Измена

Майор Ковалев изменил жене. Он изменил ей с Лорой Мендубаевой. Лора была машинисткой в первом отделе. Машинистка Лора носила короткие юбки и хотела замуж.

Ковалеву она нравилась. Но он боялся замполита. Однако соблазн оказался сильнее политической зрелости. И устои рухнули. Майор Ковалев изменял в течение суток. “В результате потери разума и помутнения рассудка”, — так говорилось в дальнейшем в объяснительной записке преступника на имя секретаря партийной комиссии, — “я не вышел на очередное дежурство по части”.

Жена искала Ковалева везде. Она приходила к двери машинистки Мендубаевой и звала. Но любовники затаились, будто их нет дома. Тогда Ковалева, во втором часу ночи, на исходе суток пропажи мужа, приехала к замполиту Чучанову, разбудила его семью и изложила жалобу. Ей сказала соседка Мендубаевой, что “муж ваш у Лорки, и прелюбодейка бегала за водкой два раза очень веселая”. Потом Лорка жарила пайковую тушенку с картошкой и уносила к себе в жилище. Еще соседка слышала бравые крики Ковалева: “Плевать я хотел на жену”, “Жена мне не указ” и прочие недальновидные выражения. Затем пьяные и счастливые голоса Лорки и майора сплетались в дуэт про “старого марабу, у которого корова Му”. После легкого концерта случилось затишье, при котором соседка слышала “характерные звуки”.

Чучанов принял Ковалеву на кухне. Он стоял в голубой майке, черных казенных трусах, которые смыкались с надетыми вместо домашней обуви яловыми офицерскими сапогами в районе коленных менисков. Замполит скорбно зевал, мотал головой, отгоняя для приличия сонное состояние. Ему было очень привычно слушать обидные слова боевых офицерских подруг. По причине слабости духовной жизни в гарнизоне и официального отсутствия утех в гастрономическом магазине, которые ограничивал злополучный Указ о борьбе с пьянством, товарищи офицеры ударились в блуд. Блудили они так же самоотверженно, как и пили. Офицерские жены роптали и поносили борьбу с пьянством, как раньше поносили водку. Природа, как известно, не терпит пустоты.

Чучанов выслушал взволнованную Ковалеву, поскреб что-то под трусами, пообещал принять меры и пошел спать. Спал он один, так как был снят женой со всех видов супружеского довольствия за неверность.

Ковалева вызвали в понедельник, он, зная порядок, пришел на собеседование с уже готовым письменным заявлением.

Чучанов прочел бумагу, исправил две грамматические ошибки, поколебался насчет запятой в сложно-подчиненном предложении с деепричастным оборотом. Потом все-таки изобразил нечто, похожее одновременно и на знак препинания, и на дефект бумаги и стал снимать допрос с “виновника торжества”.

Ковалев не таился. Он рассказал все как положено. Чучанов задал несколько вопросов очень конкретного характера. Со знанием дела оценил ответы. Для порядка подумал и отпустил майора. Тот пошел домой сдаваться, а Чучанов собрал партийную комиссию.

Комиссия, позаседав и выслушав материалы по делу, постановила опросить виновных и заинтересованных лиц и на основании расследования принять решение. Так как заявление жены Ковалева и майорская записка уже имелись, решено было опросить Мендубаеву и ее соседку. Дело поручили капитану Сагалаеву, командиру роты охраны. Капитан заступал на дежурство вечером и до развода решил дело закончить. В 16 часов 00 минут он прибыл на место преступления.

Соседка Мендубаевой, прапорщица Кускова, с наслаждением описывала случай.

Капитан стал задавать вопросы:

— Значит, подтверждаете факт пребывания майора Ковалева у служащей Советской Армии Мендубаевой в неположенное, то есть ночное время?

— Всю ночь, как я сказала, они... ну... этим самым занималися. Водку сильно пили вдвоем, Лорка еще мое полотенце к себе унесла с кухни. Оно у нее сейчас в тазу замочено, хочете покажу, на полотенце следы были потом, сама видела эту гадость.

— Чьи следы? — не понял капитан.

— Близости, — деликатно пояснила прапорщица.

— А... а

Сагалаев вытащил из кармана брюк кусок бумажки (с одной стороны там были числа, капитан давал сослуживцам деньги в долг под проценты) и записал: “Кускова факт измены подтвердила и предъявила вещественные доказательства”. Затем Сагалаев вышел в коридор и постучал в дверь Мендубаевой.

— Кто там? — сказала Лора голосом капризной девочки.

— Капитан Сагалаев из партийной комиссии по решению и факту измены.

Дверь отворилась. Пахнуло вкусно и заманчиво: пудрой, женщиной и развратом. Капитанский нос дрогнул, зашевелились усы и мужские чувства.

Кускова сунулась было тоже в дверь, но ее отсекли, и сладострастное любопытство прапорщицы скорбно зависло в коридоре.

— Садитесь, — ласково произнесла Лора.

Сагалаев аккуратно сел на стул, положил для удобства и приличия ногу на ногу.

Лора села напротив. Была она брюнетка, глаза карие, чуть раскосые, блудливые.

Губы пухлые, скулы вразлет. Особые приметы виднелись в вырезе красного с черным узором халата, совершенно не скрывавшего очень привлекательные нижние конечности. Особые приметы были багровыми засосами, оставленными, вероятно, майором. Лора, похоже, ими даже гордилась.

При обозрении всего этого женского великолепия, капитан сразу понял Ковалева, и только партийная дисциплина и закалка, да легкое опасение за содержимое своего бумажника вернуло капитана из эротического дурмана к исполнению поручения.

— Был у вас, — просипел капитан, сглотнул скудную слюну, стянул разошедшиеся еще шире полы кителя, — был у вас Киселев? Мне знать надо.

Лора очень спокойно повернулась к окну, отчего Сагалаев в вырезе халата увидел голую левую грудь Лоры и ее ноги “до самой станции”. Лора взяла пачку сигарет с подоконника, потом пепельницу, поставила ее на стол, зажгла спичку и закурила.

— Конечно. Я же не девочка, прятаться не буду. Он сам недели две намеки делал, пока я не позвала.

Сагалаев зашарил рукой в брючном кармане.

— Что, чешется? — понимающе-проникновенно спросила Лора.

— Н-нет, я бумажку ищу.

— Туалет налево.

— Да я записать...

— Что?

И тут Сагалаев, как восточный человек и мужчина наконец понял, что над ним издеваются.

— Я тебе покажу сортир налево, б...!

Лора тогда перегнулась через стол и звонко, крепко врезала капитану пощечину. За дверью завозились.

Сагалаев дернулся, точно пораженный сильным электрическим потенциалом, рванул клапан пустой пистолетной кобуры.

— Дурак, — коротко бросила Лора, — не за тот пистолет хватаешься!

И так посмотрела на капитана, что он послушно сел, будто и не было ничего.

— Выпьешь? — будто приказала Лора.

— Выпью, — согласился капитан.

Лора достала водку, рюмки, маринованные огурчики.

— Открывай, — велела.

Выпили. Потом еще. После шестой рюмки вместо члена партийной комиссии капитана Сагалаева в комнате образовался отчаянный вертопрах и женолюб.

Была снята портупея, потом китель, и вечернее солнце, скользнув лучом по смятой постели Лоры Мендубаевой, озарило эпизод бурной военной любви капитана Сагалаева и служащей Советской Армии Мендубаевой. Было восемь вечера с гаком. Вместо капитана на дежурство был отправлен прапорщик Минько, возник слух о пропаже Сагалаева и пополз к его служебной квартире. Но капитанова жена Малика пока безмятежно кормила грудью младшего ребенка, собираясь выходить во двор за остальными четырьмя.

На полу у роковой кровати лежал смятый рабочий халат Лоры, на стуле аккуратно висела форма капитана вооруженных сил, на столе была третья бутылка водки, когда в третьем часу ночи раздался настойчивый звонок в квартире замполита Чучанова. Прощенный к этому моменту Чучанов оторвался от любимой супруги, надел наизнанку трусы и пошел открывать дверь.