, где я, наряду с другими синхронными переводчиками, иногда подрабатывала, и этой возможностью, то есть этим приработком, дорожила.
Рита Яковлевна прямо умоляла меня, что, если я буду где-нибудь переводить «Бойню №5», взять ее с собой. Но никак не приглашали – не было спроса на этот фильм. И вот наконец-то позвали. Не помню, куда именно.
Но четко помню, что в очень хорошее место, где и платили по двойному тарифу, и подвозку обеспечивали (скорее всего, «Звездный городок» - школа космонавтов). И надо же такому случиться, что я никак не могла туда поехать. Не помню, почему, но действительно не могла. Рита Яковлевна ужасно-ужасно расстроилась. А моя мама, увидев это, сказала: «Да вы бы, Рита Яковлевна, сами и перевели, ведь вы этот текст наизусть знаете». Рита Яковлевна купилась на лесть, да и на желание посмотреть фильм. Я перезвонила администратору: он был в восторге, конечно, он знал, кто такая Рита Райт, счастлив был познакомиться, заедет за ней сам лично, шоферу не доверит и т.д.
До сих пор я чувствую свою ужасную вину: я ведь знала, что устный синхронный перевод сильно отличается от художественного - письменного. Надо было сообразить, что она уже старая, что есть возраст, когда нельзя уже сходу освоить новую специфику.
А нам с мамой она казалась такой вострой, такой живой. И она ведь не только книжки по-английски читала, она же с этим Воннегутиком болтала, гуляя по разным городам, - хвасталась нам их взаимопониманием. Не знаю, что в этом Звездном городке произошло. Меня туда больше никогда переводить не звали, и Рита Яковлевна никогда больше с нами не общалась - сторонилась. Кошмар.
Не хочу заканчивать на этой очень неприятной для меня ноте. Расскажу про Маргариту. Рита Яковлевна умерла в 1988 г. В нашем кооперативе, когда умирал пайщик, наследники которого не были с ним прописаны, квартира возвращалась в кооператив, а наследнику выплачивался пай, который к тому времени представлял собой просто смехотворно маленькую сумму денег. Обычно это было выгодно председателю кооператива, который мог заново начать распределение этой квартиры, учитывая при этом какие-то свои интересы, вроде того, в каком издательстве ему помогут с публикацией. И для очереди жаждущих получения квартиры - тоже было лучше.
И вот Маргарита –по-моему, первая в Советском Союзе – отказалась возвращать квартиру в кооператив, аргументируя это тем, что при Перестройке пора научиться уважать частную собственность. Интересно, что даже среди самых приличных наших пайщиков мнения разделились: не все были на Маргаритиной стороне, советский рефлекс загнанной послушности срабатывал. Маргарита это дело выиграла и переселилась в квартиру матери.
Через год умерла моя мама, а я стала собираться с дочкой в Израиль. Маргарита, с которой мы раньше только здоровались, пришла ко мне поговорить.
По полному своему идиотизму я не вслушалась в ее финансовые советы - очень боялась устать перед дорогой, боялась предотъездных трудностей, не понимая, сколько предстоит постотъездных.
Потом не раз в тяжелые минуты вспоминала этот разговор. Не только правильность советов Маргариты вспоминала, но и сам факт ее прихода ко мне. То ли по наследственному эвакуационному братству она чувствовала за меня ответственность, то ли потому что ее мать мне симпатизировала.
[1] Наталья Александровна Роскина (1927-1989), литератор.
[2] См. публикацию О. Лекманова «Об одной загадке Бориса Пастернака» (https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=166).
[3] См. помимо биографической статьи о Рите Райт в Википедии меморию на сайте https://m.polit.ru/news/2019/04/19/m_rait/)
[4] См. https://www.spb.kp.ru/daily/26012.2/2935251/
[5] Р. Райт пишет об этом в письме Юрию Софиеву. См. публикацию Рита Райт-Ковалева — Юрий Софиев. «Расскажите мне о Борисе Вильде…»: Переписка // Простор. 2004. № 5. На Интернете тоже можно прочесть: http://www.pseudology.org/Literature/Right_Kovaleva.htm
http://www.pseudology.org/Literature/Right_Kovaleva.htm
[6] См. мемуарные заметки Любови Качан «Ее величество переводчик! Рита Райт» https://proza.ru/2012/02/29/434
[7] Арон Абрамович. «В решающей войне». ДЕАН, 1999.
[8] См. И. Роскина Память войны: Из переписки моих родственников в военные годы. Журнал «Чайка», 2016.
[9] «Надписи на книгах» - воспоминания Риты Райт о Маршаке.
[10] Владимир Емельянович Максимов (1930-1995), писатель, в тот момент диссидент, в дальнейшем основатель и главный редактор журнала «Континент» в Париже. Он считался крестным отцом А. Галича (по другой версии им был Н. Каретников).
[11] Всеволод Анисимович Кочетов (1912-1973), советский писатель-сталинист, в 1960-е гг. главный редактор журнала «Октябрь».
[12] Надежда Яковлевна Мандельштам (1899-1980), вдова О.Э. Мандельштама, работала преподавателем английского в разных городах, автор мемуаров.
[13] Об этом пишет, например, Вадим Паперный в книге «Мос-Анджелес» (электронное издание).
[14] https://polit.ru/article/2020/06/07/memobrodsky/
[15] См. об этом в упоминавшиейся выше публикации Рита Райт-Ковалева — Юрий Софиев. «Расскажите мне о Борисе Вильде…»
[16] В. Войнович. Автопортрет: роман моей жизни. Рита Райт. https://biography.wikireading.ru/96151
Добавить комментарий