Бытовало одно время мнение, что русские в России захватили все тёпленькие местечки – у доменных печей, сталепрокатных станов, в кочегарках, оставив другим национальностям открытые продувные места на базарах, в неотапливаемых торговых палатках, пивных ларьках и прочих неуютных рабочих местах.
Это, в значительной мере, относится и к нашей семье. Отец, Илья Никонович, военные и послевоенные годы катал броню в горячем цехе Магнитогорского металлургического комбината. Местечко было настолько тёплое, что отцу не удалось покинуть его за три попытки уйти добровольцем на фронт. Брат Николай сорок лет трудился на реакторе по производству Плутония-239 для атомных бомб, а реактор выделяет столь много тепла, что охлаждать его приходилось водой из озера, которое не замерзало даже зимой. Озеро было огромное, называлось оно Кызылташ в Челябинской области, а в народе его называли Заводским. Часть его примыкала к комбинату «Маяк» и служила охлаждающим контуром. В другой части озера можно было до поры, до времени и рыбачить, и купаться. Но только до поры, а со временем всё было запрещено и клубился зимой над озером туман (пар невидим) и летали утки, за добычу каждой из которых давали охотнику три рубля, а утку забирали и отправляли в специальные могильники.
Не обошёл тёпленькое место в кочегарке и я. Но по порядку. Работал я в Ленинграде в конторе «Изотоп» - специальность у меня такая, радиоактивностью называется. И работал там мой хороший приятель со знаменитой петербургской фамилией Трусовых. Был он силён, добр, всегда спокоен и по-настоящему интеллигентен – помогал не по просьбе, а когда видел, что нужна его помощь. Его военная специальность называлась«мотоциклист-разведчик».
Съездили мы бригадой во Псков установить радиоактивный измеритель уровня сыпучих веществ. Съездили удачно – заведующая кафе на третий день сказала, что все запасы портвейна у неё кончились. Вернулись в Питер.
У меня подходил месячный срок ожидания «справки по форме 2». Это такая справка, по которой обладателю оной разрешается совать свой нос в секретную документацию. Выдаёт такую справку та организация, название которой вы сами знаете. Приглашает меня начальник «Изотопа», благодарит за работу – наконец-то нашли настоящего специалиста - и говорит: «Но, к сожалению …».
Справку мне не выдали, а без справки работать в «Изотопе» никак нельзя. Уволили меня. Неблагонадёжный я, дефектный в плане беззаветной любви к великой родине. Стал я думать-гадать куда бы это мне податься, чтобы и работа по душе и чтобы требовалась любовь к отчизне не выше уровня простого дружелюбия, без «краснощёкого патриотизьмия» и беззаветной любви. Ускорило ход событий письмо из высшей мореходки, курсантом-заочником которой я числился, и не только числился, но и не торопясь переползал с курса на курс. В письме говорилось, что мне, для доказательства любви к альма-матер, следует представить справочку, что я работаю на чём-то таком, где вокруг «вода, вода, кругом вода».
Меньше чем через месяц я уже стоял на причале Ленинградского морского порта с направлением в руках на буксир «Ненец». Вахтенный матрос вызвал механика: - Тут новенький пришёл с направлением. Механик повертел в руках направление и задал два вопроса: - Пьёшь, что ли, как скотина, если в двадцать восемь лет идёшь в ученики кочегара? - И, посмотрев на меня, добавил. - Ты когда последний раз ел?
Так пристроился я на тёплое местечке в кочегарке буксира. Работа была несложной, не на угле, а на морском мазуте М-20. В кочегарке тепло, и начальства никакого. Только иногда механик придёт проверить, всё ли в порядке, и уйдёт. Механик всегда идёт вдоль котла по рифлёному железу, и звук и темп его шагов не такой, как у машиниста. Есть и другой путь в кочегарку – по вертикальному трапу с верхней палубы. Но какой же уважающий себя механик будет изображать из себя юнгу на паруснике? Читать на вахте механик не запрещал – видел, что всё идёт нормально. Как-то спросил: - Кочегар, что читаешь? - Сонеты Шекспира. Почитать наизусть? - Не надо. Дожили, кочегары Шекспира читают. Пропадём!.
Пришла зима, а с ней и котлочистка. Котлы вывели из работы. В кочегарке холод. Надо в топку лезть, карчёткой нагар с труб сдирать. Респираторов никаких - два слоя марли на рот, между трубами не развернуться, сажа вся попадает на лицо, холод, а в фуфайке в топку не пролезть. Вылезешь и начинаешь отхаркиваться, а в мокроте и кровь просматривается.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Кончилась котлочистка, и тут приходит ко мне этот самый Игорь Трусов, из «Изотопа» и говорит: - Бросай греться в кочегарке, пойдём заниматься вычислительной техникой. – Но я в ней ни бум-бум. - А в ней ничего сложного нет: там только нули и единицы. Новая контора открывается, и начальник хороший, по фамилии Ягодка. Велел вначале набирать только своих, чтобы все места в «треугольнике – комсорг, парторг и профорг» свои люди были. Не беда, что в этом треугольнике все углы могут быть тупыми, главное, чтобы свои.
Вспомнил тут я из 16-ой страницы «Литературки» заметку о том, как крестьяне из Псковской губернии летом занимались извозом, а зимой шли в Петербург читать дифференциальное и интегральное исчисление, и дал согласие.
Начальник, Андрей Иустинович Ягодка, был из Новгорода, из Нижнего. Говорит он мне: - Предлагаю вам должность старшего техника. - Не-е, - отвечаю, - старшим техником я был в 18 лет. – Ну, не могу же я вам дать должность инженера после должности кочегара. – Но я был кочегаром первого класса. Улыбнулся Андрей Иустинович: - Ладно. Даю должность инженера с месячным испытательным сроком, - и добавил, - Игорь Трусов мне говорил, что в парторги вы не годитесь, как и в комсорги, пойдёте на курсы председателей фабрично-заводских профсоюзных комитетов.
Мы с Игорем окунулись в работу по поиску организаций, желающих внедрять у себя автоматику и вычислительную технику. В те, серединные шестидесятые, о вычислительной технике уже слышали, но в глаза мало, кто её видел. Мы с Игорем исколесили на трамваях, автобусах и троллейбусах весь Питер и даже Стрельну прихватили. Через месяц меня вызывает начальник: - С сегодняшнего дня вы – старший инженер. Я говорю Игорю: - Если рассказать кому-нибудь о моём продвижении по должностям под рубрикой «От кочегара до старшего инженера за один месяц», мне же никто не поверит. – Но ты можешь рассказывать, - говорит Игорь, - как ты из начальников лаборатории за несколько месяцев достиг должности кочегара. И тебе все поверят.
На профсоюзных курсах было интересно. Психологию читал директор театра Дворца культуры Кирова на Васильевском острове, где проходили курсы. С директором театра мы сдружились и много беседовали. В то время у меня дома была небольшая коллекция бутылок (коллекционируют только пустые бутылки). Заполучить импортную бутылку было очень непросто – надо было иметь приятелей из торгового флота, ходивших «в загранку» и имевших возможность привозить из-за бугра импортную стеклотару. Гордостью моей коллекции была невзрачная бутылка из-под албанского коньяка «Скандербег».
В разговоре театровед поведал мне, что у него очень необычное хобби – он коллекционирует пустые бутылки и что у него даже есть бутылка из-под албанского коньяка «Скандербег». Я скромно промолчал. В многостраничной газете «За рубежом» я прочитал заметку о том, как где-то в Канаде или Америке обнаружили старую свалку пустых бутылок рядом с некогда существовавшим пивным баром. Владелец свалки распродавал бутылки коллекционерам по ценам, доходившим до 30 долларов за ёмкость. Далее в заметке шло примечание: коллекционирование бутылок по популярности стоит на третьем месте в мире после филателии и нумизматики.
Наше «Специализированное монтажно-наладочное управление по ЭВМ и АСУ» росло и развивалось. Мы брали подряды на различные виды автоматики от установки пожарной сигнализации до монтажа уровнемеров в нефтехранилищ на берегу Белого моря. Если мы находили возможность заключить договор и уславливались о цене с руководством предприятия и главным бухгалтером, мы бежали к нашему сметчику Игорю Мильману. У него было два огромных справочника по всем видам работ с расценками. Игорь знал эти справочники наизусть. Ему рассказывали о предполагаемом договоре, виде работ, и он спрашивал: «Тебе составить смету чуть выше оговорённой суммы или чуть ниже?» и получив ответ, в течение часа-двух составлял корректную смету на любую работу и заказанную сумму. Можно было не сомневаться в обоснованности и законности составленной сметы.
Игорь Леонидович Мильман (иногда он представлялся: Леон Идович) был удивительным человеком. Имея бухгалтерские способности, он, кроме того, хорошо играл на фортепьяно, танцевал и был прирождённым комиком. Когда кто-нибудь рассказывал ему о грядущем договоре и сыпал цифрами и пунктами, Игорь подпирал голову рукой и «засыпал», всё ниже наклоняясь над столом, бормоча: «Ты говори, говори».
Когда его голова почти касалась стола, он вздрагивал, принимал правильную позу и снова «засыпал». Он знал уйму анекдотов, в том числе модные тогда анекдоты к столетию Ленина, типа «трёхспальной кровати «Ленин с нами», горохового концентрата «Залп Авроры», конечно, про броневичок и кепочку Ильича, которую Феликс Эдмундович у беспризорников еле отобГал.
Анекдоты Игорь рассказывал не всем, но со мной делился всегда. Во время возвращения евреев на историческую родину Игорь тоже поехал в Израиль, но остановился в Нью-Йорке, где через год уже имел полсупермаркета, а ещё через год – весь супермаркет. Мне передали, что он приглашает и меня в Нью-Йорк с гарантией работы и жилья. «Спасибо, Игорь, но моя родина здесь и я по мере сил и возможностей буду помогать ей здесь, в России». (Люблю отчизну я, но странною любовью).
Располагалась наша контора на улице Марата (б. Николаевская) дом 72, в полуподвальном помещении во дворе дома. Когда-то это было квартирой, и при въезде в помещение на стене висела оставленная икона Николая-чудотворца. Она у меня и сейчас.
Ещё был случай, когда мой приятель с Невского, Гера Григорьев, позвонил мне и сказал, что есть хорошая икона, которая может «уйти за границу» и стоимость её 30 рублей, что для меня было достаточно дорого. Я выкупил эту икону. Она оказалась Лазаревской школы иконописи. Как-то мне предложили медную резную лампаду из Никольского морского собора за бутылку. Я отнёс лампаду в собор и отдал служителю.
Когда заключался договор, формировалась бригада. Командированным выписывались командировочные удостоверения, выплачивались командировочные, и бригада шла на угол Владимирского на Пяти Углах в «Самолей», магазин, в котором продавалось вино в розлив. Бригадам назначались бригадиры. У одного бригадира нередко было две-три бригады в разных местах города. Ездил и я и в Кандалакшу, и на станцию Белое море. Был бригадир по фамилии Дзе. Прибыв в бригаду, он представлялся по имени и отчеству и добавлял: «герой Советского Союза, лётчик-испытатель». Не был он ни героем, ни лётчиком, но у него был такой «пунктик». В одной из бригад на такое представление работник пожал руку Дзе и представился: «Демченко Николай Николаевич, быдло».
Самым важным было найти желающих заключить договор и заплатить деньги. Работа бригад оплачивалась по частичному или полному выполнению работ. При частичном – составлялась «процентовка» - процент выполненных работ, которую должен представить бригадир в конце месяца, подписанная руководителем предприятия и главным бухгалтером. Бригаде выплачивалась премия. При «хорошей» процентовке и премия могла составлять 90% к тарифному окладу. Всё это зависело от бригадира и умело составленной сметы Игорем Мильманом.
Начальник Ягодка выделил меня на поиски работ и составление портфеля заказов. Я ходил по предприятиям, сидел в приёмных главных инженеров и руководителей учреждений. Обратился к Андрею Иустиновичу с просьбой выделить мне помощника. Причин было две – помощь в технических вопросах и физическая помощь. У меня были одни брюки, хорошие, тёмно-зелёные с лавсаном, но не вечные – протёрлись на интересном месте и при ходьбе «трещина» на брюках кривлялась и строила рожи. В помощники мне выделили огромного, молодого, лысого мужика Юрия Козьмина.
Он был хорошим специалистом, хорошим спортсменом, и одной из его задач было прикрывать мой тыл. Из кабинетов я выходил лицом к начальству, демонстрируя верх галантности и не поворачиваясь задом. На выходе меня брал под контроль Юрий Козьмин. Он шёл позади справа и, имея большую силу и размеры, мог прикрыть меня и в более сложных ситуациях. Жил Юрий на Гончарной улице радом с Московским вокзалом. У него была комната в коммуналке, и я часто бывал у него в гостях.
В те советские времена было важным для предприятий и учреждений что-то «выбить». Выбивались лимиты, фонды, выбивались поставки оборудования, выбивались оклады и ставки, выбивалось всё. Иметь хорошего «выбивалу» мечтали многие руководители и денег на них на жалели.
Я купил себе новые брюки и был отправлен в Прибалтику, посетив Таллинн, Ригу, Вильнюс и ставший родным Псков. Во Пскове работала бригада радиомонтажников, одна из трёх, которой я руководил. Эта бригада, пообвыкнув и осмотревшись, обнаружила в себе недюжинные способности, кроме радиомонтажа, и стала по вечерам играть квартетом в местном ресторане «Турист». Ну а после вечернего ресторана утренняя работа плохо идет. Приехав во Псков, я понял, что «процентовку» мне не подпишут, и я засел с бригадой с утра до вечера с паяльником в руках и, как ни странно, обогнал разрядных радиомонтажников в паяльном деле. Но этого было недостаточно для подписания «процентовки».
Лабораторией, в которой работала бригада, руководил Олег Константинович Недосекин, инженер с кипой патентных свидетельств и большой любовью к анекдотам. Обычно, при моём приезде, вечером, собиралась «наша компания» и все ждали песен и анекдотов. Я сказал компании: «Ви хощите песен? Их есть у меня, но Олег не подписывает «процентовку». После третьей за столом воцарилось мрачное молчание и Олег сказал: «Ну, ладно, я подпишу «процентовку», но только…» Дальше его уже никто не слушал.
Поражала цивилизованность Прибалтийских столиц в лице руководителей организаций. В Таллинне, на моё пожелание узнать какие организации и когда хотят внедрять автоматику и вычислительную технику (я собирался проехать по основным городам Эстонии и собрать портфель заказов), начальник молча поднялся из-за стола, на котором стоял только телефон и лежал свежий номер газеты и достал из шкафа папку: «Здесь все заявки на внедрение автоматики и вычислительной техники по всей республике со всеми данными, включая телефоны, фамилии, имена всех руководителей и главных бухгалтеров». Мы с напарником более трёх часов переписывали папку. Наш отчёт ещё много лет показывали всем нерадивым работникам в качестве примера, «как надо работать в командировках».
В Вильнюсе директор, после моего приглашения по громкоговорителю, встретил меня у входа, сел напротив меня за общий стол и задал два вопроса: как я устроился в гостинице? и где собираюсь провести вечер, предложив ночное кафе со свечами. Поговорили немного о Шимонисе, Чюрлёнисе и Красаускасе - и подписали договор.
Уже работая на «Красном треугольнике» начальником сектора по ЭВМ, был послан я выбивалой в город Шостку Сумской области Украины. Предприятие этого городка выпускало магнитную ленту для вычислительных машин. Что толку от ЭВМ, если информацию не на чем записывать, хранить, использовать в расчётах? Паломников на этом предприятии было много и со всех концов страны.
Я получил наказ не возвращаться хотя бы без двух километров плёнки. Было сказано: сиди хоть месяц, но без ленты не возвращайся. Выписали мне заявку на десять километров. Прибыл я в Шостку и заскучал при виде орды соискателей магнитных носителей информации. Но, во-первых, я из Питера, а, во-вторых, - с «Красного треугольника», а в треугольнике пять заводов и один из них носит название «Завода технических изделий» с десятитысячным наименованием выпускаемой продукции. Дошла моя очередь до беседы с представителем завода-изготовителя магнитной ленты. Прочитав мою заявку, он рассмеялся мне в лицо: «У нас из Владивостока по месяцу сидят, чтобы получить километр плёнки, а у вас в заявке десять километров». «Хорошо, - сказал я, - согласен на любую половину». «Как излагает! На любую половину, а в половине пять километров».
Тут я достал из рукава главный козырь: «Скажите, а сколько у вас в работе разных резиновых шайбочек, сальничков, прокладочек? Прокладочки изнашиваются, сальники текут, а ассортимент нашего завода технических изделий десять тысяч наименований. Составляйте заявку, снаряжайте посыльного, с руководством нашего завода есть договорённость…» Мне выделили пять километров, сказали, что они сами отправят посылку, и вечером я отбыл в … Полтаву, в гости к брату Александру.
Забыл я упомянуть ещё об одном тёпленьком местечке – работе в Арктике четыре десятка лет на атомных ледоколах. Должен сознаться, что работая в Арктике на ледоколах, никто из экипажей не мёрзнет и не совершает подвиги на лютом холоде. На ледоколе, при работе во льдах, уютно и тепло. Досаждает только вибрация и шум вентиляции. Работают сауна, бассейн и спортзал, функционирует библиотека, и завпрод по расписанию выдаёт под запись продукты в личное употребление, кому не хватает четырёхразового питания на халяву. Конечно, через месяц - другой рейса в «артелке» завпрода трудно обнаружить фрукты, мёд, изюм, чернослив, маслины, не говоря уж о зелёном горошке или маринованной свёкле.
Но не было случая, чтобы до конца рейса не хватило сигарет. Стужа за бортом членов экипаже не касается – на открытую палубу по принуждению ходят только матросы, хорошо одетые, и никто из них ни разу не переломился от непосильной работы и не замёрз на лютом холоде.. Есть внутренние тёплые коридоры и многие месяцами не кажут нос на открытую палубу. Зачем?
Принцип прост: «на вахту, к корыту и в солому». В спортзал ходят единицы, бассейн пустует, в библиотеке спрашивают в основном детективы. Хочешь гулять на открытой палубе – встал с подветренного борта - и дыши свежим воздухом сколько в лёгкие влезет – в Арктике микробов нет, повымерзли. На ледорезе (тип ледокола) «Фёдор Литке» капитан Николаев в 30-х годах прошлого века брал в Арктику, по совету докторов, жену с больными лёгкими подышать чистым воздухом. В общем, не жизнь, а малина, да ещё и деньги платят. Непонятно только, почему желающих дышать чистым воздухом мало – многие стремятся в супергорода с отравленным воздухом и вонючими свалками мусора, видимыми из космоса? Почему? Может, я чего-нибудь не понял?
Добавить комментарий